Похищение лебедя

Глава 81

МАРЛОУ

Мэри приехала в ресторан к завтраку и встретилась со мной в полупустом ресторане. Завтрак прошел спокойнее, чем ужин накануне: первое возбуждение в ней отхлынуло, и я снова заметил эти лиловые круги, снежные тени у нее под глазами. И сами глаза в это утро казались темными, затуманенными. Я только теперь рассмотрел у нее на носу несколько веснушек — крошечных пятнышек, совсем не похожих на веснушки Кейт.

— Плохая ночь? — спросил я, рискуя нарваться на ее суровый взгляд.

— Да, — призналась она. — Я думала о том, как много рассказала вам о Роберте и как вы сидите у себя в номере и все это обдумываете.

— Откуда вы знали, что я об этом думаю?

Я передал ей тарелку с тостами.

— Я бы думала, — просто ответила она.

— Ну, и я думал. Я все время об этом думаю. Вы замечательная, вы так много мне в нем открыли, и вы не представляете, насколько мне это поможет — поможет помочь Роберту. — Я помолчал, нащупывая путь, а ее тост тем временем остывал. — И я понимаю, почему вы так долго ждали его, когда он был недоступен.

— Недостижим, — поправила она.

— И почему вы его любите.

— Любила, а не люблю.

На такое я даже не надеялся и занялся яйцами по-бенедиктински, чтобы не встретиться с ней глазами. В общем, завтрак закончился в молчании, но постепенно молчание стало уютным.

В музее Метрополитен она постояла перед «Беатрис де Клерваль, 1879», перед портретом, впервые найденном в книге, которую Роберт оставил на диване.

— Знаете, я думаю, Роберт сюда вернулся и снова нашел ее, — сказала она.

Я смотрел на ее профиль: мне отчетливо вспомнилось, что мы уже второй раз оказались вместе в музее.

— Думаете?

— Ну, он ведь ездил в Нью-Йорк, пока жил со мной — я вам писала — и вернулся странно взволнованным.

— Мэри, вы не хотите навестить Роберта? Я мог бы отвезти вас, когда мы вернемся в Вашингтон. Если хотите, в понедельник.

Я не собирался предлагать этого прямо сейчас.

— Вы надеетесь, что узнаете еще что-то через меня?

Она напряглась, выпрямившись и вглядываясь в лицо Беатрис, снова избегая моего взгляда. Ее слова выбили меня из колеи.

— Нет-нет, и в мыслях не было. Вы и так помогли по-новому увидеть его. Я хотел только сказать, что не собираюсь разлучать вас, если вы сами хотите с ним встретиться.

Она обернулась. И подошла ближе, словно желая защититься от взгляда Беатрис де Клерваль — она даже спрятала ладонь в моей руке.

— Нет, — сказала она, — я не хочу его видеть. Спасибо. — Она отняла руку и прошлась по залу, рассматривая балерин Дега и его обнаженных, вытирающихся большими полотенцами. Через несколько минут она вернулась ко мне. — Пойдем?

Снаружи стоял яркий нежаркий летний день. Я купил нам по хот-догу с горчицей («Откуда вы знаете, что я не вегетарианка?» — спросила Мэри, хотя мы уже дважды ели вместе). Мы забрели в Центральный парк и поели на скамейке, вытирая руки бумажными салфетками. Мэри вдруг стерла горчицу и с моей руки, и я подумал, какая чудесная мать вышла бы из нее, но, естественно, промолчал. И растопырил пальцы.

— Моя рука выглядит намного старше вашей, да?

— Почему бы нет? Она и есть старше. На семнадцать лет, вы ведь 1947 года рождения.

— Не стану и спрашивать, откуда вы знаете.

— И не надо, Холмс.

Я сидел, наблюдая за ней. Тени от дубов и лип играли на ее лице, и белой блузе с короткими рукавами, и нежной коже шеи.

— Какая вы красивая!

— Пожалуйста, не надо этого.

— Я хотел только сделать комплимент, со всем почтением. Вы — как картина.

— Глупости. — Она скомкала салфетки и метко запустила ими в соседнюю урну. — Ни одна женщина на самом деле не захочет быть картиной. — Но когда она обернулась ко мне, наши глаза встретились, подчеркнув странность прозвучавших слов. Она первой отвела взгляд.

— Вы были женаты?

— Нет.

— Почему нет?

— О, много зубрил, а потом не встретил подходящего человека.

