Душа в лунном свете

— У тебя по спине побежали мурашки.

— Так и было, — подтверждает Криспин. — Но в хорошем смысле. Я не знаю, что хочет от меня собака, так что перемешиваю карты несколько раз и снова сдаю четыре карты.

— Четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые.

— Ты можешь и сама с таким же успехом рассказать об этом, так как хорошо всё это знаешь.

— Мне бы нравилось рассказывать об этом, если бы я знала кого-нибудь, кто мог бы поверить в эту историю. Но мне нравится слушать, как её рассказываешь ты.

— С твоей редакторской поддержкой.

— Это бесплатно, — говорит она и смеётся.

Её улыбка напоминает ему улыбку Мирабель, и он любит её, как сестру.

— Я перемешиваю, раздаю и тотчас же вытаскиваю четыре шестёрки, но на этот раз не заплесневелые. Такие же хрустящие и чистые, как все остальные карты. Я просматриваю колоду в поисках повреждённых шестёрок, но таких нет.

— Харли всё также держит лапу на коробке.

— Держит. И, наверное, в течение часа я продолжал перемешивать и сдавать, пытаясь вытащить четыре заплесневелые шестёрки, или хотя бы чистые и новые, все подряд.

— Но этого не происходит.

— Не происходит, — подтверждает Криспин. — А затем я слышу себя говорящим то, что никогда и не думал говорить. Я имею в виду, что это всё выходит из меня, как будто кто-то говорит через меня. «Харли», — говорю я, — «когда те четыре уродливые карты всплывут снова подряд, если когда-либо это случится, это будет сигналом для нас, чтобы вернуться в «Терон Холл».

— И после этого он убирает лапу с коробки.

— Убирает.

— И ты убираешь карты.

— Убираю.

Эмити откидывается назад в кабинке и скрещивает руки на груди, сжимая себя в объятиях.

— Сейчас будет часть, которая мне нравится больше всего.

Харли фыркает, просыпается, зевает и садится на скамейке рядом с Фантомом «Бродерикса».

16

Девятилетний Криспин в ночь архангелов…

Независимо от того, один и тот же полицейский стоит на обоих порогах, близнецы, или что-то совершенно другое, у Криспина нет никакой возможности получить помощь извне дома.

«Терон Холл» кажется покинутым, а это означает, что все они находятся в подвале. И его брат находится с ними внизу. Празднование, торжество — что бы ни стояло за обычным убийством — скоро начнётся или уже началось.

Перед его мысленным взором ясно прорисовалась иллюстрация из книги «Год святых». Три архангела. Гавриил держит лилию, а Рафаэль ведёт молодого мужчину по имени Товия в какое-то путешествие. Михаил самый грозный из них, одет в броню и держит меч.

Из подставки для ножей возле варочной панели Криспин выбирает самый длинный и острый клинок.

На выходе из кухни расположены два небольших кабинета, один принадлежит старшей домработнице, другой используется двумя дворецкими, Миносом, который сейчас во Франции, и Недом. У дворецких есть встроенный в стену металлический ящик, в котором в ряд висят дубликаты ключей, все с бирками.

Криспин не помнит точно, откуда узнал об этом наборе ключей, если когда-то вообще узнал, но сейчас берёт с одного из гвоздиков ключ, маркированный «ПОДВАЛ». Хорошенько подумав, он берёт также ключ, маркированный «ДОМ». Ключи и нож, мудрость и меч.

На письменном столе лежит гроссбух, в котором Нед подводит баланс денежного счёта на мелкие расходы. Рядом с гроссбухом лежит конверт, в котором находится шестьдесят один доллар наличными. Криспин берёт только одиннадцать долларов. Он запихивает две пятёрки и доллар в карман брюк. Это не кража, это острая необходимость. Если бы это было воровство, он бы взял всё — шестьдесят один бакс. Даже если он и мог допустить, что это была в какой-то степени кража, то на самом деле это было гораздо хуже, чем кража, что он со временем поймет. Он сбегает по южной лестнице к двери, ведущей в подвал, бросает взгляд назад, но повар Меррипен на этот раз не подкрадывается. Ключ поворачивается в замке, язык замка втягивается, и дверь открывается в самый нижний коридор дома.

Когда он переступает порог, то слышит песнопение, которое не мог расслышать с той стороны двери, потому что стук его сердца в ушах усилился до ритмичного грохота.

