Страница 10 из 102
Эти два колодца были необычно глубокими. Женщины опускали кожаные ведра, привязанные к длинной веревке, так долго, словно перед ними были бездонные ямы. Когда ведро наполнялось, три девушки тянули за веревку, отходили в сторону ярдов на сорок и вытаскивали капающее ведро из колодца. Кто-то из мужчин выливал воду из ведра в желоб, одна девушка, склонившись, наполняла меха из козлиных шкур, а другая нагружала их на спину осла.
Когда все меха были наполнены, Длинный Джек пояснил, что теперь бедуины заберут свои ведра и веревки и вместе со стадами откочуют дальше, оставив колодцы без всяких средств добывания воды. Существовал обычай, что каждый бедуин приносит все необходимое с собой, хотя, конечно, оставалась возможность, что путешественник умрет от жажды у самого колодца, не имея про запас ведра и веревки.
Мне пришли на ум слова доброй самаритянки, которая увидела Иисуса, сидящего у колодца в Сихаре. Он попросил у нее воды, очевидно, потому что она принесла с собой и ведро, и веревку. Но, прежде чем она опустила ведро в колодец, Иисус заговорил метафорически о «воде жизни», и она не поняла Его, подумав, что Он просил обычной колодезной воды. Полагаю, ее слова к Иисусу были первыми, которые произнесла бы любая бедуинка, обращаясь к путнику, сидящему у колодца в Хельбе и не имеющему ни ведра, ни веревки: «Господин, тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок» 3 .
К полудню над бескрайней равниной воздух дрожал от жары. Наши глаза в поисках разнообразия цеплялись за любую скалу или низкий холм, даже за очередную рваную линию вади,как в открытом море путешественник с удовольствием смотрит на проходящий мимо корабль. В некоторых местах виднелись посты, опутанные колючей проволокой: оказалось, мы пересекаем границу с Ираком. Там не было ни таможни, ни паспортного контроля, — они расположены ближе к Багдаду; вокруг по-прежнему не было ничего, кроме голой равнины, усыпанной камнями и гравием, словно мы пересекали дно огромного пересохшего озера.
Вдали появилось стадо газелей. Эти прекрасные, быстрые создания, встревоженные вторжением автомобиля, бросились прочь, некоторые животные в смятении пересекали дорогу, по которой ехал наш автобус. Казалось, их гипнотизировала сама траектория нашего движения, и они стремились непременно пересечь ее, а может быть, мы нарушали их естественные территории, и они инстинктивно пытались заявить свои права. Иногда стада находились очень далеко от нас, мы различали лишь движущуюся линию на самом краю выжженной солнцем пыльной равнины, а потом они исчезали за горизонтом. Только раз нам повезло, и мы увидели стадо газелей совсем рядом, прямо впереди, они мчались на скорости миль пятьдесят в час, и их белые хвосты мелькали в облаках пыли.
Наступил момент, когда путешествие в Багдад стало напоминать школьную поездку за город. Передав место за рулем своему напарнику, Длинный Джек раздал всем пассажирам картонные коробочки с наклейкой: «Путешествуйте с компанией „Нейрн“». Внутри оказались сэндвичи с мясом и сыром, апельсин и пакет отличных фиников из Басры, начиненных орехами.
День шел к концу. За нашими спинами солнце клонилось к западу. Тени заметно удлинились. Мы наблюдали за тем, как быстро наступают сумерки, как темнота наваливается на пустыню. Похолодало, появились звезды. На небе можно было различить лишь бледную полосу света, когда мы подъехали к мрачному квадратному строению, высившемуся посреди совершенной пустоты, — это был окруженный стеной форт с каменными башнями по всем четырем углам. Над воротами развевался флаг Ирака; на одной из башен я заметил торчавшую мачту; на песке стояли две или три машины, несколько грузовиков, а военные в синей форме сновали туда-сюда. Это была крепость Рутба — на полпути к Багдаду.
