Демоны без ангелов

Но ведь отец Лаврентий сам признался в убийстве. Так признание все еще царица доказательств или нет? Все скажут – нет, нет и нет со времен Вышинского. Но тогда если он не убивал и он не псих, не из когорты признающихся, тогда зачем же он в тот вечер пришел к родителям Марии Шелест и сказал… Солгал? До предела циничный поступок, бесчеловечный. И это сделал священник?

Катя чувствовала, что это дело уже против воли втягивает ее в себя, как темная бездонная воронка. А ведь полковник Гущин отвел ей всего лишь роль переговорщика. Но переговоры пока откладываются. И так ли ей хочется вот сейчас, после того как она увидела те снимки с места происшествия, уговаривать отца Лаврентия отказаться от этого его такого нелепого и неуместного с точки зрения здешних полицейских признания? Ей хочется не уговаривать, а разбираться во всем досконально. И если он признался в убийстве, если все же он, священник, убил эту девушку, то…

Катя перевела дух. Потом оглядела себя (они в этот момент уже подъезжали к дому Шелест), смахнула с брюк несуществующие пылинки, пригладила волосы и затем вообще собрала их на затылке в строгий пучок. Стерла с губ блеск бумажной салфеткой. И только-только начала сосредотачиваться, мобилизовывать себя на трудный разговор внутренне, как машина остановилась у настежь распахнутых ворот.

Тех самых.

– …по делу в связи с задержанием отца Лаврентия.

Темноволосая женщина в вязаной кофте смотрела на Катю и вдруг внезапно нагнулась и начала выдергивать из грядки траву. Оранжевая «Нива» вырулила на дорогу. Женщина выпрямилась и стала закрывать тяжелые створки ворот. Катя, упираясь обеими руками, помогла ей.

– К нам уже столько ваших сотрудников приходило, – сказала Шелест. – Я мать Маши Галина Григорьевна, муж, как видите, уехал, ему в Москву в художественный салон надо по делу насчет заказа. А там вон на террасе свекровь моя Марья Степановна. Мы Машу в честь нее назвали.

– Я понимаю.

– А мне говорили: не называй, два одинаковых имени в семье – это нехорошо, не уживутся, кто-то непременно умрет. Я думала, свекровь, она же старая, два инсульта. А получилось, что не ее очередь.

– Галина Григорьевна, я не хочу ничего от вас утаивать. Оперативно-следственная группа, ведущая расследование убийства вашей дочери, сейчас в очень трудном положении.

– Мы тоже в трудном положении, – Галина Шелест смотрела на Катю. – Нам тоже не позавидуешь, после того как он явился сюда.

– Вы не могли бы мне рассказать о вашей дочери, показать ее фотографии. Она ведь была художница?

– Она была очень талантливая и добрая. Пойдемте в дом.

По дороге к крыльцу Галина Шелест то и дело нагибалась к грядкам и клумбам и полола – то тут, то там, как робот. Потом появилась маленькая собачка неизвестной Кате породы и залилась лаем, но тут же затихла сконфуженно, словно виноватая в чем-то. Во дворе все поражало аккуратностью – подстриженные кусты, подвязанные ветки яблонь, подметенные дорожки. Крыльцо недавно покрашено в желтый цвет. На террасе у окна сидела в плетеном кресле старуха – в жемчужных серьгах, укрытая до пояса клетчатым шотландским пледом. Катя вежливо с ней поздоровалась.

– Вы новый следователь из Москвы? – скрипуче спросила старуха.

– Нет, я из Управления информации и общественных связей ГУВД, я не хочу от вас ничего скрывать. Меня прислали вести переговоры с отцом Лаврентием с тем, чтобы этот эпизод с его признанием как-то прояснился, – Катя очень тщательно подбирала слова, ей не хотелось, чтобы они – мать и бабушка Маши Шелест – сочли ее неискренней. – Но в отличие от местных сотрудников я не вижу пока никакой веской причины, по которой мы не должны верить словам отца Лаврентия. В этом деле есть только одна правда – то, что настоящий убийца должен быть предан суду. Я пришла к вам за помощью и советом.

– Советы давать вам… органам, – дело гиблое, – проскрипела Марья Степановна – Галина, что столбом стоишь, покажи гостье, где сесть.

Сели тут же, на террасе.

– Я сначала хочу вас спросить все-таки об этом Руслане Султанове, – сказала Катя. – Знаете его?

