Страница 91 из 200
По странной иронии истории, паломники, плясавшие и скакавшие, как Давид, и распевавшие с яростью библейских пророков, проходили по Иерусалиму, призывая беды на головы сионистов, как предки сионистов призывали беды на головы вторгшихся в их страну римлян.
Неподалеку от Гефсиманского сада, но чуть выше по Елеонской горе, я обнаружил место, куда никто не приходит. Несколько олив растут среди скал, а бедная почва покрыта зарослями диких маков. Если посидеть некоторое время без движения, у самых ног появляются и играют ящерицы, которые окрашены намного ярче тех, что обычно мелькают среди черных кусков базальта, рассыпанных по всей Галилее. Мне было приятно отдалиться от нарастающего возбуждения, царившего в Иерусалиме, этого вавилонского смешения языков, призывных воплей разгоряченных проводников, высокомерных и самоуверенных туристов, приехавших в город на один день, и прогуляться за ворота Св. Стефана в сторону открытого и спокойного пространства напротив Иерусалима.
Декан Стэнли однажды сказал, что путешествие в Святую Землю подобно странствию в темноту. Вы пересекаете великие дороги страны, где не сохранилось никаких очевидных признаков прошлого, за исключением того, что вы ступаете по той же земле и дышите тем же воздухом, что и персонажи истории. А затем внезапно, словно в яркой вспышке — на мгновение башня, дерево и поле предстают перед вами ясно и четко.
Иерусалим, в агонии трех религий, в бурях политического энтузиазма, — и есть та самая вспышка. Странное смешение невежества, цинизма, простой и безыскусной набожности, ученых рассуждений, тупости, постоянно наполняющих Иерусалим, кажется мне точным отражением Иерусалима Христа.
Если бы я мог писать красками, думал я, сидя под оливами, глядя на Иерусалим, я бы поместил на холст тот город, который увидел Иисус, прибыв на пасхальной неделе, чтобы быть распятым. Его заполняли бы такие же пестрые толпы: бесчисленные провинциалы, простые галилеяне, любопытные греки, процветающие иудеи из Александрии (похожие на богатых сионистов из Лондона и Нью-Йорка), интересующиеся диковинами римляне, одетые в белое жрецы и левиты, прилизанные саддукеи, образованные фарисеи в пышных одеяниях, нарочито набожные, римские солдаты в шлемах и туниках каштанового цвета, с копьями в руках, отчужденные и откровенно иноземные, как современные шотландские гвардейцы.
Нетрудно представить себе те картины и звуки, что окружали Иисуса, когда Он пришел на величайший еврейский праздник в честь Исхода, привлекающий всех, кто посещает Иерусалим для совместного пасхального пира.
Его вестники задолго до праздника разошлись по всей стране. Все дороги и мосты были отремонтированы после зимних дождей. Все склепы заново побелили, они сияли на солнце, и это снижало риск церемониального осквернения. Иисус, осуждая книжников и фарисеев, указывал с высоты Храма на множество рядов выбеленных склепов, расположенных на склонах Елеонской горы, и приводил поразительное сравнение, характерное для Него: «Уподобляетесь окрашенным гробам, — восклицал Он, — которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» 113 . Вид этих выкрашенных в белое склепов — одна из наиболее броских примет приближающегося праздника Пейсах.
Затем в каждом городке и деревне по всей Иудее и Галилее появились шульханы— менялы, сборщики храмовой пошлины. Они повсюду устанавливали пункты сбора денег и брали по полшекеля (примерно один шиллинг и два пенса) с каждого еврея-мужчины от 12 лет на содержание Храма. Они и сами получали хорошую прибыль, потому что платежи совершались в шекелях, а в обращении были деньги Тира, Греции, Рима, Египта и Персии. За каждый обмен валюты при уплате пошлины шульханыбрали по полтора или по два пенни. Обязательный налог собирался по регионам и направлялся в сокровищницу Храма. Любой человек, отказавшийся платить, рисковал потерять свое имущество. Ежегодно на Храм собирали на современный счет около 75 000 фунтов стерлингов. Эти деньги шли на оплату ежедневных жертвоприношений от имени народа (до Вавилонского пленения эти расходы брали на себя цари) и многие другие потребности культа.
