Тонкая темная линия

Ник уселся утром в пирогу, намереваясь отделаться от мыслей об убийстве Памелы Бишон. Но его будто магнитом привлекло сюда.

Даже в это время года Пони-Байу не казался привлекательным местом. Коричневая вода поднялась высоко и подобралась к лесу. Берега покрывали побеги каменного дерева, заросли ежевики и ядовитого плюща. Макушки черной ивы и водяной лжеакации высовывались из воды, как костлявые пальцы, пытающиеся дотянуться друг до друга.

На деревьях гомонили птицы, разбуженные ранним приходом весны. Их голоса сплетались в какофонию, будоражущую, тревожную, бьющую по нервам. И на каждой подходящей ветке, сучке, полене пригрелись водяные змеи, повинуясь весеннему ритуалу. Весь лес у воды был полон рептилий, напоминавших ожившие куски шланга.

Отталкиваясь шестом, Ник направил пирогу на северо-запад. Когда протока стала чуть шире, лес на западном берегу немного отступил, открывая взгляду элегантное в своей простоте строение. Это был дом Маркуса Ренара. Скромный дом плантатора из прошлого века. Высокие французские двери выходили на кирпичную веранду, где за столом сидел Виктор Ренар.

Виктор был чуть выше брата ростом и немного плотнее. И хотя вел он себя как маленький ребенок, старший брат Маркуса Ренара обладал физической силой взрослого мужчины. Его отправили из лечебницы домой, потому что в приступе ярости он разломал кровать. Виктор большей частью не испытывал никаких чувств, но иногда что-то неожиданно приводило его в возбуждение или в ярость. В то же самое время Виктор обладал незаурядными математическими способностями, с легкостью решал сложные уравнения и обладал исключительной памятью; он мог назвать тысячи разновидностей животных и растений и описать их с точностью учебника.

Местные жители боялись Виктора Ренара, ошибочно считая умственно отсталым или шизофреником. А он не был ни тем и ни другим.

Ник Фуркейд счел своим долгом выяснить все о Викторе и о его аутизме.

Но если даже где-то в глубинах его мозга и таился ключ к преступлению младшего брата, то, как подозревал Ник, они об этом никогда не узнают. Если бы даже они и смогли снова привести Маркуса в суд, то Смит Притчет никогда бы не согласился вызвать Виктора в качестве свидетеля. Не считая родства, аутизм Виктора не позволял ему давать показания, а суду принимать их.

Ник чуть приналег на шест, чтобы остановить пирогу, удерживая ее против слабого течения. Кадроу добился специального определения, строго оговаривавшего расстояние, на которое Ник Фуркейд мог приближаться к Маркусу Ренару. Ирония происходящего и смешила Фуркейда, и вызывала раздражение.

Он разглядывал дом до тех пор, пока Виктор не ощутил его присутствия и не потянулся за биноклем, лежащим на столе. Он вскочил с кресла, словно кто-то поджег его, стрелой преодолел двадцать ярдов лужайки. Старший Ренар бежал очень странно – выпрямившись, прижав руки к бокам. Потом он остановился и снова поднес к глазам бинокль. Вдруг Виктор выронил бинокль – тот повис у него на шее – и стал раскачиваться из стороны в сторону, странно дергаясь, вне всякого ритма, словно сломавшаяся игрушка.

– Не сейчас! – закричал Виктор, тыча в Ника пальцем. – Красное, красное! Очень красное! Выход!

Виктор сбежал вниз еще на десяток ступеней, остановился, крепко обхватил себя руками. Из его груди вырывались странные, пронзительные крики.

В доме распахнулась дверь, и на веранду торопливо вышла Долл Ренар. Она была взволнована почти так же, как и ее сын. Она шагнула было к Виктору, потом передумала и вернулась в дом. Появился Маркус и заковылял через лужайку к брату.

– Очень красное! Выход! – вопил Виктор, когда Маркус взял его за руку. Потом он вскрикнул еще раз, когда брат отнял у него бинокль.

Ник ждал, что сейчас начнется крик, потом вспомнил о сломанной челюсти Маркуса, но не почувствовал угрызений совести. Ренар подошел к берегу.

– Вы нарушаете постановление суда, – заявил он, плотно прижав кулаки к телу. – Мы сейчас вызовем полицию, Фуркейд!

