Похищение лебедя

Здесь были две маленькие спальни: одна, очевидно, Хэдли. Я занял вторую, с двуспальной кроватью, застеленной синим покрывалом, и акварельными пейзажами с видами гор на стенах — оригиналы, и не такие уж плохие. Я раздвинул клетчатые занавески, тоже сыроватые и неприятные на ощупь, и поднял оконную раму. Весь дом был затенен елями и другими вечнозелеными деревьями, но я мог хотя бы проветрить его, прежде чем лечь спать. Уолтер советовал мне развести огонь, дрова я нашел уже сложенными в камине внизу. Я оставил их на вечер. В стареньком холодильнике не нашлось ничего, кроме нескольких жестянок с оливками и пакетиков дрожжей. Я еще не проголодался, позже съезжу вниз за припасами, газетой и местной картой. Назавтра я запланировал осмотр самого города.

Переодевшись, я пробежался вверх по горной дороге, радуясь возможности встряхнуть онемевшее за рулем тело и выбросить из головы мысли о Роберте Оливере и женщине, с которой мне предстояло встретиться на следующий день. Возвратившись, я принял душ, с удовольствием убедившись, что в доме Хэдли все же есть горячая вода, потом разложил мольберт и устроился на заднем дворе. По обе стороны стояли такие же домики, затененные елями, и они, кажется, тоже пустовали в это время года. Я не рассчитывал на настоящие каникулы, однако, закатав рукава рубашки и открыв коробку с акварелью, на минуту ощутил нежданную праздную свободу от собственной жизни. Вечернее освещение было красиво, и я решил изобразить что-нибудь получше блеклых акварелей в гостевой спальне и, может быть, оставить в подарок Джен и Уолтеру вид на весенний город внизу — в качестве платы за постой.

В тот вечер, улегшись на двуспальную кровать, я начал читать письма, присланные Зои.

14 октября 1877

Cher Monsier!

Ваше письмо из Блуа пришло сегодня утром и доставило радость, особенно Вашему брату. Я сама прочитала его папá и, как могла, описала набросок. Ваша зарисовка очаровательна, хотя я, будучи всего лишь ученицей, не решаюсь, как вы понимаете, много говорить о ней. Я также прочитала ему Вашу последнюю статью о работе м. Корбе. Он говорит, что мысленным взором явственно представляет некоторые из его картин и что ваши слова еще отчетливее напоминают о них. Благословляю Вас за любезное внимание ко всем нам. Ив посылает горячий привет.

С наилучшими пожеланиями,

Глава 11

МАРЛОУ

Дом миссис Оливер, как выяснилось на следующее утро, был совсем не таким, как мне представлялось. Я воображал его высоким, белым, типично южным и элегантным, а увидел большое бунгало из кедра с кирпичом за самшитовой изгородью, под башнями елей. Я постарался элегантно выйти из машины, захватил с собой модную шерстяную куртку и портфель. В маленькой темной гостевой комнате дома Хэдли я тщательно выбирал одежду, старательно избегая мысли, зачем это делаю. Крыльцо все же было, но маленькое, и кто-то оставил на лавке у двери пару грязных полотняных садовых перчаток и миниатюрные пластмассовые садовые инструменты в ведерке — игрушки, решил я. Передняя дверь оказалась деревянной, с большим чистым окном, сквозь стекло просматривалась пустая гостиная, мебель, цветы. Я позвонил и стал ждать.

Внутри никакого движения. Через несколько минут у меня из-за того, что вижу большую часть дома, возникло глупое чувство, будто я шпионю. Уютная просторная комната была обставлена диванами мягких тонов, несколько ламп на столиках, выглядевших антикварными, вылинявший оливковый ковер, восточный коврик меньшего размера, который когда-то мог быть роскошным, ваза с одуванчиками, шкаф темной полировки со стеклянными панелями, и прежде всего книги — высокие книжные стеллажи, хотя заглавий с моего места разглядеть не удавалось. Я ждал. Я успел заметить перекликающихся и поющих птиц в высоких деревьях вокруг дома. Они вдруг с шумом взлетели: вороны, скворцы, голубая сойка. Утро занялось весеннее, яркое, но уже надвигались облака, и крыльцо стало холодным, сероватым. Я вспомнил о куртке и надел ее.

