Бенефис Дьявола

- Он же пользовался туалетной водой? – вдруг спросил следователь.

- Да, он как раз был из модного салона, весь приодетый и… с новой… туалетной… - Светлана вдруг вспомнила, что этот Живанши Ромка нашел в своём кармане на следующий день, после встречи с Глебом.

- Это был Живанши?

- Я… я не знаю, не помню точно. Была какая-то дорогая вода.

- Вероника мне сказала, что что-то не сходилось с этой водой. А ведь если посмотреть с такой стороны: во-первых, то, что вы были там с Глебом – это, как вы сами сказали, не в порядке вещей; во-вторых, то, что Глеб выглядел совершенно по-иному – тоже необычно; в-третьих, от него пахло дорогой туалетной водой, чего раньше Камова от него не замечала. Может, это и было той изюминкой, на которую она так упорно намекала? Именно та нестыковка – между его прежним и нынешним, как сейчас говорят, имиджем, которая и заставила её обратить внимание на этот факт?

- Я не могу с уверенностью сказать, что это была именно та вода, понимаете? Три месяца прошло, в конце концов.

- А как, говорите, имя и фамилия его друга, у которого тоже Живанши?

Светлана поняла, что, если спросят Никитича, а они его непременно найдут и спросят, он расколется, как полено под топором, даже если она его и попросит молчать на эту тему. Какого черта её вообще дёрнуло ляпнуть про Ромку с его Живанши? Но, в принципе, теперь это не имело ровным счетом никакого значения, и она сказала:

- По-моему, это был действительно Живанши, я сейчас вспоминаю, что Глеб говорил именно про Живанши Инсенс Ультрамарин.

- Светлана, я вижу, что вы переживаете, но подумайте, сколько там могло быть людей с Живанши…

- И не только. Эта вода ему показалась резкой, и он поменял её на другую, а запахи ну очень похожие. Да и вообще, чего вы прицепились к этому запаху? Это ровным счетом ничего не доказывает.

- Конечно, нет, и не надо так сильно переживать. Давайте лучше продолжим. Вы не заметили в течение вечера чего-либо необычного?

- Да всё там было необычно! Мы привыкли как – пришли, выпили, поплясали, выпили, опять поплясали, и разошлись. А там музыка – обалдеть: помню, Моцарта исполняли, потом вальс, потом этот вездесущий официант. Я не успею из бокала отпить, а он снова начисляет. Конечно, я так мало-помалу и нахрюкалась. Нет, вы не подумайте, что я безобразия учиняла или на столе зажигала в пьяном виде – ничего подобного. Хотя могу – не сомневайтесь.

- Не сомневаюсь, - он улыбнулся.

- Но в тот вечер всё было чинно и достойно. Где-то ближе к одиннадцати я почувствовала, что, пожалуй, хватит на первый раз, и мы пошли наверх, в гостиницу – решили отметить премию Глеба совместно проведенной ночью в шикарных апартаментах.

- Если не секрет, большая премия была?

- Десять тысяч, по-моему.

- Судя по всему, Глеб там её всю и оставил.

- Наверно. Но он, честно, очень легко относится к деньгам. Не зациклен, или виду не показывает. В общем, там, конечно, было всё супер – кровать, джакузи, сто каналов по ТВ, персидский ковер… Мы часов до трёх, наверно, еще занимались всем чем придётся, а потом уже и уснули.

- То есть он никуда не отлучался?

- Однозначно.

Прокопенко ей верил. Она не может толком врать, слишком экспрессивная натура. Не смогла же она промолчать про туалетную воду. Но он всё же уточнил:

- Вы ночью не просыпались?

- Нет. Я спала, как убитая. Но, насколько я знаю, там, внизу, всё это… случилось гораздо раньше, чем мы уснули, разве нет? Да вы и у дежурной на этаже можете спросить, она подтвердит, что из нашего номера никто не выходил.

Разумеется, он уже сделал это. Только теперь, по прошествии времени, дежурной сложно было сориентироваться – кто и когда выходил из номера 405 три месяца назад в период с 00 до 02 часов ночи, поэтому показания Светланы были очень ценны с точки зрения подтверждения его собственной теории о причастности Вероники Александровны ко всему этому делу в большей степени, чем кто бы то ни был. Не случись пожар тогда в лаборатории, и сидеть бы Глебу сейчас на нарах, и никакое алиби его подружки не спасло бы: любой прокурор доказал бы в суде, что она была слишком пьяна в тот вечер, чтобы адекватно свидетельствовать на процессе в ту или иную сторону. Мотив – ревность.

- Ну хорошо, – наконец, произнёс он. – А в каких отношениях были Камова с Бесчастным?

