Страница 71 из 128
Я прислушивался к ритмичному плеску волн о борт корабля и наблюдал, как на горизонте вырастают темные холмы, окружающие Адрамитскую гавань. Здесь нам предстояло сделать остановку на пути к Лемносу.
Хотя было раннее утро, солнце уже изрядно припекало. Наш корабль стоял на якоре, покачиваясь на зеленых, как бутылочное стекло, волнах. Обращая взгляд на берег, я видел прекрасный город, раскинувшийся у подножия горы. Высокая скала выдавалась далеко в море, на ее террасах лепились жилые дома, а на вершине расположился древний замок с крепостными стенами и сторожевыми башнями. Двойные арки римского акведука соединяли эту скалу с окрестными холмами.
Так выглядела Кавала, или Неаполь Фракийский, как его называли во времена святого Павла. Здесь, в этой маленькой гавани, апостол впервые ступил на европейскую землю. Это один из важнейших и драматических моментов его великой миссии. Христианство наконец-то преодолело невидимую границу между Востоком и Западом! Однако сам Павел вряд ли осознавал важность текущего мгновения. Он не разделял Европу и Азию — так, как это делаем мы. Он просто сошел на берег в Македонии, еще одной римской колонии. Перебрался из римской Троады в римский Неаполь. Перед ним тянулась Виа Эгнатиа, но вела она не на другой континент, а просто в римские колонии и эллинистические города — такие же, как те, что остались у него за спиной в Азии. Египетские и сирийские города олицетворяли великую энергию и богатство, в Малой Азии остались города с крупными библиотеками и великими храмами. Впереди Павла ждали измученные, разрушенные Афины — город, живущий былой славой, — и Рим — олицетворение жизненной энергии, великий повелитель мира. К западу от Рима жили чуждые, непонятные племена германцев и галлов, а еще дальше, почти у пределов обитаемого мира, лежал маленький и дикий остров Британия, лишь недавно присоединенный императором Клавдием к Римской империи.
С точки зрения Павла, Неаполь был небольшим лагерем в тени холма, почти островом, на гребне которого стоял храм, построенный по образцу афинского Парфенона. В нем хранилась известная статуя Венеры Неапольской. Эти места уже в эпоху Павла хранили множество исторических воспоминаний. Во время битвы при Филиппах в здешней гавани стоял на рейде флот Брута и Кассия. А в нескольких милях от Кавалы лежит чудесный островок Тасос, куда Брут отправил для погребения тело погибшего Кассия. Он вынужден был так поступить, дабы не уронить моральный дух армии.
Полагаю, тот Неаполь, который посетил Павел во время своего второго миссионерского путешествия, был весьма схож с Кавалой, какой она предстала моим глазам этим солнечным утром. К сожалению, храм на гребне холма не сохранился, на его месте выстроена византийско-турецкая крепость. Но маленькие белые домики, крытые красной черепицей, все так же — ряд за рядом — стоят на склоне холма и отражаются в водах залива.
И линия горизонта наверняка сохранилась со времен Павла — просто потому, что не меняются дикие горы Македонии. Они все так же начинаются у самой кромки изумрудной бухты и тянутся на север, туда, где в тридцати милях проходит болгарская граница. А далеко на западе — почти неразличимый в жарком мареве — маячит силуэт горы Афон…
Всякий отъезд скрывает в себе некую драму. Но, наверное, ни один из вариантов отбытия не несет такого отпечатка окончательности и безысходности, как отправление гребной шлюпки. Когда вы видите, как ваш багаж сбрасывают лодочнику, стоящему в тени корабля; когда вы собираетесь с духом, чтобы спуститься по ненадежному, прямо-таки самоубийственному трапу — в такие минуты вам кажется, что суша, этот прочный и твердый мир, куда-то отступает. И вы ощущаете такое всеобъемлющее, безнадежное одиночество, какое переживал лишь Робинзон Крузо на необитаемом острове.
Нечто подобное пережил и я, оказавшись на борту гребной лодки. Сидевшие на веслах лодочники громко распевали на два голоса, но я, как ни старался, не мог разобрать ни слова. Это тем более странно, что пели они по-гречески, хотя мелодия была явно турецкого происхождения. Наконец мы причалили к маленькому песчаному пятачку, где толпились люди и ослики. Загорелые босоногие грузчики бегали вверх и вниз по сходням, спуская на берег древесину с Фасоса и мешки с углем, доставленные с горы Афон. Дальше поклажу перегружали на осликов и отправляли в город.
