Страница 34 из 128
Стадо вовсю резвилось, пока мы медленно двигались на юг вдоль сирийского побережья, но когда корабль миновал Сидон и Тир, козы, похоже, прониклись философским подходом к жизни и уже стояли неподвижно. Мы распростились с ними в Хайфе, надо сказать, без всякого сожаления. Я наблюдал, как лохматое блеющее сборище хлынуло по трапу на залитую солнцем набережную. Процесс контролировали пастухи: они подталкивали коз и что-то приговаривали на хриплом, гортанном наречии, которому обучились, должно быть, еще у Пана в те дни, когда наш мир был юн и весел.
Какое-то время судно постояло, покачиваясь на волнах, возле горы Кармел, а затем двинулось в сторону Кипра. Проходя по полубаку, я заглянул в открытый люк и там, в полутьме, разглядел с десяток сирийских коров, которых везли в Египет. Они флегматично лежали на полу, а вокруг них суетились индюшки и куры. Птицы бродили туда и сюда, что-то выклевывали, порой перебегая через неподвижные тела коров. Над ними на палубе стояла дюжина арабских скакунов, направлявшихся к тренеру в Александрию. Эти заметно волновались: переступали с ноги на ногу, нервно вскидывали породистые головы и раздували ноздри.
Корабль представлял собой сущий ад, составленный из жары, тарахтящих двигателей и неистребимого запаха масла. Смуглые египтяне драили палубу, производя при этом неимоверный грохот своими швабрами. Они суетились в металлических переходах под каютами и выплескивали воду из жестяных ведер. Двери кают были открыты настежь, выставляя на всеобщее обозрение повседневную жизнь корабля. За дверью с табличкой «Каюта № 1» скрывался инженер-шотландец, который в этот самый миг ввинчивал стальную трубу в недра своих ритмично постукивавших механизмов. В «Каюте № 2» обретался грек-повар, с мрачным энтузиазмом помешивавший в котле с жирной подливкой. За табличкой «Каюта № 3» открывался замечательный вид на полутемную кладовую, где в поисках мертвых цыплят шнырял мальчишка, помощник повара.
После того как палуба освободилась от полчища коз, пассажиры третьего класса, большей частью сирийские арабы, вновь заняли свои места на корме и теперь лежали в более или менее страдальческих позах — в зависимости от степени подверженности морской болезни. То и дело одна из женщин, укутанная в традиционное покрывало, неверной походкой спешила к борту судна и здесь, бесстыдно откинув покров, обращала лицо к волнующимся глубинам. И никому до этого не было никакого дела. Как быстро условности отступают перед болезнью! Муж, который в нормальных условиях отреагировал бы разводом на подобное нарушение приличий, лежал с закрытыми глазами, время от времени увлажняя губы смоченной в воде салфеткой и неустанно перебирая янтарные бусы комбологиона [21].
В крохотной кают-компании я встретил лишь одного своего соотечественника. Он меланхолично потягивал пиво из стакана и наблюдал за греком-стюардом, который гонялся за мухами с полотняной столовой салфеткой. Англичанин был крупным мужчиной среднего возраста и со времен войны проживал в Палестине.
— Я просто приехал сюда и остался, — сказал он. — Нет, по родине я никогда не скучал. Мне нравится здешний климат. Черт побери, дружище! Наша жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее среди дождей и туманов.
Он рассказал, что едет на Кипр набираться опыта в выращивании апельсинов. Я поинтересовался, почему так много арабов туда направляются.
— Намереваются покупать жен, — пояснил англичанин. — Кипр ведет обширную брачную торговлю с материком. Причем ценятся не только местные женщины — на этот остров всегда приезжали за любовью… ну, вы понимаете. Но жены на Кипре дешевле, чем в Сирии или Палестине.
После этого мой собеседник оседлал любимого конька и говорил уже без умолку. Его навязчивой идеей было выращивание апельсинов, которые он почему-то предпочитал называть «цитрусовыми плодами». Меня это раздражало безмерно: всякий раз, как он произносил это словосочетание, меня передергивало, словно я только что сжевал лимон.