– Знаем. Он с Машей в одной школе учился.

– Здесь, в Новом Иордане?

– Да, мы тут давненько обосновались. Маша здесь родилась, а моя старшая дочка – она живет за границей с мужем – первые шаги делала, когда мы только тут дом купили. Деревенский. Избу, так сказать.

– Султанов не признался в убийстве.

– Мне это известно. У него отец богатый, купил у нас здесь на площади торговый центр. Они откуда-то сами – то ли из Дагестана, то ли из Черкесии, приехали всем аулом в начале девяностых. Ну а теперь с деньгами. Руслан этот после школы никуда не пошел дальше учиться, а все больше в бизнесе семейном, по торговой части. Мотоцикл у него такой большой, громкий… Он с Павликом дружил.

– А кто такой Павлик? – Катя насторожилась.

– Это жених Маши, я сейчас вам фото покажу, вы просили, – Галина Шелест поднялась и пошла куда-то в глубь дома.

– Женишок, – старуха Марья Степановна хмыкнула. – Думали, зятек будет такой непутевый. Вон там, наверху, сколько раз у нас ночевал. Приедут вдвоем поздно из Москвы. Сейчас молодежь чуть познакомились – сразу в постель. «Бабушка, у нас с ним любовь». А я что… я молчала, я ей только счастья желала.

Галина вернулась с альбомом.

– Вот, – она протянула его Кате уже раскрытым на снимке своей дочери.

Катя увидела Марию Шелест. Те жуткие снимки утопленницы из Гнилого пруда не в счет. Вот она какая была…

Высокая хрупкая девушка обнимала молодую тоненькую березку. Черные волосы Марии – кудрявые от природы – обрамляли лицо мягкими волнами. Девушка на снимке была полна изящества и одухотворенности. Белое короткое летнее платье открывало загорелые ноги – босые. Снимок, видимо, делали на закате, и оранжевое солнце освещало фигурку девушки и молодое деревце сзади, создавая призрачную и волшебную картину единства. Словно оба этих юных создания породил лес, явил как чудо, а затем забрал назад.

– На отца похожа, на Филиппа, – проскрипела Марья Степановна из своего кресла. – Он у меня черный, как жук. А еще врут, что к счастью, если дочка лицом в отца.

Катя перевернула листы альбома. Школьные фотографии – мальчики, девочки, а вот и Маша Шелест. С подружками… это, наверное, класс пятый-шестой, а тут уже в компании подростков. Еще снимки – это она уже взрослая, двадцатилетняя, – смеется, джинсовый комбинезон, клетчатая ковбойка с засученными рукавами, все заляпано красками.

– Это она в мастерской, отец фотографировал. А это день рождения у Глаголиных. Наши друзья здешние, что-то вроде пикника.

– Ой, подождите, а кто это рядом с Машей? Постойте, постойте…

Катя буквально зависла над фото, на котором заснят был пикник на воздухе, день рождения – осенний сад, барбекю, гости с бумажными стаканчиками в руках и… следователь прокуратуры Жужин в куртке и джинсах и рядом с ним Маша Шелест. Их фотографировали, но она не смотрела в объектив, а смотрела на следователя Жужина восхищенным взглядом.

– Да, да, я оставила. Это ее первая любовь. Очень переживала из-за него, – Галина Шелест смотрела на фото. – Ей тут восемнадцать. Смотрели фильм «Прошлым летом в Чулимске»? И у нас та же история – приехал новый человек в город. Следователь… Какую-то лекцию у них прочел в выпускном классе, по обществоведению, что ли. Потом тут дело случилось громкое – ограбление магазина с убийством, он всех поймал, слухов в городке сразу уйма. А затем встретились мы у друзей, у этих самых Глаголиных. Маша влюбилась в него. Такие слезы, такие истерики. «Мама, мама, что мне делать?» Но он вел себя прилично, не к чему придраться – у него жена, двое детей, должность здесь. Он как мог мягко ей все объяснил. Я у нее пузырек под подушкой потом нашла со снотворным. Что я тогда пережила, вы не представляете.

Катя смотрела на снимок. Ай да следователь Жужин… Этот толстый коротышка… красный от гнева, как он кулаком молотил по столу, крича в трубку… И надо же – стал предметом переживаний любовных такой красавицы. Поверить невозможно.