Неподалеку, всего в нескольких ярдах, расположился рыбный рынок, игравший чрезвычайно важную роль в жизни города. Я никогда не упускал возможности посетить такой рынок, да еще в столь отдаленной местности. Мне всегда хотелось взглянуть на экзотическую рыбу, которую люди вылавливали в чужих водах. Здешние экземпляры выглядели настолько странными, что их следовало бы отправить в аквариум, а не на рынок. Я даже не знал их названия: нечто необычное, плоское, ярко окрашенное; а рядом с ними — длинная, тонкая, серебристая рыба. На прилавках стояли подносы с черными и зелеными осьминогами — насколько мне известно, их ловят на всем средиземноморском побережье и на островах Эгейского моря. Рядом с ними громоздились кучи кальмаров и каракатиц, имевших удручающе-обвислый вид после смерти. Ужаснее всего выглядели красные устрицы в своих огромных шишковатых раковинах. Заметив мой интерес, продавец выбрал одну из самых уродливых раковин и с вежливым поклоном протянул мне. Увы, мне не хватило смелости прикоснуться к этой штуке. Тогда — очевидно, желая показать пример — продавец ловким движением ножа вскрыл раковину и тут же, у меня на глазах проглотил ее содержимое.
Мне показалось, что Кавала — как и многие прибрежные города в этой части света — не оправдывает своей древней репутации. Я не обнаружил в ней ни особой красоты, ни гражданского величия. В новой части города доминировали большие каменные склады, выстроившиеся вдоль набережной. Старый город был похож на муравейник — узкие пыльные улочки с невзрачными домишками, со всех сторон обступавшие холм с крепостью.
Мне повезло свести знакомство с молодым археологом по имени Георгиос Бакалакис. Его бескорыстная любовь к древнему Неаполю вызывала живейший отклик в моем сердце. Сколь скучен и мрачен был бы наш мир без таких вот юных энтузиастов, которые готовы разнести десять ратуш, чтобы обнаружить одну древнюю надпись. Георгиос привел меня в пыльный сарай, где среди паутины и крысиного помета хранились его находки — все, что осталось от беломраморного города павловской эпохи.
Затем мы решили прогуляться по городу. По дороге Георгиос поведал мне, что Кавала является центром табачной промышленности Македонии. Табак собирают вручную и раскладывают на просушку в просторных сараях, выстроенных в портовом районе. Я узнал много интересного, в частности, где выращивают самый популярный сорт табака (его до сих пор называют «турецким»), а также кто является основным импортером македонских сигарет. Среди всего прочего выяснил, что рабочие-табачники единственные на выборах в парламент голосовали за коммунистов.
Посреди маленького городского парка я увидел скромный военный мемориал. Его трудно было назвать вдохновенным кенотафом, где традиционный лев буйствовал бы на каменном пьедестале. Но меня заинтересовала надпись, выполненная греческими буквами: «Посвящается тем, кто умер в 1912–1922 гг.»
У нас в Британии тоже немало военных памятников с высеченными на них цифрами «1914–1918», в них увековечен короткий, но насыщенный болью и страданиями период. На долю же Македонии выпало целое десятилетие войны. В 1912 году разразилась Первая Балканская война, страна в тот момент находилась под властью Турции. Позже, когда турок изгнали, Кавалу заняли болгары. Вскорости началась Вторая Балканская война, и город перешел в руки греков. В ходе Первой мировой болгары снова захватили Кавалу, период их оккупации ознаменовался ужасными зверствами. В 1918 году Греция вернула себе свои владения, но, чтобы отстоять их, ей пришлось в 1921 году ввязаться в войну с Турцией.
Я пожелал осмотреть крепость, для чего нам пришлось подняться на холм. Увы, тут меня ждало разочарование: замок только с моря выглядел великолепной цитаделью, на деле же оказался пустой скорлупкой — от крепости сохранился эффектный фасад, за которым зияла пустота. Здесь же, на вершине холма, я обнаружил любопытный памятник. На одной из террас, обращенных в сторону острова Фасос, стоит укрытая от любопытных глаз конная статуя бывшего египетского правителя Мегемета-Али. Много лет она замаскирована и скрыта от глаз широкой публики. Придя к власти, египетский король Фуад торжественно пообещал легализовать памятник, но так и не сдержал своего обещания.