Я прошел через боковые ворота в темный двор. Солдаты суетились вокруг здания сторожевого поста, с любопытством оглядывались, вероятно, прибытие рейсового автобуса в этих безлюдных краях было заметным событием. По контрасту с пустыней снаружи этот двор, кипевший жизнью, радовал взгляд. Торопливость и напряжение, с которыми двигались эти люди в квадрате замкнутых стен, производили впечатление, что они готовятся к осаде. Я слышал рокот динамо-машины, а когда открывались двери в низкие здания, стоявшие со всех четырех сторон, видел желтые прямоугольники света и смуглых мужчин за письменными столами, ординарцев с депешами, операторов телеграфа в наушниках.
Во двор вышел араб и стал набирать воду из колодца, вокруг которого была выстроена крепость. Две темные фигуры встретились в центре открытой площадки. Они радостно приветствовали друг друга по-французски, хотя мне показалось, что один из них был англичанином. Оба были летчиками. Один рассказывал о ветре над Египтом; другой — о дожде в Месопотамии. Затем они по-свойски обменялись сигаретами. Я подумал, что попал в чудесное, романтичное место — его можно назвать современной версией римских укреплений на перекрестках торговых путей.
Здесь многое удивляло меня. Пока я наугад бродил в темноте, размышляя, где бы поесть — хотя в крепости было полно освещенных служебных помещений, двор оставался сумрачным и неприветливым для чужаков, — открылась очередная дверь и во двор вышел маленький человек с коричневой обезьянкой. На нем был короткий белый жакет, мужчина походил на стюарда океанского лайнера, идущего в экзотические страны.
— Помыться-побриться, сэр? — спросил он по-английски. — Здесь есть горячая вода.
Я прошел за ним в комнату, где оказалось около двадцати умывальников. Возле каждого стоял кувшин с горячей водой, лежали аккуратно сложенные, безупречно чистые полотенца, а также свежие куски мыла — английского мыла — и несколько новеньких щеток для волос. Я испытал прилив гордости и счастья, поскольку все это несло на себе несомненный отпечаток английского быта; но, когда я обернулся, чтобы расспросить мужчину, его уже не было.
На открытой веранде я заметил надпись: «В комнату отдыха». Я последовал в указанном направлении, толкнул дверь и увидел нечто поистине изумительное. В комнате стояло множество плетеных столиков, за которым в таких же, похожих на корзины креслах сидели мужчины и женщины, а в центре размещалась плита. Большинство собравшихся были англичанами, кое-кто курил, другие пили чай. Я зашел и сел неподалеку от женщины в твидовом костюме, которая читала видавший виды экземпляр «Обсервер».
Этот дом для отдыха пассажиров принадлежал компании «Нейрн», и все присутствующие ехали на восток или на запад. Здесь были британцы, французы, несколько иракцев, один или два перса. В наши дни такие странные собрания в удаленном месте кажутся чем-то нереальным. Пошел на посадку самолет. Мужчины в городской одежде и дамы в меховых пальто и парижских туфлях ступили на пески пустыни, вероятно, чтобы поесть, а потом опять унеслись в небо. Сидевший снаружи араб не проявил к происходящему никакого интереса: наверное, он с колыбели слышал сказки о коврах-самолетах. Странно было встретить этих людей, часть которых путешествовала по воздуху, часть на автобусах, собравшихся в темноте в столь английской обстановке, что иракцы, которые были на родной земле, казались здесь гостями.
Рядом с этой комнатой находилась столовая, где все было накрыто для ужина, все сияло истинно английской чистотой. Сервировка тоже была типично английской, дома мы не обращаем на нее внимания, потому что она кажется нам слишком привычной. Скатерти почти достигали пола, стыдливо прикрывая ножки стола, а складки были жестко заутюжены. Вилки и ножи лежали с идеальной точностью, а не с галльской непоследовательностью и не с латинским артистизмом, а графинчик для уксуса занимал почетное место рядом с бутылочкой соуса. Бокалы, способные вместить полпинты эля, стояли по правую руку, и в каждом красовалась маленькая «митра епископа» — аккуратно сложенная салфетка. Ни один другой народ в мире так стол не накрывает, и когда я увидел эти столь английские столы, невольно вспомнил сельские отели Хэмпшира, Йоркшира или Девоншира, маленькие ресторанчики в избранных приморских городках, которыми управляют высокие седовласые джентльмены, и чувство любви к моей дорогой стране наполнило мое сердце, я твердо решил сегодня за ужином использовать отечественные соусы «Ли» и «Перринс» — исключительно во имя любви к Англии.