И тогда впервые почувствовал безнадежность своей затеи. Миссис Оливер передумала. Она — частное лицо, а я, вероятно, незаконно вторгаюсь в ее жизнь. Девятичасовая поездка… так мне и надо, если она решила запереть дверь (я, конечно, не касался дверной ручки) и уйти куда-нибудь, вместо того, чтобы тратить время на разговор со мной. Я, подумалось мне, мог бы на ее месте поступить так же. Помедлив, я в третий раз позвонил, поклявшись про себя, что этот раз будет последним.

Наконец я повернул от двери, задевая себя портфелем по коленям, и стал спускаться по сланцевым ступеням, подавляя вспыхнувшую злость. Впереди у меня был длинный путь за рулем, времени на сетования хватит с избытком. Я уже ушел в размышления и потому не сразу осознал, что за спиной щелкнул замок, и заскрипела открывшаяся дверь. Я остановился и вздрогнул. С какой стати меня так поразил звук, которого я ждал добрых пять минут? Как бы то ни было, я обернулся и увидел, что она стоит на пороге, отворив дверь вовнутрь и еще придерживая ее за ручку.

Миссис Оливер оказалась милой женщиной, но явно не она была музой, заполнившей собой картины и рисунки Роберта в Голденгрув. Она вдруг напомнила мне морское побережье: волосы цвета песка, светлая кожа с веснушками того сорта, что пропадают с годами, синие как море глаза, настороженно встретившие мой взгляд. На миг я застыл на ступенях, но тут же вновь поспешил к ней. Вблизи стало заметно, как мала она ростом, какого хрупкого сложения. Мне она доставала до плеча, стало быть, Роберту Оливеру была по грудь. Она шире открыла дверь и переступила порог.

— Вы — доктор Марлоу?

— Да, — ответил я. — Миссис Оливер?

Она спокойно приняла протянутую мной руку. Ладонь ее была мала, под стать ей самой, и я ожидал слабого детского пожатия, но пальцы у нее были очень сильные. Пусть она была маленькой, как девочка, в этой девочке была сила, и даже резкость.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила миссис Оливер, возвращаясь в дом, и я прошел следом за ней в гостиную, которую успел рассмотреть.

Это было все равно, что выйти на сцену или смотреть одну из тех постановок, где занавес поднимают заранее, давая зрителям рассмотреть декорации до появления актеров. В доме стояла глубокая тишина. Книги при ближайшем рассмотрении оказались в основном романами, изданными в последние два века, вперемежку со сборниками поэзии и историческими трудами.

На миссис Оливер, опередившей меня на несколько шагов, были синие джинсы и голубоватая обтягивающая футболка с длинными рукавами, должно быть, подумал я, она всегда помнит про цвет своих глаз. Тело выглядело крепким, не спортивным, но грациозным, постоянно проявляющим свои очертания в каждом движении. В походке ее была некая решительность: словно каждым движением она отрицала всякую мысль о том, что ее бросили. Указав мне на диван, сама она села на другой, у противоположной стены. Гостиная здесь заворачивала за угол, и теперь мне открылось огромное, во всю стену окно, за которым виднелся широкий газон, буки, гигантский падуб и дикая яблоня в цвету. С дорожки не было видно, как велик участок, протянувшийся через газоны окружении яркой зелени. Когда-то этим видом наслаждался Роберт Оливер. Я поставил портфель себе в ноги и попытался собраться с мыслями. Миссис Оливер, сидевшая напротив, сложив руки на коленях, выглядела совершенно собранной. На ногах у нее были детские полотняные тапочки, в прошлом, возможно, синие. Густые прямые волосы были небрежно и изящно обрезаны на уровне плеч. В них смешивалось столько оттенков львиной гривы, пшеницы и золотых листьев, что я затруднился бы подобрать для них краски. Действительно, сложно бывает передать такие переливающиеся волосы на холсте. Лицо тоже было красиво, почти без косметики, с неяркой помадой, с тончайшими морщинками вокруг глаз и у губ. Она не улыбалась, серьезно рассматривала меня, готовясь начать беседу. Наконец заговорила: