Страница 54 из 69
В какой-то миг Реми почувствовал, что сосуд, в котором он томился, подняли и понесли, потом покатили, потом сбросили с высоты. Звуки из внешнего мира не проникали сквозь толщу заколдованных стенок ловушки, но по толчкам и движениям кувшина Реми понял, что он закачался на волнах. К морю его доставить вряд ли успели бы, да Реми без сомнения ощутил бы далекий перелет, даже магический. Вероятно, он очутился в какой-то московской или подмосковной реке.
Это еще больше осложняло дело. Долго плавать на поверхности кувшин не будет, опустится на дно, а оттуда выбраться еще сложнее: ловушка под толщей воды приобретает дополнительную мощь.
Реми успел осознать весь ужас своего положения – никто не придет ему на помощь, никто даже не поинтересуется, где он и что с ним… Друзей у него нет, только слуги, которые отличаются крайней бестолковостью, а большинство сильных магов, способных справиться с вавилонской ловушкой, ненавидят мессира лютой ненавистью и будут только счастливы от мысли, что Реми надолго, а может быть, и навсегда, исчез с их пути…
И эти мысли тревожили и разъедали душу чародея до тех пор, пока он снова не проваливался в небытие, из которого возвращался еще более ослабевшим и подавленным… Надо было напрячь последние силы, чтобы не дать кувшину опуститься на дно и заставить его прибиться к берегу. Это единственный шанс на спасение.
Вопреки опасениям Реми, роковой кувшин не утонул. То, что в нем заключалось, упорно держалось на поверхности вместе с тонкой глиняной оболочкой. Течение несло вавилонскую ловушку и замурованного в ней чародея по волнам Москвы-реки к Воробьевым горам. Неподалеку от метромоста кувшин зацепился за торчащую из воды корягу и остановился.
Место это теперь нельзя было назвать слишком людным, особенно, по вечерам. Лет двадцать пять назад здесь находился один из «диких» московских пляжей и вся узкая полоса берега вдоль реки и пологий зеленый склон были забиты загорающими, отдыхающими, выпивающими и играющими в волейбол людьми. Потом городские власти развесили вдоль берега таблички со строгими предупреждениями, что купаться тут запрещено, и стали проводить среди населения активную разъяснительную работу. Горожане постепенно прониклись мыслью о вредности москворецкой водицы и, решив не рисковать собственным здоровьем, популярный некогда пляж забросили. Гуляющие пенсионеры и мамаши с колясками предпочитали верхние, более ухоженные аллеи Воробьевых гор, редко спускаясь к берегу, а влюбленные парочки выискивали укромные уголки среди зелени, вовсе не желая сидеть на открытом месте у воды, выставляя себя на обозрение всем праздным зевакам (вид на этот пятачок открывался со всей округи, даже из Лужников, вольно раскинувшихся на противоположном берегу).
Лишь двое рыболовов, не брезгующих мутантированной московской рыбкой, сидели у воды, глядя на свои уснувшие поплавки.
Ничто не предвещало никаких неординарных событий, когда один из рыбаков вдруг ахнул:
– Паша, клюет!
Седой, плохо выбритый Паша, маленько придремавший над удочкой, спросонья слишком резко дернул удилище. И леска тут же запуталась в невесть как прибившейся к берегу коряге. Пришлось раздеваться до трусов и лезть в воду, распутывать.
– Петрович, ты смотри, чего я нашел. – Вернувшись, он притащил какую-то расписную глиняную штукенцию. – Ваза, и вроде не битая. В ветках зацепилась.
– Да ей небось цена – три копейки, раз в реку выкинули, – ответил Петрович, с сомнением разглядывая найденный кувшин. – А что там внутри, интересно? Пробка, блин, такая тугая!
– Ты это, не поломай вещь. Может, ценная ваза-то, может, продадим все-таки. Слышь, что-то она мне напоминает… А ну как сейчас джинн из-под пробки выскочит, Хоттабыч, мать твою, и давай наши желания исполнять! Вот будет хохма!
Петрович тем временем с усилием вытянул пробку из узкого горлышка, и из кувшина выплыло темное облачко, своими очертаниями напоминающее человека…
Паша в мокрых после купания трусах и Петрович с кувшином в руках так и остолбенели. Джинн, и впрямь – джинн, сорок пять твоих на двенадцать… Ёжки-матрешки, рассказать кому, так ни за что не поверят!
– Эй, Хоттабыч! – первым опомнился Паша. – Чего вылупился? А благодарность? Сейчас задарма ничего не бывает. Давай, это, желания исполняй, раз тебя спасли!
