В темноте

Две недели назад в коммуналке на Разъезжей был обнаружен с ножевыми ранениями труп Тимофея Федорова, шофера, уроженца Северодвинска. Соседи рассказали, что около пяти дней у Федорова проживал его земляк — высокий бородатый мужик лет тридцати пяти. В ночь убийства страдающая бессоницей женщина–переплетчица из соседней комнаты, закуривая очередную папиросу, услышала за стенкой крик: «Лева, не надо, я никому не скажу!», но не придала этому значения и, выпив снотворное, снова легла спать. Получивший дело Шаров завел ОПД, запросил Северодвинск и принялся за дежурную отработку связей покойного в поисках Левы.

Спустя шесть дней, в первом часу ночи, в 176–й отдел прибежал испуганный мужчина, который сообщил, что только что на его глазах у дома 32 по Синопской набережной крепкий молодой парень выстрелил в идущего впереди мужчину, после чего заскочил в расселенный дом номер пятьдесят. Выехавшая группа обнаружила неустановленный труп с огнестрельным ранением головы и битых два часа лазала по развалинам. Вызванный на работу Максаков лично побеседовал со свидетелем — приятным жителем Минска Виктором Бубулей, который, несмотря на ночь, дал неплохой портрет убийцы, повторил все на протокол допроса и оставил свои координаты, всячески выражая надежду на новую встречу. Утром установили убитого — двадцативосьмилетнего продавца мяса с Сенного рынка Ивана Ошанина, бывшего жителя Северодвинска. Его напарница рассказала, что несколько дней у него в снимаемой им квартире проживал земляк, после чего Иван стал нервным и пугливым, сказав как–то, что «этот шиз его в покое не оставит» и что «пора его сдать ментам». Из ЭКУ сообщили: пуля в Ошанина была выпущена из пистолета ИЖ, зарегистрированного в охранном предприятии «Цербер». Визит в офис указанной фирмы ошарашил. Четыре дня назад вышеупомянутый пистолет был похищен у убитого охранника Владимира Смелкова, по странному совпадению приехавшего из Северодвинска. Дело было в Калининском районе, где удалось выяснить, что осталась в живых свидетельница — четырнадцатилетняя жрица любви, которую прихватил в тот роковой день у метро одинокий Смел–ков. Отработав обязательную программу, она приводила себя в порядок в спальне, когда раздался звонок в дверь.

— Привет, ты один? — спросил незнакомый голос.

— Один, — ответил Смелков, то ли не желающий распространяться, то ли не считающий купленную на два часа подружку за человека.

— Я тут подумал, — продолжил голос, — а ведь сдашь ты меня.

— Ты что, Лева? — возмутился Смелков, после чего раздались жуткий хрип и бульканье.

Привыкшая на своей работе быстро реагировать на любые события, девчонка отворила к счастью незаклеенное окно и, в чем была, сиганула с невысокого второго этажа «хрущевки» вниз, после чего опрометью кинулась к ближайшему отделу милиции, в который по традиции постукивала и который по той же традиции обслуживала. Прибывшие опера обнаружили Смелкова на пороге с перерезанным горлом. Несданный им по инструкции служебный пистолет пропал. Максаков и начальник Калининского ОРУУ связались с главком и обрисовали ситуацию. Им нервно посоветовали не поднимать шума, так как показывать в конце года перед министерством серию нераскрытых убийств никак нельзя, после чего стали требовать ежедневных справок о ходе работы по делам. В Северодвинск были срочно отправлены Исаков и опер Калининского, которые привезли мешок копченой рыбы и справку о том, что связью всех троих убиенных является Сиплый Лев Александрович 1965 года рождения, объявленный полгода назад в федеральный розыск за убийства Сиплой Марии Ильиничны 1932 года, Сиплой Инны Сергеевны 1967–го и Сиплого Игоря Львовича 1987–го, совершенные после продажи принадлежащего им на правах долевой собственности дома. К справке прилагалась фотография, при виде которой Максакову стало плохо. Это был активный свидетель Виктор Иванович Бубуля, только с бородой. На запрос в Минск зарубежные ныне коллеги с готовностью ответили, что «Бубуля В. И. пропал без вести вместе с принадлежащим ему автомобилем ВАЗ–2108 госномер … 03 сентября, выехав к родственникам в город Северодвинск». Круг замкнулся. Справки свидетельствовали о широкомасштабных мероприятиях по розыску Сиплого, а Максаков, отчаявшись подключить наружку, занятую в работе по группе малолеток, проколовших колесо какому–то народному депутату, восстанавливал в памяти свой ночной разговор. Теперь все казалось странным: улыбка, мимика, манера быстро, по–птичьи, вертеть головой, излишняя говорливость, но он понимал, что все это ерунда. Единственное, что было реальным, — это вспышка раздражения при реплике Максакова о «расстреле убийц без суда и следствия» и настойчивое после этого желание Бубули–Сиплого остаться с ним наедине. Он даже предлагал немедленно, вдвоем, «дабы не отвлекать остальных», съездить в расселенку еще раз, так как прикинул, в каком крыле может быть скинут ствол. Постоянное беспокойство, владевшее Максаковым последний год, мгновенно переросло в вязкую тревогу, окончательно оформившуюся в ожидание беды после посещения известного в городе судебного психиатра.