– Вы и вправду думаете, что полицейские примчатся к вам на помощь? У вас нет здесь друзей, Маркус.

– Вы ошибаетесь, – стоял на своем Ренар. – И вы нарушаете закон. Вы преследуете меня.

В нескольких ярдах позади него Виктор упал на колени и продолжал раскачиваться. Его безумные крики вспугнули птиц с ближайших деревьев.

Ник сделал невинное лицо:

– Кто, я? Я просто ловлю рыбу. – Он лениво выпрямился и толчком шеста отогнал пирогу от берега. – Этого закон не запрещает.

Фуркейд дал лодке отплыть назад, пока с его глаз не скрылись дом Ренаров и Виктор, и лишь Маркус остался в поле его зрения. «Сосредоточься, – напомнил он самому себе, – запасись терпением. Плыви по течению, и ты достигнешь своей цели».

Анни сидела в старом кресле, обтянутом недубленой кожей какой-то несчастной давно умершей коровы. С веранды дома Фуркейда открывался прелестный вид на затон.

Ее не удивило, что Ник Фуркейд живет в таком отдаленном, труднодоступном уголке. Он и сам был таким – далеким и труднодоступным. Но Анни поразила чистота во дворе и то, что детектив явно занимался домом.

У Анни заурчало в желудке. Она ждала уже больше часа. Машина Фуркейда стояла на месте, но хозяина дома не оказалось. Одному богу известно, куда он отправился. День клонился к вечеру, и решимость Анни исчезала с такой же скоростью, с какой росло чувство голода. Чтобы хоть чем-то занять мысли, она попыталась вспомнить все укромные места в джипе, где мог бы заваляться «Сникерс». Анни уже обшарила отделение для перчаток, заглянула под сиденья и пришла к выводу, что батончик стащил Маллен. Это доставило ей еще несколько приятных минут. Анни провела их в размышлениях о том, как она его за это ненавидит.

Вдруг Анни увидела узкую лодку, плавно скользящую по воде. Она почувствовала, как натянулись ее нервы, и встала. Фуркейд подогнал пирогу к причалу, неторопливо привязал ее и ступил на берег. На нем была черная футболка, облегавшая тело как вторая кожа, и джинсы, заправленные в охотничьи сапоги. Ник смотрел на нее без улыбки.

– Как ты нашла это место? – спросил он.

– Я была бы никуда не годным претендентом на место детектива, если бы не смогла раздобыть твой адрес. – Анни зашла за кресло и положила руки на его спинку. – Я хочу посмотреть то, что есть у тебя по этому делу.

Фуркейд кивнул:

– Хорошо.

– Но прежде ты должен знать, что это никак не меняет моего отношения к тому, что произошло в пятницу вечером. Если ты все устроил ради этого, скажи сразу, и я уйду.

Ник внимательно посмотрел на молодую женщину. Пальцы одной руки крепко вцепились в полу джинсовой куртки. Вне всякого сомнения, у нее с собой маленький «сигзауэр». И он не винил ее за это.

Фуркейд пожал плечами:

– Ты видела то, что видела.

– Мне придется давать показания. Это тебя не бесит? Это не заставляет тебя… гм… скажем, подложить змею мне в машину?

Ник наклонился и легонько потрепал ее по щеке.

– Если бы я решил навредить тебе, дорогая, я бы никогда не доверил это ни одной змее.

– Мне следует облегченно перевести дух или начинать всерьез опасаться за свою жизнь? – Фуркейд промолчал. – Я тебе не доверяю, – призналась Анни.

– Я знаю.

– Если будешь снова вести себя как псих, как это было у меня дома, я уйду, – пригрозила Анни. – А если мне придется тебя пристрелить, я это сделаю.

– Я тебе не враг, Туанетта.

– Надеюсь, это правда. У меня сейчас врагов хватает. И все из-за тебя, – подчеркнула Анни.

– А кто сказал, что жизнь – это игра по правилам? Только не я, черт побери.

Фуркейд развернулся и пошел в дом. Анни он не пригласил, ожидая, что та сама последует за ним. Они прошли через маленькую гостиную, мрачную и неухоженную. А кухня предстала полной противоположностью – чистая, сверкающая, выкрашенная светлой краской и крошечная, словно корабельный камбуз. На стенах не оказалось никаких украшений. На подоконнике за раковиной в ящике росли петрушка и укроп.