Вариант 19

- Митинг, я тебе точно говорю, - сказал Пашка.

- С чего бы митинг на хуторе собрали? Там и людей-то с гулькин нос.

- Да то скорее не хутор. Похоже на жидовские выселки. Вон и корчма стоит. Тут так бывает: жида в село не пустят, так те поблизости окопаются. Где один, там, понятно, и еще с десяток. Цепкое племя.

- Что-то я, товарищ Павел, не пойму, - насмешливо сказал Герман. - А как же революционный интернационализм? Или ныне сам товарищ Бронштейн взялся антисемитизм проповедовать?

- Я ничего не говорю, жиды тоже люди. Только если они целым кагалом соберутся, тут уж держись. Тут и татарину худо станет.

- Не знаю, как насчет татар, а пока нам и без давидова племени не сильно комфортно. В большое село соваться незачем. Обойти бы вокруг, через корчму, в самый бы раз. Да только я ни малейшей тяги к митингам не испытываю. Ни к еврейским, ни к интернациональным.

- Пойдем Екатерине Георгиевне доложим. Может, разумнее вообще ночи подождать?

- Ночи ждать глупо. Здесь роща насквозь проплевывается, - решительно сказала Катя. - Лучше рискнуть. Оружие спрячем, я платочек повяжу. Мы же мирные люди. Ты, Герман Олегович, фуражку нацепи. Зря я ее, что ли, из великого города Мерефы перла?

Герман молча надел студенческую фуражку с надломанным козырьком. "Презент", как выразилась Катя. Нужно было бы чувствовать себя польщенным - не забыла предводительница, побеспокоилась. Только носить офицеру, пусть и бывшему, чужую студиозную фуражку весьма оскорбительно. К тому же фуражка была великовата и съезжала на уши. Судя по ухмылкам Пашки, в "обнове" бывший прапорщик окончательно потерял боевой вид.

- Ну, поехали, - Катя уже напялила прямо поверх галифе драную юбку, пристроила пару наганов. - Прот, если что, падай на дно. Герман Олегович, вы извольте не забывать за тылом приглядывать.

- Мы помним, - пробормотал как всегда спокойный мальчик.

Герман подналег на задок брички, помог выкатиться на дорогу. Запрыгнул внутрь. Пашка тряхнул вожжами, и экипаж покатил по щелястому настилу моста.

- О, кавалерия целым эскадроном нам прямо в лоб, - прошептал Пашка.

Из прибрежных кустов вывалило два десятка коз. Позади плелся дед с палкой.

- Раз уж на глаза козлопасу выперлись, спроси у него, что в селе творится, - прошипела Катя.

Дед подслеповато уставился на подъехавшую бричку.

- Доброго дня, дидусь, - заулыбался Пашка. - Це Остроуховка буде, чи ни?

- А як же - Остроуховка, вона сама. Сами звидки будете? - любознательный дед охотно подковылял ближе.

- З Пивденного. Нам би на Дирково потрибно. У вас в Остроуховке як, спокийно? Влада яка?

- Та яка там влада? Спокийно, - козий пастух пренебрежительно махнул заскорузлой рукой. - Езжайте, у нас мирно.

- Ой, добре. А то в Мерефи офицери стоять. Пропуски нови вимагають. Едва пропустили.

- Еге ж , влада вона и є влада, - дед поморгал на Катю, пощупал борт брички. - Вы тоди идьте. Бричка у вас добра, та и дивка гладка. Всяко буває, мож гайдамакам сподобається. Вони хлопци ох, гарячі. Не глянуть що ви не причому.

- А де гайдамаки, дидусь?

- Та ось, - дед ткнул палкой в сторону выселок. - Другий день жидив б'ють. Вже вгамувалися б, та ихали. Попалять, пропаде все добро. Розийшлися дуже сильно.

- Погром, что ли? - не выдержал Герман.

- Москаль? - дед глянул неодобрительно. - Идьте соби, попадетеся пид гарячу руку, шии вам повидкручують. Суспильство и так хвилюється. Гайдамаки молодих хлопцив до себе зманюють. Идьте, идьте...

- Та ми швидко, - пообещал Пашка. - Суспильство, отже, чекає?

- А як же. Добро-то подилити потрибно. Яков ох и заможний жидок був. У нього самогон по пятерице був. Чи видане таке дило? Доторгувався, христопродавець. Що там, в мисти говорять? Надовго офицеры-то прийшли?

- Та ни, вони произдом, - сказал Пашка и тронул лошадей. - Киз не розгуби, дидусь.

Дед пробурчал вслед бричке что-то вроде "понаехали здесь" и принялся подгонять разбредшихся коз.