Джинн нехорошо усмехнулся, взвился в небо и растаял.
– Во скотина неблагодарная! – обернулся Паша к Петровичу и ахнул. За спиной у того стоял целый ящик водки. Не иначе Хоттабыч расстарался. Ну что ж, хоть это и не три желания, а все же благодарность чувствуется.
– Петрович, ты глянь, что этот джинн нам подбросил! Зря я на него грешил, – подтолкнул Паша приятеля в бок.
Рыбаки вытянули из ящика по бутылочке, и тут обнаружилась совершенно замечательная вещь – на месте взятых поллитровок тут же нарисовались новые. Ящик водки был неиссякаемым. Сколько водки из него ни бери, столько в нем снова явится! Чудеса!
Жаль, что Хоттабыч не позаботился заодно и о закуси, но это были уже детали. Паша с Петровичем от души поддали и даже не заметили в ажиотаже, как волшебный кувшин куда-то делся. Прямо-таки бесследно исчез. Улетел, что ли, вслед за своим обитателем?
Впрочем, к ночи мужики уже не вспоминали ни о Хоттабыче, ни о кувшине, ни о том, откуда это на них свалилось столько водки…
Через день санитары увезли двух рыбаков, пребывавших в острой форме белой горячки, в больницу для излечения. А неиссякаемый ящик водки тем временем тоже бесследно исчез. Мистика какая-то!
Избавившись от вавилонской ловушки, начиненной мессиром Реми, хозяйственный цверг наложил на нее заклятие – если она все же опустеет, то пусть вернется к нему.
Вещь ценная, старинная – чего добру пропадать, если Реми каким-нибудь образом выберется на свободу? Старый Эрик очистит ее от следов враждебной энергии, приладит новую крышку и вернет в дом Маргариты – может, не дай-то бог, еще пригодится надежная ловушка, и не раз!
Так что появление мокрого, покрытого мазутными разводами кувшина не было для цверга сюрпризом. Сюрпризом, притом весьма неприятным, оказалось лишь то, что это случилось так быстро. Значит, проклятому Реми удалось выбраться на свободу.
Конечно, после пребывания в вавилонской ловушке чародей не в лучшей форме, она забирает слишком много сил, но кто-кто, а Реми обладает высокими способностями к регенерации собственной энергии…
Ведьмочка-дебютантка далеко, но все же в пределах досягаемости. Надо бы предупредить девочку об опасности.
Маргарита давно так хорошо не отдыхала. С утра они с Кикой разгоняли облака в окрестностях домика, подсушивали болотные тропки и шли купаться к чистому теплому ручью, потом ходили в лес за грибами или за ягодами…
Маргоше никогда в жизни не удавалось собирать белые грибы целыми корзинами, и она впервые узнала, что такое огромная сковородка отборных молодых боровичков, поджаренных в сметане с лучком и пряной зеленью. Какая же это, оказывается, вкуснотища!
Иногда, если у Клеопатры было творческое настроение, они брали мольберт и устраивались где-нибудь «на пленэре». Маргарита позировала Кике на ромашковом лугу, на лесной опушке у старой лещины или у ручья… Картины получались яркими, полными солнечного света и чем-то напоминали работы французских импрессионистов.
– Хорошо было бы назвать это полотно «Полуденный отдых юной ведьмы», но ведь не все правильно поймут, – рассуждала Клеопатра, рассматривая творения рук своих. – Придется дать какое-нибудь нейтральное название. К примеру, «Полдень в лесу». Надеюсь, на осеннем вернисаже московская публика примет его вполне благосклонно.
Застенчивый леший Мелентий перестал дичиться московской гостьи и заглядывал вечерами на огонек, принося гитару, мед и какие-нибудь дары со своего огорода – молодую картошку, нежный только-только сорванный укроп, хрустящие огурчики.
Вечера дружеское трио, состоящее из кикиморы, лешего и начинающей ведьмы, проводило у самовара или у костра, в котором пеклась картошка. Мелентий обучил Маргошу старинным романсам из своего репертуара, и пели они их теперь на три голоса. Интересными были и рассказы лешего, помнившего разные времена. Вроде бы он никогда и не выбирался из своей лесной глуши, но успел так много всего заприметить в быстро меняющемся мире, что оказался носителем бесценной информации. Чего стоили хотя бы его воспоминания о быте сельских помещиков времен заката царствования Николая I! Если бы Мелентию было ниспослано литературное дарование, он легко мог бы писать авантюрно-исторические романы со сценами из помещичьей жизни русской провинции.