Страница 7 из 19
— Тин, а ты почему добрая?
— Я не добрая, просто за мной должок по жизни есть. А ходить в долгах не люблю, дурное это дело. Вот тебе помогу, может, часть ноши и сброшу.
— А почему мне полное имя не надо говорить?
— Потому что оно необычное. Крестьяне или ремесленники такого дочерям не выдумывают. При этом ты ничего не знаешь о своей семье. И куда и почему плыла в пору осенних штормов твоя мать. Вспомни-ка, как осень назад Бровка-старший и Бровка-младший отцовское поле делили? А ведь они — братья.
Ну да, еще б такое забыть. Из-за того, где провести межу, два мужика друг другу сначала носы расквасили, а потом ноги переломали. А их жены одна другой все косы повыдрали. Скандал длился неделю и охватил всю деревню. А закончилось дело тем, что раскидывать по осени навоз и сеять озимые обоим Бровкам пришлось батраков нанимать — сами братья оказались на костылях. Душевная история.
— Ладно, Мири, хватит на сегодня болтовни. Сейчас спать ложись! Помнишь, завтра нам в лес идти силки проверять?
Я согласно кивнула. Мой закуток под лестницей стал воплощенной мечтой. Тин соорудила мне из струганных, без заноз, досок, короб. Низ набила сеном — свежим и без грубых стеблей. Поверх постелила тонкий тюфяк с шерстью, чтобы ровнее было и сено не кололось. Имелась настоящая подушка с перьями и не очень большое, но тоже настоящее лоскутное одеяло. В изголовье Тин повесила несколько мешочков с душистыми травами. Спать мне полагалось в длинной, почти до пят, рубахе и все в тех же опостылевших перчатках. Я уже не протестовала — сама видела, что прок был, — грубые мозоли с ладоней сошли, трещины и цыпки зажили, опухшие суставы пальцев стали нормальными. Вдобавок из-за того что лекарственную смесь Тин то ли случайно, то ли нарочно сделала жутко горькой, мне пришлось бросить застарелую привычку грызть ногти. Попробуй-ка сунь палец в рот, если лизнешь — и уже челюсти сводит и плеваться хочется! Ногтям мое невнимание пошло на пользу. Тин сама аккуратно стригла их маленькими, с серебряными ручками, ножницами, которые хранила в деревянном ларце.
Однажды вечером она дала мне померить мамино золотое кольцо, которое свободно наделось на средний палец. Я покрутила перед носом рукой — будто и не моя вовсе!
— Нравится? Вот так! — засмеялась Тин.
Я в ответ влезла к ней на колени и поцеловала. С какого-то момента между нами завелись такие телячьи нежности. То она клала мне руку на голову и легонько гладила по волосам, то я прижималась к ней. А иногда мы без повода начинали смеяться. Так раньше у меня ни с кем не было. Я ужасно любила Тин.
Вот и сейчас я забралась в свою кровать, повозилась, устраиваясь. От печки шло ровное мягкое тепло. Вытянула ноги, потом повернулась на бок. Хорошо-то как!
Глава 4
Я жила у Тин уже третий год. Подросла на ладонь, [3]слегка отъелась. На ребристо-плоском рельефе между шеей и животом, который Тин прежде звала шутливо «стиральная доска, а сверху два соска», появились две небольшие выпуклости. И пришли женские недомогания. Вот без последнего счастья я бы точно прожила!
Единственным утешением стало то, что всё произошло по слову Тин, — однажды, медитируя с закрытыми глазами, я увидела поверх знакомой темной снежной равнины серебристый отблеск, будто легкую туманную дымку. Сначала удивилась, а потом поняла, что это и есть те реки силы, о которых говорила Тин. Тем вечером я в первый раз зажгла свечу без огнива.
Тин меня похвалила и подарила купленный в Сухой Сохе кинжал с красивым куском старой бирюзы в рукояти. И велела тренироваться больше. И понеслось: я зажигала и гасила свечи, отпирала и запирала замки, научилась делать маленьких светлячков безо всяких лучин или свечей. Тин кивала. Но предупредила, чтобы я была осторожна — тренироваться не значит надорваться! Пожадничаю — могу потерять всё.
А еще она преподнесла мне сшитые ею лично две пары порток. С кривоватой красной вышивкой у пояса.
— Знаю твое отношение к парням. Да и беречь тебе пока себя надо. Вот, поставила я тут проклятую печать, насколько сил хватило.
