По стопам Господа

Появившийся поезд долго медлил на станции, словно набираясь храбрости, чтобы отправиться в путь ночью через пески. Затем он покинул Эль-Кантару и двинулся вперед в лунном свете.

Солнце еще не взошло. Поезд отстукивал ритм по ровной долине, смутно напоминавшей мне заболоченные равнины Линкольншира. Я чувствовал усталость, глаза и одежда были засыпаны песком, попадавшим сквозь щели внутрь вагонов, пока мы ночью пересекали пустыню. В некотором отдалении слева можно было различить силуэты песчаных дюн, а за ними мрачноватую, стальную полосу Средиземного моря.

Путешествие на поезде сквозь неизвестную страну в предрассветном сумраке напоминало ночной кошмар. Хотелось остановиться, чтобы осознать реальность полупонятных объектов за окном, убедиться, что передо мной камень, а не человек и наоборот; но поезд неумолимо увлекал дальше, словно во сне, и я оставался инертным, заинтригованным, но не удовлетворенным.

Земля иссушенного цвета выглядела зловещей и мертвой. В ней не было ничего от «прекрасного Востока». Редкие арабы, стоявшие в стороне от дороги, с головами, обмотанными белой тканью, могли показаться выжившими жертвами катастрофы. Они безразлично смотрели на проходящий поезд, сжимая в руках веревки, которыми удерживали грязных и явно недовольных верблюдов, вечно хранивших на лицах то менторское выражение, которое напоминает путешественнику о ворчливой викторианской тетушке. Но встречались и неожиданно волнующие моменты. Когда мы ехали по высокой набережной, словно поднявшись к небу, я заметил группу нагруженных верблюдов, медленно бредущих в предутреннем свете. И в это короткое мгновение, прежде чем поезд прошел дальше, я понял, что ощутил самый дух этого древнего пути: ведь железная дорога в Иерусалим, проложенная войсками Алленби, повторяла вековой маршрут. Она следовала старинному караванному пути из Египта и в Египет, и именно по этой дороге Иосиф был уведен в рабство. Именно по ней первый еврейский финансист Соломон посылал сандаловое дерево и специи на рынки Мемфиса. Эта дорога вела ко всем известным странам того мира: в Дамаск на севере, в пустынный город Петра на востоке, в Египет на юге.

На той же набережной я увидел нескольких арабов, кутавшихся от холода. Сначала я заметил осла, на спине которого сидела женщина с ребенком, а следом шагал мужчина. И тут я снова вспомнил, что именно этой дорогой Иосиф и Мария с Младенцем бежали в Египет.

Мы подъехали к станции, и я с волнением прочитал название «Газа». Мы двинулись дальше, и я увидел на востоке какие-то перемены в обстановке. Белый ослепительный свет разливался по небу. Мне показалось, что нечто приближается к нам с огромной скоростью, словно там была могучая армия, состоявшая из колесниц и всадников. Световые мечи рассекали пространство снизу вверх, поддевая облака и превращая их в розовые и золотые знамена. Затем в воздухе появилось оранжевое свечение, солнце во всеоружии поднималось в небо; оно было теплым, и мертвая земля внезапно ярко и даже яростно ожила. Ослы, стоявшие на каменистых полях, вытягивали шеи и обнажали зубы, приветствуя наступление нового дня, петухи взгромоздились на крыши глинобитных домов, чтобы прокричать свои утренние возгласы, босоногие женщины с коричневыми лицами склонялись над маленькими очагами, дети, обнаженные животы которых блестели на солнце, стояли в тени оливковых деревьев, а из деревень, сгрудившихся вокруг кривых грушевых стволов, пастухи выгоняли стада на пастбища.

В нескольких милях слева засверкали в солнечных лучах песчаные дюны, а в их просветах — голубая линия моря. Я встал и вытянул шею, но ничего не смог разглядеть, хотя знал, что где-то в этих дюнах лежит то, что осталось от Аскалона. «Не рассказывайте в Гефе, не возвещайте на улицах Аскалона» 2 . «Там раздаются звуки торговли, позвякивание шекелей, которое слышится в самом имени города», — утверждал Джордж Адам Смит, и нет сомнения, что улицы Аскалона были темными базарами, на которых самый тихий шепот мгновенно разносился повсюду.

