Ненависть

И вот однажды, после долгих раздумий и догадок, ей пришло и голову отправить в совхоз Романа. «С ним, как с официальным лицом — председателем колхоза, там

скорей посчита.тся и в дирекции и в партийном коми-тете, чем со мной — добровольным ходатаем по делам этой далекой от совхоза карликовой артели»,— решила Фешка и, улучив подходящий момент, поделилась своими соображениями с Романом.

Роман, внимательно выслушав Фешку, охотно согласился с ней, а комсомольское собрание артели тоже единогласно поддержало предложение Фешки.

И дня через два после этого Роман, временно переложив свои председательские дела и заботы на плечи Мирона Викулыча, собрался в дорогу. В правлении колхоза единогласно решили выделить для неблизкой поездки Романа в зерносовхоз пару самых справных и шустрых коней.

Провожая Романа, Фешка строго наказывала ему:— Ну езжай. Да смотри у меня, все вопросы ставь там по-комсомольски — на ребро! Приедешь — и прямо

к директору Азарову, к секретарю парткома Уразу Тур-гаеву. А потом — в рабочком, Увара Канахина тоже обходить не надо. Этот хоть малость и с норовом, но редкой души человек. У нас все там ребята хорошие, боевые. Попусту болтать не любят. Я в письме им все написала, но ты тоже от себя там всю правду скажи. Требуй трактор в порядке социалистической помощи — и никаких гвоздей! Да посулами пусть не отыгрываются, а сейчас же дают. И без трактора ты нам лучше глаз не кажи на хуторе. Понятно?! — пригрозила ему в напутствие полушутя-полусерьезно Фешка.

— Ясно-понятно… Есть не казать глаз без трактора, товарищ командир! — в том же полушутливом тоне откликнулся, козыряя ей на прощание, Роман.

Эту поездку Романа в Степной зерносовхоз Фешка, по договоренности с комсомольцами, решила держать пока в тайне от хуторян и главным образом от окатов-ской артели. Было еще на воде вилами писано, как отнесутся к их зову о помощи в зерносовхозе, и чесать языки об этой затее комсомольцев «Интернационала» прежде времени было нечего.

О своем ночном столкновении с Иннокентием Фешка тоже пока воды в рот набрала — помалкивала. Она не рассказала об этом даже Роману. Вообще держалась она с ним строго-официально, даже суховато порой, хотя ее и тянуло к нему, хотя она и ловила все чаще и чаще себя на том, что немного, должно быть, ревнует его к Линке…

Странно, она свободно, по-деловому строго, непринужденно держалась рядом с Романом на людях, в коллективе. Но как только оставалась с ним наедине, замыкалась, уходила в себя, смущалась, не зная, куда деть руки. Роман тоже, должно быть, чувствовал это и потому тоже испытывал некоторую неловкость, когда оставался с ней с глазу на глаз…

Когда-то — это было в самой ранней их юности — Роман шутя поцеловал Фешку во время вечерних игрищ хуторской молодежи на излюбленном месте, у старого ветряка, что стоял одиноко на отшибе от хутора. И теперь каждый из них не подавал вида друг другу о том, что помнит об этом первом поцелуе.

Ревнуя в душе Романа к Линке, Фешка тем не менее тянулась душой к этой девушке, хотя обе они и избегали говорить о Романе, оставаясь вдвоем.

Проводив Романа в совхоз, Фешка решила навеститьвечером Линку, благо, нашлось заделье: проверить, как та справляется с несложным пока канцелярским хозяйством артели в качестве добровольного счетовода, и, если возникнет нужда, в чем-то, может быть, и помочь ей.

Порывшись в тетрадях Линки с записями трудодней и нарядов, Фешка, вздохнув, сказала:

— Ох, горе ты мое луковое!

— Что такое?! — испуганно спросила Линка.

— Да разве так ведут трудовые ведомости? Тут черт ногу сломает — ничего не разберешь.

— Ну я-то все разбираю. И потом — я ведь не счетовод. Я бухгалтерских курсов не кончала. Я — учительница, только и всего…— обиделась Линка.

