Вариант 19

Пашка, обессилено согнувшись, держался за плетень.

- Уходить бы нужно поскорее, - сквозь зубы прошипела Катя. Маленькая женщина, пятнистая от копоти, порезов и синяков, висела на её плече как марионетка. - Гера, воды принеси. Ведро.

Прапорщик бестолково затоптался.

- Да рядом с лошадьми ведро возьми, - нетерпеливо сказала Катя, опуская бесчувственную женщину на землю у плетня.

Герман побежал к коновязи. Ведра оказалось даже два. Лошади фыркали, натягивали поводья, - запах дыма их пугал.

Катя намочила косынку, начала протирать лицо женщине. Герману казалось, командирша возит тряпкой грубо и нетерпеливо. Ремень со рта несчастной уже сняли, и под путаницей волос поперек лица открылась широко выгнутая красная полоса, - будто жуткий паяц улыбался.

- Она жива будет?

- А чего ж? Они вообще народ живучий, а девчонки тем более. Если этот день пережила, сто лет жить будет.

Катя отбросила с изуродованного лица длинные волосы и Герман онемел - девчонка. Лет десять-двенадцать. Смотрела в лицо, взгляд огромных черных глаз вроде и осознанный и в то же время совершенно неживой.

- Катя, ей лет-то сколько? - пролепетал Герман.

- Ты что, идиот?! - взорвалась Катя. - Какая разница?! Дай в морду Пашке, пусть прочухается и уходим. Остолопы б... Детский сад, мать вашу!

Девочка застонала, бессильно отталкивая тряпку.

- Не дергайся! - рявкнула Катя. - Села, умылась. Сидеть можешь?

Девочка ухватилась за ведро, худенькие плечи ее тряслись. Катя сунула несчастную лицом в воду. Герману хотелось заорать на ведьму, - Катя только глянула с вызовом. Девчонка вырвалась, чихнула.

- Всё, будешь жить, - удовлетворенно заявила Катя. - Шинель накинь, смотреть ведь страшно.

К другому ведру повалился Пашка, умыл лицо, прохрипел:

- Екатерина Георгиевна, верховых коней брать будем?

- Будем. Зайди в чулан и на кухню, жратвы прихвати.

Пашка в ужасе замотал головой.

- Ладно, я сама, - Катя рывком поднялась на ноги. - Прапор, за дорогой следи. И прочухивайтесь, прочухивайтесь...

Герман развернул шинель:

- Накинь, пожалуйста.

Девочка, похоже, не слышала. Взгляд ее снова остановился. Герман оглянулся, - девочка смотрела на парнишку, повисшего на плетне. Прапорщик поспешно заслонил мертвого, насильно сунул девочке шинель:

- Оденься.

Лицо бедняжки судорожно и непоправимо исказилось - узкая челюсть, казалось, сейчас вовсе оторвется. Герман сунул в ведро тряпку, шлепнул по жуткому лицу:

- Умойся, сейчас же!

Пашка всхлипнул, подобрал карабин и побрел к лошадям.

Девочка по локоть окунала руки, терла лицо. Взгляд стал чуть менее безумным, зато сильнее начали вздрагивать ноги.

- О.. обмыть надо. По...хоронить. Давида. Отца. Маму. Вс... всех.

Не голос, - будто ржавую жесть рвут.

- Ты успокойся, - пробормотал Герман. - Всё кончилось.

Девочка вскинула дикий взгляд:

- Ч-то?

- Так, оделась. Встала. Пошла, - рядом возникла Катя, швырнула под ноги девочке какие-то тряпки. - Твои шмотки?

- Н-нет.

- Не важно. Напяливай, - Катя подхватила на плечо мешок. - Мука у вас еще была? Керосин где?

- Керо-с-син в чулане. Мук-ка кончилась.

- Ясно. Прапор, бери ее, лошадей, и уходите к телеге.

- Она похоронить просит, - с трудом выговорил Герман.

- Может, еще раввина позвать? Нас здесь самих похоронят. Поднимай ее, живо! - Катя рысцой потащила мешок к лошадям.

Герман осторожно взял девочку за тонкое запястье:

- Одень, пожалуйста, что-нибудь. Нужно уходить.

Девочка глянула дико, ухватила прапорщика за кисть... Герман взвыл - зубы у девчонки оказались как иголки. С трудом вырвал руку, затряс прокушенной кистью.

Девочка, опрокинувшись на спину, сучила ногами:

- Ненавижу! Гои, а тойтэ пгирэ зол дих ойсдышен !