— Весьма неприятный случай, Михаил Алексеевич, — говорил тот, поглаживая чисто выбритый подбородок. — Ваш подопечный безусловно имеет психические отклонения. Не скажу про его «подвиги» на родине, сами понимаете — мало данных, но все «наши» преступления есть плод ярко выраженной мании преследования и страха быть пойманным. Хотя, — докгор усмехнулся, — насчет преследования у него не такая уж и мания.

Он поцокал языком в такт каким–то своим мыслям.

— В общем, он старается в зародыше убить возможность быть пойманным, уничтожая даже тех, кто теоретически может этому способствовать.

— Вы полагаете…

— Я допускаю, что вы своей активностью и неосторожным высказыванием про расстрел повернули его против себя. Он видит в вас угрозу.

— Если боится, то зачем вся эта история с лжесвидетельством?

Доктор снова помолчал, покачал головой.

— Это уже другой слой его психики. Не стану утомлять вас терминами, проще говоря, все это — игра, аттракцион, прыжок с парашютом. Страшно, но здорово. Адреналин. Кстати, желание добраться до вас может быть тоже элементом этой игры. Советую отнестись к моим словам серьезно.

— Да уж постараюсь.

Максаков всегда скептически относился к оперативникам, рассказывающим, что их хотят убрать, вынимающим пистолет перед парадной, подозрительно оглядывающим случайных прохожих. Он свято верил в старую поговорку, что героев не убивают, а увольняют. Но это все касалось мафии, бандитов и других людей, исходящих из соображений целесообразности. Но поступки шизоида с боевым стволом на руках трудно поддавались прогнозам. Максаков ни с кем, кроме Гималаева, не поделился своими опасениями? Игорь был его лучшим другом и всегда мог трезвее оценить ситуацию. Докладывать кому бы то ни было не имело смысла: Максакову никто не угрожал, его никто явно не преследовал. Возможно, ситуация вообще существовала только в его воображении, а постоянное ощущение взгляда на спине, мелькание лица в толпе и тени в темноте были лишь плодом постоянного нервного переутомления. Но он знал, что это не так. Точно знал.

— …Ми–ша! Останови! — Сестра теребила его за плечо.

Нога автоматически нажала на тормоз. Сзади оглушительно засигналили. Он дернулся вправо, увернулся от «девятки», пропустил продолжающую сигналить «ауди» и остановился у поребрика.

— Братан у нас — Шумахер! — гордо похлопала его по плечу Оля. — Ты чего? Задумался?

— Вроде того. — Максаков с трудом выпустил из пальцев руль. Заныло в груди.

Он выбрался из машины и открыл заднюю дверцу. Они стояли на абсолютно темном Среднеохтинском возле ослепительно–сияющей витрины ночного магазина. Холодный ветер обжигал лицо.

— Пойдемте, Света, я вас провожу.

— Не надо, не надо, — защебетала она, подбирая пальто, чтобы выбраться из машины. — Мне тут рядом, во дворе.

— Надо–надо, — в тон ей улыбнулся он, — мне спокойней будет.

Двор представлял собой небольшой черный квадрат, окруженный двухэтажными немецкими домиками. Несколько узких горящих окон практически не давали света. В середине скорбно застыла группа изогнувшихся от мороза деревьев. Под ними зловеще вспыхивали красные зрачки сигарет. Под ногами хрустела ледяная корка.