И по мере того как я смотрел на ныне бесплодные пески Аскалона, где сегодня уже не звучит ничей шепот, кроме шелеста ветра, дующего со стороны моря, печаль этого края отчасти передавалась мне — печаль земли, которая некогда значила слишком много и которой не дано забыть то, что случилось давным-давно.

Мы остановились в Лидде, где в 303 году, после мученической смерти, был похоронен святой Георгий, определивший судьбы Англии, Португалии и Арагона. А затем половина состава отправилась в Яффу, а другая некоторое время двигалась к югу, потом повернула на восток и принялась карабкаться на горы Иудеи.

Поезд поднимается так медленно, что арабские мальчишки бегут рядом с ним с букетами красных анемонов в руках, предлагая их пассажирам. Горы выжженные и коричневые. Дороги кажутся белыми лентами, вьющимися по холмам. Верблюды, абсурдно большие, мрачно, с очевидной неохотой, тянут крошечные плуги по чахлым полям. Семьи, которые могли бы путешествовать из Второзакония в Книги Царств, бредут вслед за нагруженными поклажей ослами; тут и там живописный патриарх, напоминающий обликом Авраама, склоняется на посох, чтобы взглянуть на проходящий мимо ежедневный поезд.

Пока поезд карабкается все выше, петляя между холмов в направлении горной столицы — Иерусалима, начинаешь ощущать в воздухе нечто суровое и даже жестокое. То же чувство возникает в Испании, когда поезд пересекает Сьерра-Гвадаррама в сторону другой горной столицы — Мадрида. Но Иудея намного суровее любого места в Европе. Это обнаженная, свирепая страна, как хищник, припавшая к залитой солнцем земле, насыщенная дикой жизненной силой, с течением веков приобретшая мрачность и внешнюю бесстрастность.

Суровость пересохших канав, жестокость бесплодных вершин холмов, страсть растрескавшейся почвы, в которой стремительно прячутся и вновь выныривают ящерицы, мертвенная выжженность безводных долин сосредоточены на этом участке и видны с любой точки. И имя этому материальному воплощению — Иерусалим.

Утомленный поезд остановился на отдых. Я ступил на платформу, над которой красовалась вывеска «Иерусалим» на трех языках: английском, арабском и еврейском. Статья 23 британского мандата на Палестину гласит, что «английский, арабский и еврейский будут официальными языками Палестины. Любое заявление или надпись на арабском на печатях или монетах в Палестине должны повторяться на еврейском, и любое заявление или надпись на еврейском должны повторяться на арабском».

Как только выходишь со станции, сразу замечаешь, что дорожные знаки, объявления, указатели и прочее написаны на трех языках, и осознаешь, что история причудливым образом повторяется. В имперских архивах Древнего Рима, должно быть, хранился указ, аналогичный статье 23 нашего палестинского мандата. Во времена Христа тремя официальными языками были латинский, греческий и еврейский. И когда попадаешь в Иерусалим, повсюду наблюдая торжество трехъязычия, невольно на ум приходят слова святого Иоанна:

«Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: „Иисус Назорей, Царь Иудейский“. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски» 3 .

Я прибыл в отель неподалеку от Яффских ворот, там араб, одетый как опереточный турок, подхватил мои сумки. Зарегистрировал меня армянин. Горничная-немка отперла дверь моего номера.

Это оказалась красивая комната с письменным столом и хорошим освещением над кроватью, маленький балкон выходил на узкую улицу и стену монастырской школы. Через окна я мог наблюдать за тем, как монахини ходят по просторной, скудно обставленной спальне, где стояли лишь два ряда кроватей.

Я сразу вышел, чтобы пройти к церкви Гроба Господня. Я неделями изучал план Иерусалима, и мне был интересно, смогу ли я найти дорогу сквозь хитросплетение переулков Старого города. Ступив на Яффскую дорогу, я оказался в окружении энергичных, жарко шепчущих мужчин в европейских костюмах и красных фесках, обычно служивших знаком турецкого гражданства.