Заговор дилетантов

— Ну не часто, но доводилось. Я порой работал за границей, и чаше всего — в Берлине…

— Работали? Неужели все-таки шпионом? — вырвалось у меня, причем в вопросе прозвучала надежда, удивившая даже меня саму. Что-то шпионская тематика стала вызывать у меня в последнее время нездоровый интерес.

— Ну почему — шпионом? — обиделся Легонтов. — Обычные сыщицкие дела. Как-то, например, гонялся по Европе за банкиром, сбежавшим из Москвы вместе с содержимым двух банковских сейфов, и почти на месяц застрял в Берлине… Кстати, Елена Сергеевна, напрасно вы отправились в поездку в шубе, — Александр Матвеевич кивнул на мое каракулевое манто, мирно висевшее в уголке.

— Но ведь скоро зима, — удивилась я его непонятливости. — Вот-вот ударят морозы и снег ляжет. Нельзя же под зиму уехать из дома в плащике?

— Это у нас в Москве в начале ноября ложится снег. А в Берлине в эту пору еще цветут осенние розы…

— Вот видите, оказывается, я не так хорошо подготовлена к поездке, как мне самой представлялось. К тому же мой немецкий язык оставляет желать лучшего. Он никогда не был для меня любимым языком. С тех пор как я в гимназии перебивалась по немецкому с двойки на тройку, я ни разу не удосужилась прикоснуться к учебнику немецкой грамматики, а уж о чтении Шиллера и Гете в оригинале просто и речи не шло. Все эти der, die, das — настоящий темный лес для меня. Боюсь, я никогда не смогу поставить ни одно немецкое слово в надлежащий род и падеж…

— Ну и что? Вы в Берлине — иностранка и вполне естественно, что языком аборигенов в совершенстве не владеете. В конце концов, мы же прекрасно понимаем немцев, когда они в Москве говорят «Я желать эфтот картин приобретать» или «Ах, какой кароши и красифый барышень». Ну, а теперь вы поменяетесь с ними местами, и не страшно, если и они над вами чуть-чуть посмеются. Надеюсь, вашего словарного запаса все же хватит, чтобы заказать чашечку кофе в кафехаусе или котлеты в гастштете? Главное, сосредоточьтесь и не путайте слова. Шинкен и тринкен — это совершенно разные вещи!

— О, кстати, по поводу шинкен и тринкен — вы успели поужинать в Москве перед отъездом?

— Увы, нет. Я вообще в последние дни как-то замотался и частенько забываю о пище, о чем потом приходится горько пожалеть.

— Тогда позвольте предложить вам скромный дорожный ужин — моя кухарка, кажется, предусмотрела, что кто-то из нас может в пути проголодаться.

Застелив столик салфеткой, я выложила курицу, пирожки, булочки, яблоки, сыр и, к собственному удивлению, обнаружила среди припасов еще и бутылку легкого вина — да, меня снарядили в настоящее путешествие.

(Вообще-то мой ненаглядный супруг не раз предупреждал меня, чтобы я была осторожнее, пытаясь накормить посторонних мужчин — кусок пирога или куриную ножку из моих рук они могут расценить как домогательство и сделать неправильные выводы касаемо моих намерений. Но на мой взгляд — это гнусные наветы, и куриная ножка совершенно лишена всякого эротического подтекста…)

На лице Легонтова возникло такое выражение, словно он стал очевидцем чуда.

— Елена Сергеевна, я всегда знал, что вы ангел! Так позаботиться о страждущем, умирающем от голода человеке может только неземное созданье!

— Друг мой, не нужно мне льстить! Вы меня совсем сконфузили. Лучше давайте поужинаем в непринужденной обстановке…

— А в завершение приятного вечера можно еще и потанцевать, — засмеялся Легонтов. — Пожалуй, вагонный коридор несколько тесноват для мазурки, но со скромной полечкой мы бы там развернулись.

Ой, прав был Миша — жареная курица рождает совершенно нездоровые фантазии… Может быть, еще и Штайнера на танцевальный вечер пригласим, чтобы он аккомпанировал нам на губной гармошке?

— Да нет, Александр Матвеевич, танцы будут как-то не в стиле нашего путешествия.