И Фешка, вдруг проникнувшись к Линке чувством нежности, граничащим с жалостью, обняла ее за хрупкие плечи, с ласковым участием сказала, заглядывая во влажные большие глаза:

Ну ладно. Не обижайся. Я же понимаю, трудно тебе. Я же понимаю… Невеселое дело для тебя эти та-бели. Да куда же от них денешься? Мне вот тоже не ахти тут как весело со всякой сволочью с голыми руками воевать А приходится… Ты знаешь, я бы сейчас на крыльях и совхоз, и тракторную бригаду улетела. Там жизнь — не чета нашему хутору, дух захватывает! Да кто же

здешних-то наших ребят с мужиками из беды выручать

станет? Одному Роману не разорваться. Да и задолбят его тут одного эти гады, ни дна бы им, подлецам, ни покрышки! Вот я и решила остаться, где потруднее. А там видно будет — чья возьмет. Скорей всего наша, конечно! — убежденно заключила Фешка.

Тронутая неожиданной теплотой и лаской в голосе Фешки, Линка едва удержалась в эту минуту от слез и крепко пожала ей руку.

Эта порывистая доверчивость Линки еще больше расположила к ней трактористку, и ее потянуло вдруг пооткровенничать с Линкой. И тогда, заметно волнуясь, Фешка рассказала учительнице о своей ночной встрече с Иннокентием.

Выслушав Фешкин рассказ, Линка испуганно посмотрела на нее округлившимися глазами и сказала:

— Господи, а что, если он убил бы тебя, Фешка?

— Тогда он меня не решился убить. А вот за завтрашний день ручаться не стану… Может и убить. Не в лоб. Из-за угла. Ночью.

— Боже, что ты говоришь?! А главное — так спокойно! С ума ты сошла?!

— А что делать?

— Как, что делать? Надо немедленно заявить об

этом.

— Кому заявить? Милиционеру Левкину?!

— Ну, я не знаю. Не Левкину — в райцентр, что ли… Фешка вздохнула. Затем, после некоторой паузы, она

вне всякой связи с предыдущим их разговором, точно думая вслух, сказала:

— Ах, только бы Роман не съездил впустую. Не вернулся бы он из совхоза с пустыми руками. Вот чего я боюсь больше, чем окатовской пули! Больше всего на свете… Ведь там, у нас в совхозе, своя горячка. Своя уборочная на носу. Двадцать тысяч га убрать — это не шутка! Но и нам без трактора завивай горе веревочкой! Кулачье нас своим лжеколхозом верной опоры нашей лишит: бедноты с середняком, и мы тогда плохие вояки с этой отпетой стаей волков, Линка!

Умолкнув, Фешка задумалась, глядя в распахнутое окно на мятежный огонь полыхавшего заката.

— Завтра опять буря будет. Смотри, как заря полыхает — пожар пожаром! — сказала Фешка, привлекая к себе стоявшую рядом Линку.

Доверчиво прижавшись холодной щекой к теплой Фешкиной щеке, Линка тоже задумчиво стала смотреть на бушевавшее море огня позолотевшими от его отблесков глазами.

Этот глухой, но стремительно нарастающий грозный грохот и гул первым услышал старый беркут. Спрятав каленый клюв под огромное ржавое крыло, беркут дремал на придорожном кургане. И вдруг, очнувшись, отряхнулся он и настороженно вытянул шею. Потом, подпрыгнув на пружинящих ногах, взмахнул могучими, с белым подбоем, крыльями и, чертя косые круги над степью, стал набирать высоту.

Вслед за беркутом был напуган конек Капитона Норкина, мирно пасшийся спутанным неподалеку от хутора. Заслышав рокочущий гул в степи, он задрал квадратную морду, зафыркал, точно зачуяв волчью стаю, и, порвав треног, заметался то в одну, то в другую сторону, не зная, куда податься.

Над степью вставал рассвет. Меркли неяркие звезды. А гул раздавался и поднимал с горячих, насиженных гнезд тучи птиц. В смятении трепетали они над тусклыми осколками озерных плесов, над темно-зелеными зарослями дремучих камышей. Лебеди обрывали свою недо-петую предрассветную трубную песню и кружились в безмолвии над озерами, не решаясь спуститься на сонную воду знакомых плесов.

А между тем железная музыка все наступательнее, псе громче и громче победно гремела над степью, и котики не знавших узды степных кобылиц, пасшихся на вольном подножном корму, бросались вслед за своим вожаком жеребцом в глубь степей, исчезая вдали, подобно смерчам и вихрям.

Всполошился, пришел в движение и разбуженный неслыханным странным грохотом казахский аул. Оторо-певшие люди в исподнем белье толпились около юрт, спрашивая друг друга наперебой, что случилось и откуда взялись эти непонятные, бросавшие в оторопь