Разбойник Кудеяр

Важный человек в Посольском приказе Богдан Минич Дубровский, царев казначей, как увидал Георгия с писцами, так и обомлел. Даже грозиться не стал.

— Патриарх уехал, а ты здесь! Беги переходами по дворцу!

Георгий бросился по лесенкам да закоулочкам в патриаршьи покои, но главный ход оказался закрытым. Побежал через церковь Ризоположения.

Тут его остановил патриарший дворянин Федька Юрьев. Оперся, наглец, рукой о косяк двери и, головы к Георгию не поворачивая, сказал сквозь зубы:

— Назад!

— Я переводчик государя при антиохийском патриархе. Вот моя грамота.

— Никого пускать не велено. У нас один хозяин — патриарх Никон.

— Но я от государя!

— Хотя бы от самого Господа Бога.

Георгий удрученно повозил носком сапога по полу: повернулся было да вдруг так и въехал кулаком в живот. Федьку согнуло, Георгий завалил его и мимо.

Выскочил навстречу ему патриарший сын боярский.

Георгий подсел, бросил через себя, а к драгоману уже спешили еще двое, успели в шубу вцепиться. Шевельнул плечами, выскочил из шубы, и вот они, арабские монахи.

В тот же миг растворились двери внутренних покоев, и два архимандрита в роскошных мантиях явились перед гостями.

Возле антиохийского патриарха стоял черный монах. Он собирался переводить то, что с бумаги прочитали архимандриты. Георгий твердо прошел вперед, оттеснил монаха от патриарха и перевел:

— Отец святой, блаженнейший владыка Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и всего Востока! Брат твой и соучастник в Божественных таинствах, господин кир Никон, архиепископ града Москвы и патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов, встретить твою святость по слову Господа нашего Христа в его святом Евангелии: «Кто принимает вас, принимает меня».

На второй лестнице встречали еще двое. На третью вышел Никон.

Мантия зеленого узорчатого бархата со скрижалями из бархата красного. На скрижалях херувимы из жемчуга и золота. Белый клобук. Верхушка клобука в виде золотого купола. Над куполом жемчужный крест, усыпанный изумительными драгоценными камнями.

В правой руке Никон держал посох, на котором драгоценностей было столько же, сколько звезд на небе. Этим посохом патриарх досадливо пристукнул, сверля глазами царева драгомана. Оттого-то безжизненно, будто каменный дождь, пали первые слова приветствия. И как Никон ни пытался обмякнуть, до елейной сладости и слезного восторга не дотаял.

— Отец святой, — оказал Никон Макарию, — твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогаясь увидеть Христа, влез на сикомор, чтобы видеть его. Так и я, грешный, вышел, чтобы лицезреть твою святость.

Слегка утомленные спектаклем, патриархи вступили в Крестовую палату. Огромный, как небо, свод без единой опоры, расписанный великолепно, солнечно, поразил видавшего дворцы и храмы Павла Алеппского.

Беседа началась было, но тут Никон вспомнил, что пора сменить торжественное облаченье на домашнее, дабы беседа стала непринужденной. Московский патриарх извинился, покинул гостей и вскоре вернулся в мантии фиолетовой, в одеянии красном, в клобуке без золота и купола.

Пока Никон переодевался, беседу с Макарием вели приспешники его, греческие монахи. Переводчик в этой беседе был не нужен, и Георгий в первый раз подумал о себе: что-то его ждет теперь? Порадел за государя, но государь вряд ли заступится за своего человека, если Никон вздумает мстить. Слово государя — слово, слово Никона — дело.

И тут Георгию пришла мысль, от которой стало ему жарко. Уж не подстроено ли было все так, как случилось?

Видно, Никону лишние уши при патриаршей беседе никак не надобны. То-то Богдан Минич так разволновался! Беседа патриархов скучна, учена, натянута. Никон озабочен. Может, и переоблачался для того, чтобы в себя прийти. Простит ли он свою неудачу тому, кто помешал планам? Великим планам! Планам, кои не по силам простоватому царю, мальчишке, который согласен со всеми.