- Да ни в каких, - уверенно ответила девушка. – Он считал её слишком ветреной и, простите, худощавой, чтобы самому обращать на неё серьёзное внимание. Да и потом, у нас с ним были тогда достаточно прочные и серьёзные отношения.

- Вы об этом говорите в прошедшем времени?

Светлана неловко поправила прическу.

- Видите ли, именно после этого вечера с ним стали происходить какие-то странные перемены. Было впечатление, что он балансирует… между реальностью и вымыслом. Мы сначала думали, что у него шутки такие.

- Какие?

- Ну, например, он выкрасил свою «десятку» в черный свет, понаклеил всякие молнинги, понастроил тюнинги или еще что там они делают с машинами, купил черные под кожу чехлы на сиденья, крутую акустику – ему Ромка её настраивал как раз в день пожара на Гоголя. После перекраски получил новые номера – три «девятки». И нам на полном серьёзе заявлял, что это три «шестёрки», а его «десятка» - ничто иное, как «Лексус» последней модели.

- Ему хватало зарплаты на все эти… причуды?

- Говорил, что подрабатывает в Интернете. Что какой-то крутой провайдер пригласил его, дескать, поработать на рассылке сообщений – он эти сообщения и нам всем рассылал.

- А что за сообщения?

- Да галиматья какая-то: «Привет, как дела». Не знаю, сейчас все кругом на смс-ках зарабатывают, так, может, и его это как-то коснулось. Я, честное слово, в это не вникала особо. Он всё реже стал появляться, работу совсем забросил: вообразил себе, что за ним охотится наша директорша и хочет затащить его в постель, чудак. А наша директорша полвека замужем, у неё уже внуки – о чем может быть речь? Если я ему звонила, то он мычал что-то в ответ и бросал трубку. Ну подумайте, какая на моём месте это выдержит? Я уже начинала было мечтать… о чем-то серьезном, особенно после того ужина в ресторане, а его словно подменили. И так, день за днём, всё хуже и хуже. А однажды вообще застала его сидящим перед выключенным телевизором, с которым он разговаривал – поверите, нет? В прямом смысле: сидит перед темным экраном со своим новым телефоном и как будто спрашивает у кого-то о чем-то и отвечает на вопросы. Я испугалась, говорю: «Глеб, у тебя, сучаем, не белая горячка?», а он отшутился, дескать, дай пообщаться с умным человеком или что-то в этом роде. Никитич тоже заметил, что с ним что-то неладно. Его шутка с «Лексусом» вообще всех достала, с Ромкой чуть не подрались.

- В смысле?

- Да в прямом. Никитич ему говорит как-то: слушай, Глеб, хватит тебе с этим джипом, надоело уже, а Глеб ему – да вы мне все завидуете, да я скоро в Штаты уезжаю, а вас жаба давит. Ты на мой телефон глаз положил, и на мою девчонку – на меня, то есть – и всё в таком же плане. Ну, Ромка не выдержал, говорит: ты чего, обкурился или «тарена» объелся, и за рубашку так его взял грубовато, тряхнул немного. Глеб посмотрел на него исподлобья, но ничего больше не сказал. Они с тех пор, кажется, больше не разговаривали. А перед этим, когда Рома ему акустику налаживал, Глеб на прощание сунул ему в карман просроченный билет в кино со словами: повеселись, дружище, это тебе за работу. Представляете? Ромка забыл про это, потому что тогда пожар был, да и напились они вечером сильно у Глеба дома. Потом только рассказал мне, так я не поверила сначала… Раньше Глеб никогда бы себе не позволил такую выходку, тем более по отношении к Роману.

- А у вас были версии, что с ним происходит? – спросил Прокопенко.

- Никитич как-то рассказывал, что они в школе еще на аптечном складе однажды работали, ну и нажрались там каких-то просроченных таблеток – «тарен», вроде. Так вот, говорит, симптомы похожие: у Глеба либо глюки начались, либо просто крыша поехала. Я в начале июня уже ни на шутку испугалась, когда он попросил оформить ему визу в Америку, а вместо консульского комиссионного сбора суёт мне с абсолютно серьёзным видом нарезанные и разрисованные под Франклина бумажки и говорит при этом, что сдачу я могу оставить себе. Я – ноги в руки и к Ромке, поехали на дачу к родителям Бесчастного, рассказали, что с Глебом что-то неладное. Они, конечно, в панике: единственный ребенок, которого они холили и лелеяли, а тут... Елизавета Федоровна – это мама Глеба – всё причитала по дороге в город, что он был поздний ребенок, что ещё в детстве у него были какие-то нарушения с психикой, что он был зациклен на цифре «6» одно время, но его вытащили психиатры из этого состояния, обещали, что всё будет нормально…