Страница 37 из 200
Хеврон вошел в историю во времена Авраама, который желал достойно похоронить свою жену Сарру, а потому купил, после изрядной торговли, пещеру Макпела. Она стала семейным склепом, в котором впоследствии нашел покой сам Авраам, а также Исаак, Ревекка, Лия и, наконец, Иаков, тело которого принесли из Египта.
Пещера существует по сей день, а над ней возвышается мечеть, которую мусульмане почитают как одну из главных святынь. Стены мечети имеют те же мощные пропорции, что и Стена плача в Иерусалиме, и, как и она, не менее пятисот лет служат евреям местом горестного плача и стенаний.
До Первой мировой войны христианам строго запрещалось входить в мечеть, и даже несколько лет назад нужно было получать письменное разрешение, заверенное великим муфтием, чтобы войти в нее. Однако теперь врата открывают, хотя и без особой охоты, за пять шиллингов.
За вратами находится открытый двор и здание церковного типа, в котором два прохода ведут в пещеру Макпела. В мечети над ней установлены шесть высоких кенотафов, которые якобы стоят в точности над могилами патриархов. Те, что отмечают захоронения Авраама, Исаака и Иакова, покрыты зеленой с золотом тканью; надгробия Сарры, Ревекки и Лии — темно-красной. Перед входом в священную пещеру сидят два писца, и за шиллинг любой из них напишет вашу молитву и бросит ее вниз, предполагается, что прямо на могилы патриархов.
Полагаю, никто не входил в эту пещеру со времен крестоносцев и, соответственно, не имел возможности увидеть потрясающую картину праха ветхозаветных вождей, лежащих во мраке. Крестоносцы омыли кости патриархов в вине, почтительно вернув их на место, а затем запечатали гробницу тяжелыми железными скобами, которые остаются нетронутыми по сей день.
Отделавшись от компании самых назойливых проводников, которых я только встречал в Палестине, я поспешил самостоятельно отправиться на осмотр Хеврона. Мрачная улица, темная и местами перекрытая арками, несомненно, когда-то становившаяся сценой для тайных убийств, уходила в глубь жилого квартала. Внезапно открылись внушительные двери, и я успел заметить внутри запущенные каменные ступени. В воздухе постоянно чувствовались разнообразные запахи: одни мягкие и слабые, другие — резкие, как соло на корнете.
Когда мне показалось, что я окончательно заблудился, а нищий, все время тащившийся вслед за мной, стал вызывать все больше подозрений, из-за угла появился самый настойчивый из проводников, от которого, как я думал, мне удалось с достоинством и решительностью избавиться за некоторое время до этого. Он коснулся пальцами лба, потом груди и сказал: «Нахарик саид», что означало — «Да будет благословен ваш день».
Для меня это было уже чересчур, так что я махнул рукой и согласился принять его помощь. Заключая с ним соглашение, я убедился, что он знает по-английски от силы несколько слов. Самым излюбленным у него было слово «шиллинг».
Однако мы сумели благополучно объясниться жестами и выражением лица, а также активными покачиваниями головой.
Хеврон чрезвычайно деловой город, причем в нем господствуют те же виды деятельности, которые, должно быть, существовали тут еще во времена Давида. Мы вышли в широкую арочную галерею, где трое мужчин сидели на корточках перед печью. На них были фригийские колпаки, а физиономии их напоминали портреты финикийцев с какого-нибудь древнего рельефа на надгробии. В печи плавилось стекло. Низкорослые мастера опускали в горячую массу длинные стержни и двумя-тремя быстрыми движениями наматывали несколько разноцветных стеклянных слоев, создавая бусину — такие носят в Палестине для отвода дурного глаза.
Эти стекольных дел мастера выдували также яркие красные, синие и зеленые бутылки и разнообразные стеклянные чаши. Место, в котором подобные работы производились веками, напоминало крипту старой церкви. Работники не проявляли ни малейшего интереса к продаже своих изделий и, удостоив меня лишь беглым взглядом, продолжили свое дело, совершая ритмичные, уверенные движения и производя на свет все новые синеватые бусины-амулеты.