— Проклятую печать? Тин, а это что?
— А какой мужик без твоего согласия шнурок развяжет или по-другому снимет, тот силы лишится. Думаю, на неделю или около того…
Я округлила глаза. Вот это да! Здорово-то как!
— Тин, а меня научи? Я тоже так хочу!
— Хорошо, научу. Но помни — это не игра. Пообещай, что просто шутить ты так не станешь. Это — только для защиты. И еще — всё равно всегда будь очень осторожной. Ты понимаешь, что, если парней будет двое, печать тебя не спасет?
Эх-х… жаль.
— Я слышала, что бывают магические щиты, которые защищают тело. Но я так не умею. Это тебе другого учителя надо искать.
Не хочу другого. Лучше Тин нет никого!
Тин протянула руку и взъерошила мне волосы надо лбом:
— Не бери пока в голову! Давай-ка на запруду сходим, искупаемся. Да и плаваешь ты пока неважно, а научиться надо бы — мало ли что? А потом раков половим.
Я облизнулась. Раки — вкусные!
Как мне казалось, кормила меня Тин на убой. Картошки, хлеба, пшенной или тыквенной каши было вдоволь. С маслом или кленовым сиропом. Не реже двух раз в неделю настоящая яичница, каждый день — козье молоко и утром каша на молоке, пару раз в неделю какая-нибудь мелкая лесная дичь — или жаркое, или похлебка. А еще были верши и ловушки для раков на бегущей с гор к югу от нашего дома речке Нестае. Деревенские сюда не ходили — час в одну сторону, полтора обратно — больно далеко. Да и зачем, если рядом с Зеленой Благоденью текла речка покрупнее нашей, звавшаяся Потавой? Тоже и с раками, и с рыбой.
Да и одевалась я не так, как раньше. Вслед за валенками у меня появились настоящие полусапожки на жесткой кожаной подметке. Сверху они затягивались на плетеный кожаный шнурок, как на кошелях. А на ноги полагалось надевать еще и носки. И менять и стирать их каждый день. А ступни тоже зачем-то надо было мыть. Тин смеялась, видя мое недовольство.
— Твоё счастье, что ты лёгенькой крохой была. А то б имела к пятнадцати годам не ноги, а растоптанные лошадиные копыта! Да и сейчас, гляди, как у тебя пальцы в разные стороны торчат! А чтоб потом туфли носить, они должны плотно лежать, один к одному.
Я хлопала глазами — какие туфли? Зачем мне туфли?
Роскошную обувь дополнили плотные штаны, туника, как у охотников, и толстый суконный плащ с капюшоном. На поясе я носила кошель с нужной мелочовкой и подаренный мне кинжал. Обращаться с ним я уже умела — могла и метнуть на десяток локтей, и от нападения прикрыться, и кролика освежевать. И как правильно точить, знала.
Когда оделась в первый раз, Тин покачала головой:
— Мири, если б не волосы да ресницы, тебя б за мальчишку можно бы было принять.
Выглядеть мальчиком меня устраивало. Интересно было бы посмотреть на себя со стороны. Вот только большого зеркала у нас не было. А в речке или в бочке фиг чего рассмотришь.
— Тин, я хочу волосы остричь!
— Не вздумай! Стригут больных лихорадкой да неверных жен! В какую категорию хочешь записаться?
Ой, ни в какую… Но коса тоже надоела. Болтается без толку, нафиг нужна, сама не знаю.
— Мири! Кончай свои фиги по всякому случаю поминать! А то ведь ляпнешь, где не надо! А волосы я тебя подбирать научу. Все, что нужно — хорошая лента в два пальца шириной. Если возьмешь черную или синюю, так с такой и парень ходить может. А к твоим каштановым волосам любой цвет пойдет! Вот, давай покажу просто с полоской ткани.
Тин ловко замотала вокруг полоски концы своих распущенных черных кудрей, натянула ленту и, вертя её пальцами, стала накручивать волосы, поднимая их выше и выше.
— Со спины смотри! — скомандовала она.
А что со спины? Волосы, ровненько так, подворачивались и подворачивались, укорачивались и укорачивались. А потом Тин подняла ленту так, что та прилегла к затылку, и завязала хитрым узлом на темечке.
3
Ладонь— мера длины, примерно треть локтя, около 17-ти сантиметров.