Если же Никон простит Георгию его ретивость к службе, то несдобровать Никоновым слугам. А уж они-то Георгия не забудут.

И точно! Когда патриарх Макарий покидал палаты Никона, Федька Юрьев, подавая Георгию шубу, улыбаясь, сказал загадочку:

— Хороша у тебя шуба, царев переводчик. Ни одной дырки в ней нету!

Государев пир — государева работа.

Пировали в огромной деревянной палате. Вдоль стен столы для бояр, князей, высшего духовенства. Посреди палаты царский стол. Напротив стол патриархов. За их стульями — переводчики. Но не Георгий уже помогал антиохийскому патриарху, его приставили к Павлу Алеппскому.

Пир шел вовсю!

Сорок стольников бегом носили блюда. Перед царем через каждую минуту ставили одно-два и убирали. Боярин, ведавший виночерпием, беспрерывно со многими помощниками наполнял кубки. Вина были разные, свои и заморские. Особенно нравилось гостям критское, чудесное красное вино. Подавали вишневую воду, бесчисленное множество медов.

Алексей Михайлович не ел и не пил. Ему было недосуг. Он посылал со своего стола верным и любимым князьям и боярам дарственные блюда. Это была великая честь. Блюда принимали с поклонами и тут же отсылали домой.

— Боже, как прост и величав ваш государь! — восхищался Павел Алеппский. — Он выходит из-за стола, чтобы приказать слуге. Он никем не помыкает!

— Государь у нас мудрый, — согласился Георгий. — Ведь, чтобы, скажем, получить на приправу соль, российские правила требуют российского терпения. Царь, захотевший соли, должен сообщить о желании стольнику, стольник передаст государеву просьбу правителю, правитель, чтобы самому ничего не решать, соберет Думу. А Думе в ответе тоже быть неохота. Она передаст дело в Аптекарский приказ, чтобы выяснить, не вредно ли есть соль, и в приказ Большого дворца, чтобы знать, сколько соли варится в России. Приказы обратятся к патриарху за благословением. Если же патриарх решит, что соль есть не грешно, приказы сообщат об этом Думе, Дума передаст положительное свое решение правителю, правитель — стольнику, стольник доложит царю, что соль к блюду подать можно. И тут уж можно обратно приказать, чтобы соль эту подали…

Краем глаза Георгий заметил, с каким вниманием слушает его слова один из переводчиков. Заметил это и Павел Алеппский. Заметил и снова восхитился:

— Ваш государь соблюдает законы веры, как никакой другой земной владыка!

Георгий покосился на середину палаты, где за налоем дьякон усердно читал вслух житие святого Алексея.

— Истинно так! Государь был бы рад, если бы вся его страна стала храмом Божьим.

Между тем начались здравицы. Пили чашу за государя. Алексей Михайлович встал. К нему подошли и стали поддерживать ему руку, а он этой рукой стал раздавать кубки. Первый Макарию, второй Никону, а потом боярам по очереди. Тот, кого звали испить чашу, кланялся государю издали, до земли, потом, подойдя к государю, еще раз до земли, потом целовал руку, брал чашу, возвращался на место, выпивал и опять кланялся.

Вторую чашу пили за здоровье Алексея Алексеевича, виновника торжества. Третью чашу — за Макария, четвертую — за Никона.

На питие четырех чаш ушло часов шесть. Наступила полночь. Пир закончился. Царь простился с гостями и отправился на вечерню. Предстояло ночное бдение, а потом заутреня.

Дивились русскому царю, терпению русскому святые гости.

Павел Алеппский не знал причины, по которой Георгия отстранили от патриарха Макария, но по едва уловимым приметам, по движению вокруг себя, а значит вокруг Георгия, по движению неприметному, нешумному догадался: драгоману грозит какая-то опасность. Хотелось помочь этому смелому и умному человеку. Архидиакон решил, что лучше всего держаться поближе к Георгию. Драгоман заметил это.

— Чему быть, того не миновать, — сказал он. — У дьявола когти, да у Бога-то голуби. Крылья. Крылья унесут от беды.

Почему-то подергал через верхнюю одежду, нательный крест, а потом погладил его и невесело засмеялся.