- Кто б мне объяснил, чем гайдамаки от здешних мирных селян отличаются? - вполголоса поинтересовалась Катя.

- Гайдамаки воюют за независимость, и туда-сюда ездят. Селяне на месте сидят. У одних винтовки, у других обрезы, - исчерпывающе разъяснил Пашка. - Ничего, мы быстренько проскочим. Лошади у нас отдохнувшие.

- Как же быстренько, - у них там вроде на околице рогатки стоят, - привставшая было Катя села и потрогала каблуком спрятанный под сидением пулемет. - Хреново, граждане, когда патронов нэма.

Герман сунул под сидение бинокль:

- Действительно заграждение. И какие-то лбы рядом торчат.

- Ничего, отбрехаемся, проскочим, - заверил Пашка.

- А если слухи про Прота и до этой Остроуховки дошли?

- Да, нет, село на отшибе, вряд ли они... - Пашка осекся. - Мертвяки, Екатерина Георгиевна...

Бричка выехала на развилку, здесь левая дорога уводила к корчме. Прямо посреди дороги лежали два тела. Мужчину должно быть волокли - рубаха задралась, худая спина обильно припудрилась пылью. Разрубленный затылок тускло чернел сквозь серебристую пыль. Женщина лежала, широко раскинув толстые ноги, юбка завернута на голову, вспоротый живот вспух мешанной почерневших внутренностей. Ветерок стих, на бричку накатила жирная волна трупного смрада.

- С вчера лежат, - Пашка судорожно сглотнул. - Екатерина Георгиевна, может, взад повернем?

- Прот, ты туда не смотри, - апатично пробормотала Катя. - А ты, Паша, поворачивай. К корчме. Там дорога вдоль реки в обход должна идти. Проскочите.

- А как же... - Пашка подавился, и изо всех сил стараясь не смотреть на лежащий на дороге ужас, начал разворачивать упряжку.

- Прапор, пойдешь со мной? - Катя нашаривала под сидением карабин.

- А... да, - Герман на миг зажмурился, - перед глазами все стояли несуразно толстые женские ляжки и черные петли кишок между ними.

Катя с треском содрала с себя юбку и яростно впихивала за ремень оружие.

- Пашка, остановитесь за рощей. Дурить вздумаешь, - сама мозги вышибу. Прот, сидите смирно, пока ясность не наступит. Прапор, выпрыгнешь, уйдешь вправо, вдоль плетня. Прикроешь. Сам не высовывайся. Ясно?

- Да, - Герман совал в карманы брюк гранаты. Гранаты не лезли. Возражать барышне в голову не приходило, - достаточно глянуть на ее бледное, меловое лицо. Лишь глаза продолжали сверкать изумрудным льдом. Издашь лишний звук - убьет.

- Пошли! - Катя мячиком скатилась с брички.

Герман спрыгнул в другую сторону, неловко пробежал по инерции, чуть не подвернул ногу. Пригнувшись, перепрыгнул через заросшую канаву. Бричка, постукивая колесами, катила уже далеко впереди. Клубилось облачко легкой пыли. Девушки на дороге не было, - скрылась под скатом берега. Герман, вспоминая, как нужно двигаться под обстрелом, побежал наискось от дороги. Вот он, плетень. Прапорщик плюхнулся на колени, пополз, путаясь в высокой сурепке.

Колотилось сердце, на зубах поскрипывала легкая пыль. Во дворе взвизгнула дверь, кто-то смачно схаркнул и спросил:

- Степан, що там?

- Та що, тачанка. Промчала по берегу як божевильна.

-Чого ж не зупинив? Спиш сустатку?

- Та хлопець проихав. З Остроуховки, мабуть. Навищо сипатися?

Значит, не заметили. Герман смотрел сквозь плетень. Просторный двор. Двое, в широких театрально-народных шароварах, стояли у распахнутых ворот, сворачивали самокрутки. У одного на плече стволом вниз висела винтовка. Папаху с красным шлыком гайдамак зажимал под мышкой. У коновязи стояли кони под седлами. Девять... нет, десять. У стены воз, запряженный парой сытых лошадок. Узлы, подушки, беспорядочно накиданное добро прижимает полированная крышка стола. Взблескивает начищенным боком ведерный самовар. Ну да, - реквизированное имущество....

Нужно уйти правее, как приказано. Герман пополз вдоль забора, с опозданием смахивая с карабина семена бурьяна. Вздрогнул и замер, - перед лицом оказалась свесившаяся с плетня рука. Мертвец смотрел мутными глазами, вокруг рта вились мушки. Юноша, почти мальчик, лет четырнадцати. Очень узкое лицо, окровавленная шея. Должно быть, утром убили, - смрад еще не чувствовался.