Она скрестила обтянутые джинсами ноги.

— А влюблялись?

— Несколько раз.

— Недавно?

— Нет. — Я поразмыслил. — Может быть, да. Почти да.

Она подняла брови так высоко, что они скрылись под короткой челкой.

— Решайтесь.

— Стараюсь, — сказал я как можно сдержанней.

Это было все равно, что вести беседу с дикой ланью, которая в любой момент может испугаться и умчаться прочь. Я вытянул руку вдоль спинки скамьи, не коснувшись ее, и оглядывал парк, сплетение гравийных дорожек, валуны, зеленые холмы под благородными деревьями, людей, прогуливающихся и катающихся на роликах мимо нас. Поцелуй застал меня врасплох, сначала я понял только, что лицо ее совсем близко. Она была нежной и неуверенной. Я медленно откинулся назад, обнял ее виски ладонями и ответил на поцелуй, тоже нежно, стараясь не напугать. Сердце у меня колотилось. Мое старое сердце.

Я знал, что через минуту она отстранится, потом приникнет ко мне и начнет беззвучно всхлипывать, что я буду обнимать ее, пока она не выплачется, что мы скоро распрощаемся более страстным поцелуем и порознь вернемся домой, и она скажет что-нибудь вроде: «Прости, Эндрю, я еще не готова». Но на моей стороне было профессиональное терпение, и я уже кое-что о ней знал: она любит на целый день выезжать в Виргинию на этюды, так же как и я; ей нужно часто есть; она любит чувствовать, что решение в ее власти. «Мадам, — беззвучно обратился я к ней, — я вижу, что ваше сердце разбито. Позвольте мне исцелить его».

Глава 82

1879

Она не может избавиться от мыслей о собственном теле. Конечно, ей следовало бы немного подумать об Оливье, который пережил так много интересного. Вместо этого она рассматривает комариный укус на правом запястье, почесывает его, бесхитростно показывает ему, когда они вдвоем работают на берегу. Они вместе смотрят на белое предплечье, обнажившееся под закатанным рукавом льняного халата. Ее запястье с крошечной красной точкой, длинная ладонь, кольца на пальцах — они видятся ей такими же, как, наверное, ему — желанными. Они работают на берегу, каждый за своим мольбертом. Она уже отложила кисти, но Оливье еще держит в руке тонкую кисть, смоченную темно-синей краской.

Они стоят, глядя на изгиб ее запястья, а потом она медленно поднимает руку, подносит к его лицу. Когда рука так близко, что уже нельзя ошибиться в ее намерениях, он прижимается губами к коже. Она вздрагивает: больше от вида, чем от ощущения. Она мягко отнимает руку, и взгляды их встречаются. Она не находит подходящих слов. Его лицо под белыми волосами покраснело — от чувств или от морского ветра. Смущен ли он? Такой вопрос можно задать в интимную минуту, которой она пока не позволяет себе вообразить.

Глава 83

МАРЛОУ

На следующей неделе я ради опыта провел в комнате Роберта, в молчании, целый час: я принес с собой блокнот и сидел с ним в кресле, зарисовывая его, работающего над портретом Беатрис де Клерваль. Мне хотелось сказать ему, что я знаю, кто она, но меня, как обычно, удерживала осторожность. В конце концов прежде чем поступить так, я мог бы узнать больше — о ней или о нем. После первого недовольного взгляда, отметившего мое присутствие, и второго, гневного, показавшего, что он заметил, кого я рисую, Роберт меня игнорировал, но в комнату пробралось легкое чувство товарищества, если мне это не почудилось. Слышно было только шуршание наших карандашей, а оно навевало мир.

Я редко отрываю столько времени от работы, и бегство в рисование посреди рабочего дня создало ощущение гармонии, какое я редко испытывал в Голденгрув. Лицо Роберта в профиль было очень интересным, а тот факт, что он не выказывал гнева и не отворачивался, не старался помешать мне, порадовал и удивил меня. Возможно, он углубился в себя и ему было просто все равно, но я чувствовал, что он действительно проявляет ко мне терпимость. Закончив набросок, я спрятал карандаш в карман куртки и, вырвав лист из блокнота, молча положил его в ногах кровати. Вовсе неплохо, подумал я, хотя мне, конечно, далеко до яркой выразительности его портретов. Он не поднял глаз, когда я выходил, но, заглянув пару дней спустя, я увидел, что он поместил мой подарок в свою галерею, хотя и не на почетное место.