Герман и сам чуть не орал, по грязной ладони катились крупные капли крови, капали на утоптанную землю.

Мимо промелькнула Катя. Крепко хлопнула девчонку по лицу, задавила визг. Раз - хрипящая девчонка оказалась лежащей животом на колене девушки. Два - на разлохмаченную голову была напялена широченная рубашка. Три - Катя рывком вздернула рыдающую девочку на ноги, дернула рубашку. Одежда, широкая как саван, наконец, прикрыла истерзанное худое тело.

- Пошли вон отсюда! Веди ее, только руками не трогай.

Герман понятия не имел, как такое проделать, впрочем, командирша, уже двинувшая было к корчме, остановилась:

- Пашка, не стой столбом! Прими девчонку и уходите.

Тут же нетерпеливо ухватила прапорщика за руку, оценила пострадавшую ладонь:

- Вечно, ваше благородие, у вас руки не туда лезут. Дай сюда! - оторванная от цветастой тряпки полоса наскоро перехватила ладонь. - Ничего, скоро остановится. Экий ты, прапор, полнокровный. Парнишку поднять сможешь? - Катя мотнула головой в сторону плетня. - В дом занеси. Пашка насчет мертвецов слабоват. Живее! Время, время идет.

Катя исчезла в доме. Герман надел через плечо карабин, подошел к мертвецу. Особых чувств не испытывал - кажется, мозг окончательно перестал воспринимать происходящее. Паренек оказался невысок ростом, но неудобен, - тело уже окоченело, поднимать неудобно, все равно, что колоду. Обхватив поперек, с трудом снял с плетня. Жужжали мухи. Герман понял, что брезгливо отворачивает лицо, стало стыдно. Девочка следила, глаза полны ужаса - словно в две кружки с расплавленной смолой заглядываешь.

- Пашка, твою мать, да уведи ты девку! - грубо рявкнул Герман, и потащил мертвеца к крыльцу.

В корчме дым аммонала развеялся, пахло кровью и самогоном. Герман попытался положить парнишку на лавку. Ноги трупа торчали коленями вверх - лежать прилично убитый не желал. Чувствуя, что сейчас завоет в истерике, Герман устроил покойника на боку. Где-то в глубине дома грохала крышками Катя, ругалась.

- Вот, б..., неужели все пожрали?!

На лицо мальчика Герман смотреть не мог. Машинально присел, расстегнул подсумок гайдамака, аккуратно вытащил винтовочные обоймы.

- Стой! - зарычала за стеной Катя. - Стой, морда бандеровская!

Герман выдернул из кобуры наган, рванулся в дверь, столкнулся с окровавленным бритым наголо мужиком. Гайдамак пытался повыше задрать руку, - вторая, перебитая в локте, весела плетью.

- Я тильки кучер. Я ничого не робив!

- Ясное дело, - Катя тверже ткнула револьверным стволом в затылок пленника. - Всё скажешь и суд будет справедливый. Ишь, сука, под стол забился. Выводи его, Герман. Я керосином займусь.

Перед дверью Герман не выдержал, крепко ударил стволом в поясницу пленного. Гайдамак охнул, придерживая раненую руку, вывалился на солнечный свет:

- Та я же, господа-товарищи, тут случаем. Мобилизованный.

Пашка сидел на корточках рядом с неподвижной девочкой, что-то мягко говорил, как будто с лошадью разговаривал.

- Павел, присмотри! - сказал Герман, сталкивая пленного с крыльца. Пашка увидел пленного, тут же вскинул карабин, округлое лицо сразу стало жестким.

- У, сука!

- Катерина сказала, его допросить нужно, - пробормотал Герман, обходя крыльцо. Женщина со стянутыми за спиной руками лежала лицом вниз. Стебли лебеды у стены почернели от запекшейся крови. Стараясь не смотреть на рассеченные ягодицы, Герман обхватил тело поперек. Голова женщины легко откинулась на сторону, - горло было перерезано до самых позвонков. Герман придержал поседевший затылок, поднатужился. Занес в дверь. В нос ударил резкий запах керосина. Катя звякала жестяной банкой, расплескивала на стены.

- Клади.

За дверью в сиянии солнечных лучей плыл пух из распоротой подушки, опускался на детскую руку. Герман понял, что зайти туда просто не может, и опустил женщину у двери.

- Катя, живых больше нет?

- Нет, - кратко сказала Катя, швырнула опустевший бидон вглубь корчмы. - Пошли, прапор.

Во дворе страшно взвыли. Катя выскочила первой. Герман, взводя курок нагана, бросился следом.