Когда Иисус прошел по взволнованной стране, поднялся к Иерусалиму, как мы знаем, Он много раз уходил, чтобы молиться и плакать, на Елеонскую гору. Он оплакивал не город Иерусалим, а святыни Иерусалима. Он понимал, насколько формальным и пустым стало поклонение Богу, насколько циничными и мирскими были священники, включая и первосвященника, который по большим праздникам являлся в шелковых перчатках, чтобы не запачкать руки; люди пресытились богатствами мира, в их сердцах ритуалы вытеснили веру.
Каким был Храм во времена Христа? Что происходило там? Что бы увидели мы над этими белыми стенами, поднявшись вместе с Учителем на рассвете из Гефсиманского сада на возвышенные места?
Пока было темно, храмовая стража стерегла ворота и дворы на двадцати четырех постах. Каждый пост состоял из десяти левитов, так что речь идет о двустах сорока стражниках, каждую ночь стоявших на посту в Храме Ирода. В течение ночи «капитан Храма» обходил все посты. Римляне делили ночь на четыре стражи, а евреи — на три. Любой, кто стоял на Елеонской горе во время третьей еврейской стражи, мог видеть огромное здание, погруженное в молчание и темноту, единственный свет — красноватое сияние в центре белых террас, где днем и ночью горел огонь на алтаре всесожжения даров.
Жрецы, которые выбирали приношения для ежедневной утренней жертвы, спали в комнатах во внутреннем дворе во время третьей стражи, пока было темно; потом они просыпались и принимали ванну, чтобы приготовиться к жертвоприношению. В сумраке к ним приходил служка, и тогда бросали жребий, чтобы определить, кто из жрецов будет удалять пепел с алтаря всесожжений. Этот человек в одиночестве, без света, только при огне алтаря, выходил, мыл руки и ступни ног в бронзовом тазу, стоявшем перед алтарем. Полагалось положить правую руку на левую ногу, и левую руку на правую ногу. Затем он поднимался на алтарь из необработанного камня с серебряной жаровней в руке, в которую сметали пепел; спускаясь, он мог видеть в свете обновленного огня, как другие священники шли с лопатами и вилами, чтобы добавить в огонь свежие дрова.
Затем наступало время второго жребия. Первосвященник выстраивал жрецов и определял по жребию:
кто зарежет жертву;
кто брызнет кровью на алтарь;
кто уберет пепел с алтаря благовоний;
кто подрежет фитили в светильниках и на семисвечниках;
кто понесет голову жертвы и заднюю ногу;
кто понесет две передних ноги;
кто — хвост и вторую заднюю ногу;
кто — грудину и шею;
кто — два бока;
кто — внутренности;
кто — подношение муки;
кто — жареное мясо для первосвященника;
кто — вино и питье для приношений.
Когда распределение завершали, как раз начинался восход. Один из священников поднимался на самую высокую точку Храма и вставал лицом к востоку, в сером предрассветном сумраке. Остальные ждали внизу. Когда раздавался его крик: «Утро наступило!», они спрашивали: «Небо уже освещено до самого Хеврона?», и жертву не приносили, пока он не давал положительного ответа.
Жертвенного агнца, который перед тем жил четыре дня в специальном помещении при Храме и которого заранее проверяли на отсутствие каких бы то ни было дефектов — они сделали бы его недостойным смерти, — приводили и осматривали еще раз, в свете факелов. Ему давали пить из золотого кубка. Из комнаты по соседству вносили девяносто три священных принадлежности, а агнца подводили к алтарю. Передние и задние ноги с каждого бока были связаны попарно, а голову вставляли в кольцо в земле, мордой к западу.
В тот миг, когда первый свет нового дня озарял Елеонскую гору, подавался сигнал открыть ворота Храма. Как только створы приходили в движение, священники поднимали серебряные трубы и издавали три пронзительных сигнала, которые каждое утро в Иерусалиме оповещали о том, что все готово к жертвоприношению.