Тему «цитрусовых плодов» англичанин развивал на протяжении полутора часов, и в тот момент, когда я уже намеревался взвыть, раздался сигнал к обеду. Звук маленького колокольчика в руке стюарда веселой трелью прокатился по палубе, суля нам острый греческий суп и прочие кулинарные изыски корабельного кока.
После обеда я устроился на залитой солнцем палубе и, лежа с полузакрытыми глазами, лениво наблюдал, как палестинский берег узкой коричневой полоской тает на горизонте.
Однако мое блаженное состояние было грубо нарушено появлением давешнего собеседника. С нараставшим смятением я увидел, как он появился на палубе с раскладным шезлонгом и радостно направился в мою сторону. Притворяться спящим было бессмысленно.
— Хелло! — прокричал он. — А я-то гадаю, куда вы подевались. Скажите, вы, часом, не католический священник? — спросил он затем изменившимся тоном.
— Нет, а почему вы так решили?
— Ну, человек ведь не станет просто так читать Деяния апостолов.
— А, ясно. Что касается меня, то я часто их читаю.
— С ума сойти, какое совпадение! — воскликнул он, блеснув голубыми глазами. — Можете себе представить, а я ведь когда-то написал книжку о святом Павле!
Это меня удивило. Трудно было увязать этого энтузиаста цитрусового бизнеса с апостольской эпохой. Англичанин, словно угадав мои мысли, насмешливо произнес:
— Вы хотите сказать, что цитрусовые плоды плохо согласуются со святым Павлом, не правда ли? А дело было вот как. На самом деле по образованию я школьный учитель. Правда, благодарение богу, недолго проработал в таковом качестве, ибо из всех отвратительных профессий эта — самая худшая. Грянула война, и я просто воспользовался своим шансом. Скажите, встречали вы когда-нибудь человека, который бы радовался войне? Так вот, один перед вами. Но я вроде начал говорить про книжку. Дело в том, что святой Павел был моей темой. Сначала я написал о нем диссертацию, а затем решил: почему бы не снабдить ее картами, диаграммами и не выпустить в виде отдельной книги?
Чем дольше мы беседовали, тем большую симпатию я испытывал к этому человеку. Просто не верилось, что еще совсем недавно он едва не доконал меня своими «цитрусовыми плодами». Англичанин оказался весьма начитанным человеком. Несмотря на долгие годы, проведенные на Востоке — когда книги едва ли составляли весомую часть его жизни, — он до сих пор помнил текст посланий и легко мог их цитировать на память. Но что меня больше всего радовало — это его глубокое понимание души Павла.
— Это один из немногих античных писателей, которые кажутся абсолютно современными, — утверждал он. — Вы так не думаете? Задумайтесь, ведь вы бы совсем не удивились, встретив такого вот Павла где-нибудь в придорожном пабе. А почему бы и нет? Человек зашел опрокинуть стаканчик эля перед обедом. И если бы вам понадобилось срочно занять у кого-нибудь пятерик, то, думаю, вы обратились бы именно к Павлу. Он ведь был на редкость общительным человеком и изрядно побродил по свету. Это видно по его посланиям. Но одновременно Павел является и самой непонятной фигурой во всем Новом Завете. Вы спросите почему? Прежде всего, потому, что никто не может понять его посланий в «Авторизованной версии». Спору нет, язык Библии короля Якова прекрасен, но тяжел для современного читателя. К тому же и греческий на него плохо ложится, вы не находите? Затем проблема номер два: большинство людей почему-то считают Павла женоненавистником. В наше время, когда женщины забирают все больше власти, такое убеждение, мягко говоря, не способствует популярности святого. Трудно объяснить нашим современникам, что если он против чего и возражал, так это против малоазийских сексуальных культов. В повседневной жизни Павел вовсе не враждовал с женским полом. Достаточно вспомнить, сколько женщин ему помогали. Он, как бы это объяснить, возражал против деградации женщины в языческом мире. Почему вы улыбаетесь? Не согласны со мной?
— Да нет, вполне согласен, — вынужден был признать я. — А улыбаюсь при мысли, как быстро с вас слезла шелуха учености. Сейчас вы рассуждаете так, будто на прошлой неделе встречались с Павлом в Яффе, или где там вы выращиваете свои цитрусовые плоды.
21
Комбологион («греческие беспокойные бусы») — разновидность четок, используются для снятия стресса.