В другом сумрачном подвале мы увидели слепого, прядущего козью шерсть. Хеврон — один из главных центров по выделке кож, а состриженная шерсть прядется, а затем из нее ткут грубую ткань, похожую на дерюгу. Все прядильщики и большинство ткачей слепы.
В третьем помещении располагался гончар со своим колесом. Пока сырой, недоделанный горшок стремительно кружился, волшебные руки мастера формировали его, вытягивали горлышко, уплощали или приподнимали бока. Помощник ждал, пока мастер сформирует очередной сосуд, а затем добавлял его к изрядному уже количеству произведений, приготовленных для обжига.
Затем мы вышли на торговую улицу, где изделия громоздились на импровизированных прилавках, а перед каждым торговцем высилась небольшая кучка продуктов, в основном торговали пищей. Хеврон считается одним из крупнейших районов производства фруктов. Здесь хорошее водоснабжение и богатые почвы. Любопытно, что самый лучший виноград растет именно под Хевроном, но попал он сюда из местечка Эйн-Эскали — современное арабское название долины Есхол, из который разведчики Моисея вернулись с роскошными гроздьями винограда на шестах.
«И пришли к долине Есхол, и срезали там виноградную ветвь с одною кистью ягод, и понесли ее на шесте двое; взяли также гранатовых яблоков и смокв» 39 .
Все это можно было бы сказать о Хевроне и сегодня.
— Ну, что же, прощай, — сказал я настырному проводнику.
— Ехать Лондон? — поинтересовался он.
— Да, я там живу. А что ты знаешь о Лондоне?
— Я знать все. Я ученый. Учиться в школе. Лондон большой, большой, большой, — потом на лице его появилось благоговение, и он восхищенно добавил: — и много дождя.
Для нас это может звучать как шутка, но для палестинца, чей урожай так часто сгорает и полностью погибает на немилосердном солнце, чьи виноградники вянут без дождя, чьи резервуары часто пустеют и пересыхают, а скот умирает от жажды, дождь никогда не кажется шуткой; это всегда благословение.
Когда я отъезжал от Хеврона, я представил себе учителя, который пытается изъяснить чудеса Лондона целому классу арабских мальчишек, вбивая в их головы потрясающий факт, что где-то на свете существует райский город, в котором всегда «много дождя».
Миля следовала за милей, но я не видел вокруг ничего, кроме жесткой темной земли и слепящего, выжигающего ее солнца. По сторонам дороги тянулись низкие гряды гор, жаркие, коричневые, конической формы «тели», под которыми захоронены города, знававшие Авраама. Мальчики в куртках из овчины гнали коз по бесплодной земле, а моя машина мчалась мимо по дороге, созданной для передвижения верблюдов.
Тут и там пустынное пространство нарушалось черными шатрами из козьих шкур, в которых жили бедуины, а также группами лошадей на привязи, верблюдиц и их длинноногих детенышей и порой небольшими стадами овец, не поднимающих головы от выжженной земли в поисках случайного пучка травы.
Это дикая страна, где обитают разрозненные племена, в ней изредка встречаются драгоценные колодцы, стада и фамильные кланы, о жизни которых мы можем судить по книге Бытие. Совершенно поразительное ощущение — оказаться на тропе, не менявшейся существенным образом со времен Авраама.
Шейхи вроде Авраама с женами, похожими на Сарру, и сыновьями, напоминающими об Исааке, по-прежнему кочуют от колодца к колодцу по этой раскаленной, негостеприимной стране. Такие сыновья, как Исав, ревнуют к братьям, схожим с Иаковом, и порой даже повторяют угрозу, звучащую в книге Бытие: «И я убью Иакова, брата моего» 40 .
Тем временем дорога привела к небольшому оазису Беэр-Шева (ветхозаветной Вирсавии).
В Беэр-Шеве нет ничего, кроме нескольких отдельно стоящих деревьев, мечети, маленьких хижин, колодцев, знакомых еще Аврааму, правительственного здания и напоминания о войне — кладбища погибших британцев, а среди скромной группы деревьев красуется бюст лорда Алленби.