Огромная стальная плита открыта, и отблески множества свечек танцуют за дверным проёмом, ведущим в противостоящий затенённый проход. Он ощущает сильный запах ладана, пересыщенный аромат отличается, но чем-то напоминает запах отвратительной вещи, которую Меррипен влил в открытый рот Криспина из термоса.

Его ведёт вперёд любовь к брату, но в то же время он колеблется, боясь не только за свою жизнь, но также потерять ещё что-то, у чего в данный момент нет имени, но с чем приходится считаться. Он никогда прежде не сталкивался с таким противоречием: решивший освободить Харли независимо от того, сколько врагов необходимо оставить поверженными на своём пути… и в то же самое время борющийся с сильным желанием бросить нож, упасть на колени и делать всё, что они от него захотят, сейчас, прямо сейчас, не через пять дней, в праздник святого Франциска.

Когда он подходит к дверному проёму, то обнаруживает комнату, освещённую в основном свечами, стоящими на многоуровневых столах, расположенных у трёх стен комнаты, тысяча свечей как одна. Жёлто-оранжевые язычки пламени, кажется, дрожат в такт песнопению на иностранном языке, возможно, латинском.

Держа нож перед собой, Криспин пересекает порог, за которым цементный пол ведёт к чему-то, похожему на многочисленные матрацы, лежащие вплотную друг к другу и покрытые чёрными простынями. Он останавливается, когда осознаёт, что они все здесь и даже больше — весь персонал и, возможно, с дюжину незнакомцев, Кларетта и Джайлз, нянюшка Сэйо — и что все они голые.

Криспин никогда никого не видел голым, кроме себя самого и своего брата. Вид этих обнажённых тел смущает его, ему неприятно, что ему пришлось так вот разглядывать их, но это также вызывает не такой уж неприятный трепет по позвоночнику.

Примерно половина собравшихся стоят и поют песнопения, а другие стоят на руках и коленях или лежат в странных позах, двигаясь вместе в резких движениях, извиваясь. Ему требуется всего секунда, чтобы понять, что они занимаются тем, что могут делать мужчина и женщина, о чем он имеет лишь весьма смутное представление, действия, обычно производимые мужчиной и женщиной, но пары состоят не всегда только из мужчины и женщины, и среди них не всегда только пары.

Никто из них пока не показал, что заметил его. Пока ещё нет. Он — маленький мальчик, находящийся пока за пределами основного полумесяца, освещенного свечами, почти полностью в тени, в отличие от лезвия ножа, которое мерцает, как будто золотое.

Он видит, как нянюшка Сэйо делает что-то омерзительное. Она внушает отвращение, но также манит его, и он делает два шага к ней перед тем, как понимает, что делает, и останавливается. Новый страх, отличный от тех, с которыми он был знаком, пронизывает его, потому что осознаёт, что если она увидит его и повернёт к нему глаза, милые чёрные глаза, то самое безобидное, что с ним могут сделать — они убьют его. Змеящийся полумрак, изобилующий ладан, который в один момент — изысканный аромат, а в другой — удушающий смог, песнопения, эластичные движения извивающихся тел, а теперь откуда-то музыка, состоящая из высоких и тонких звуков: ничто из того, что проходит через Криспина, не невинно, море нового опыта, но при этом это окутываетего со всех сторон, кажется, забирает его, как нянюшка берёт его в свои руки, окружает и поднимает его, желаетего. Если нянюшка Сэйо бросит сейчас на него взгляд, если встретится с ним глазами, в глубине души он знает, что может очнуться через многие годы от сегодняшнего дня, не зная, как и где он был всё это время, не зная, кто он, уверенный только в одном — что принадлежал кому-то, что он её раб.

Их возбуждённые прикосновения настолько завладевают его вниманием, что только сейчас он поднимает глаза от толпы людей к тому, что лежит на возвышении за ними. На длинном белом мраморном столе лежит Харли, одетый в белое платье, как певчий, на голове венок. Он закован в стальные кольца в светлом камне. Его челюсти растянуты до боли, чтобы вместить во рту зелёное яблоко, и яблоко удерживается на месте ремнём, который проходит вокруг его головы. Криспин смотрит ещё выше и видит Джардену и мистера Мордреда, оба в чёрных халатах. Маски откинуты с их лиц, лежат на головах, но сейчас они стягивают их снова на место, маски настолько реалистичные, что внезапно начинает казаться, что у мистера Мордреда голова хитрого козла, а у Джардены — рычащей свиньи.