— Но помечтать-то мы можем? — резонно возразил сыщик. — А пока давайте поднимем по бокалу за нашу удачу!

И Александр Матвеевич с усилием вытащил пробку из бутылки «Абрау-Дюрсо».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Первая неудачная попытка ловли на живца. — Самая любезная из арсенала моих улыбок. — Вержболово. — Уж теперь-то Штайнер не вырвется из моих рук. — Неаппетитный бульон. — «Ваши барышни доставляют слишком много хлопот». — Можно ли считать меня клинической идиоткой? — Недооценивать противника крайне опасно.

Вечером я несколько раз прогулялась по вагону (без поползновений исполнять мазурку) и даже, к большому удивлению проводника, постояла в тамбуре, который у нас в России принято старомодно именовать «сенями».

Я надеялась, что Штюрмер клюнет на живца, но, увы, пока приманка в моем лице не производила на немецкого агента должного впечатления.

На следующий день за вагонным окном уже мелькали перелески и серые хатки Польши. Впрочем, польские городки отличались столь затейливой западной архитектурой, а девицы, выходившие прогуляться по станционным платформам даже в самых небольших местечках, все поголовно были одеты в модные шляпки и какие-то совершенно парижские суконные жакеты (ну может быть, не чисто парижские, а парижсколодзинские, не важно), да и в самом воздухе уже разливалось нечто европейское, подсказывающее — граница все ближе и ближе…

Вот и Варшава осталась позади. Стоя у окна в вагонном коридоре, я слушала мирное перестукивание колес поезда, рассматривала уплывавшие назад варшавские пригороды, словно окрашенные темной охрой, и грустно думала, что выманить Штайнера из купе так и не удастся.

— Мадам, позвольте мне еще раз принести извинения по поводу своего поведения на московском вокзале, — раздался голос у меня за спиной. — Эта вокзальная суета, нервозность, толчея… Вы должны меня простить!

Штайнер все-таки выполз из своей норы. Ну что ж, на ловца и зверь, как говорится.

Я улыбнулась самой любезной из арсенала моих улыбок. Только бы расчет Легонтова оправдался!

— Разрешите представиться — Густав Штайнер, коммерсант.

Коммерсант? Понятно. Торговля ворованными изобретениями оптом и в розницу… Называя в ответ свое имя, я с интересом разглядывала господина коммерсанта, пытаясь замаскировать любопытство кокетливыми взглядами.

Пожалуй, если бы наша компания борцов за государственные интересы России к этому времени не догадалась, что Штайнер, прикрывшись бинтами и пластырями, изображал Крюднера, мне самой сейчас никак не пришло бы это в голову. Сравнительно молодой мужчина, лет тридцати, с каким-то неопределенным, словно ускользающим лицом, не лишенным, впрочем, миловидности — в нем не было ничего от того немолодого, усталого, перебинтованного человека с тяжелым характером, которого мне представили в качестве Крюднера. Видимо, господин коммерсант к тому же еще и неплохой актер…

Вот разве что голос его немного выдавал — интонации и характерный акцент казались мне знакомыми с прошлой встречи.

Штайнер со своей стороны тоже весьма внимательно изучал меня, пытаясь выдать свою пытливость за обычный мужской интерес.

— Простите мою дерзость, но у вас необыкновенно красивые глаза, — рискнул он отвесить мне тяжеловесный комплимент.

Я с трудом удержалась, чтобы не сказать ему: «О, да, особенно правый — он у меня слегка подслеповат!» или еще какую-нибудь нахальную глупость, которые всегда напрашиваются на язык в ответ на банальности. Но в данном случае мне следовало казаться польщенной.

К счастью, в юности я увлекалась любительским театром и даже если и уступала Штайнеру в актерском мастерстве, то все же знала, что такое театральные этюды по системе Станиславского. Что наша жизнь? Игра…

Поезд уже дополз до Вержболово, где проходила российско-германская граница, и появившиеся в вагоне пограничники, гремя шпорами, прошли по коридору, обращаясь к пассажирам с просьбой занять свои места и приготовить документы, а мне так и не удалось вытащить Штайнера из вагона, чтобы предоставить Легонтову возможность проникнуть в купе нашего коммерсанта.