Страница 15 из 29
Когда Микки начала убирать со стола посуду, Лайлани отодвинула стул и собралась встать.
– Расслабься. – Микки зажгла лампочку над раковиной. – Я управлюсь.
– Я не калека.
– Чего ты такая обидчивая? Ты – гость, а мы не берем с гостей плату и не просим их отработать съеденное и выпитое.
Не слушая ее, девочка взяла с разделочного столика пластиковые крышки и начала накрывать миски с недоеденными салатами.
Сполоснув тарелки и столовые приборы, Микки оставила их в раковине, чтобы помыть позже, и повернулась к Лайлани.
– Логично предположить, что все твои разговоры об отчиме-убийце – плод буйной фантазии, попытка добавить особый штришок к образу мисс Лайлани Клонк, яркому юному эксцентричному мутанту.
– Это неправильное предположение.
– Всего лишь пустые слова…
– Пустые слова – это не мое.
– …но в этих пустых словах может скрываться более серьезный подтекст.
Лайлани поставила миску с картофельным салатом в холодильник.
– Так… ты думаешь, что я говорю загадками?
Действительно, дикие истории о Синсемилле и докторе Думе стали основой очень тревожной версии, возникшей в голове Микки. Если бы она высказала свои подозрения в лоб, то наверняка услышала бы в ответ новые увертки Лайлани. По причинам, на анализ которых времени у нее не было, ей хотелось помочь девочке, какая бы помощь той ни требовалась.
Не желая встречаться с Лайлани взглядом, избегая малейшего намека, который девочка могла истолковать как попытку вторгнуться в ее личную жизнь, Микки вновь взялась за посуду.
– Не загадками. Иногда нам нелегко о чем-то говорить, поэтому мы всеми силами стараемся обойти эту тему.
Лайлани поставила в холодильник салат с макаронами.
– Это твой метод? Ты обходишь то, о чем не хочешь поговорить? А я? Я должна догадаться, что волнует тебя больше всего?
– Нет, нет, – Микки замялась. – Ну, да, да, я часто так делаю. Но в данный момент речь не обо мне. Может, ты хочешь обойти какую-то тему, рассказывая нам эти пугающие истории о докторе Думе, убивающем мальчиков в инвалидных креслах?
Краем глаза Микки заметила, что девочка перестала убирать со стола и повернулась к ней.
– Помоги мне, Мичелина Белсонг. От твоих разговоров голова у меня пошла кругом. Какую тему, по-твоему, я старательно обхожу?
– Я понятия не имею, что ты обходишь, – солгала Микки. – Ты сама должна мне это сказать… когда сочтешь нужным.
– Как давно ты живешь у миссис Ди?
– Какая разница? Неделю.
– Одна неделя, а ты уже так поднаторела в одурманивающих разговорах. Хотелось бы мне услышать, как вы беседуете вдвоем, без толики здравомыслия, которую привносит в ваш диалог мое присутствие.
– Это ты привносишь здравомыслие? – Микки домыла последнюю тарелку. – Скажи честно, когда ты в последний раз ела тофу и консервированные персики, наложенные в тарелку поверх фасолевых стручков?
– Я никогда этого не ела. Но Синсемилла в последний раз ставила это блюдо на стол в понедельник. Давай скажи мне, о чем, по-твоему, я избегаю говорить? Ты сама завела этот разговор, значит, ты что-то подозреваешь.
Микки огорчило, что ее психологический экспромт оказался столь же успешным, как попытка создания атомного реактора из подручных средств или проведение нейрохирургической операции кухонным ножом.
Вытерев руки полотенцем, она повернулась к девочке:
– Я ничего не подозреваю. Лишь даю знать, если ты хочешь о чем-то поговорить, вместо того чтобы ходить вокруг да около, я здесь.
– О боже! – И если искорки в глазах Лайлани могли означать не веселость, а что-нибудь другое, то в голосе безошибочно слышался смех. – Ты считаешь, что я выдумываю истории об убийствах, совершенных доктором Думом, потому что боюсь или мне стыдно рассказать о том, что он действительно делает. Ты подумала, что на самом деле его потные, грязные, шкодливые ручонки никогда не сжимались на чьей-то шее, зато постоянно ползают по мне.
Возможно, девочка искренне изумилась тому, что кто-то может представить себе доктора Дума в роли растлителя малолетних. А может, она лишь изобразила изумление, чтобы скрыть стеснение: очень уж близко подобралась Микки к правде.
Дилетантское использование методов психоанализа в попытке истолковать реакцию пациента имело одно неоспоримое преимущество. Если бы Микки вот так, по-дилетантски, строила атомный реактор, то она уже обратилась бы в облако радиоактивной пыли.
А тут ей лишь пришлось задавать прямые вопросы, чего она поначалу пыталась избежать.
– А они ползают?
– Есть миллион доказательств абсурдности этой идеи. – Девочка взяла со стола вторую, не допитую Микки банку «Будвайзера».
– Назови одну.
– Престон Клавдий Мэддок по существу асексуальное создание, – заверила ее Лайлани.
– Таких не бывает.
– А как насчет амебы?
Микки уже достаточно хорошо понимала эту необычную девочку, знала, что в ее сердце много тайн, приобщиться к которым можно, лишь завоевав ее полное доверие, а путь его обретения только один: уважать Лайлани, принимать как данность ее эксцентричность, а следовательно, и участвовать в ее словесных играх. Этим и руководствовалась Микки, отвечая: «Я не уверена, что амебы асексуальны».
– Ладно, тогда парамеции, – ответила Лайлани, проталкиваясь мимо Микки к раковине.
– Я даже не знаю, кто такие парамеции.
– Печально. Разве ты не ходила в школу?
– Ходила, но плохо слушала. А кроме того, не можешь ты изучать амеб и парамеций в четвертом классе.
– Я не в четвертом классе. – Лайлани вылила теплое пиво в раковину. – Мы – цыгане двадцать первого века, в постоянном поиске лестницы к звездам, никогда не сидим на одном месте достаточно долго, чтобы пустить хоть единственный корешок. Я учусь дома и в настоящее время осваиваю программу двенадцатого класса. – Пивная пена пышно поднялась над сливным отверстием, запах солода заглушил тонкий аромат горячего воска, идущий от свечей. – Да, на бумаге мой учитель – доктор Дум, но на самом деле я учусь сама. Это называется самообразованием. Я – самоучка, хорошая самоучка, потому что даю сама себе под зад, если не проявляю достаточного прилежания, а это любопытное зрелище, с учетом вот этой железяки, – Лайлани указала на ортопедический аппарат, а потом здоровой рукой смяла пустую банку из-под пива. – Доктор Дум, возможно, был хорошим профессором, когда работал в университете, но теперь я не могу полагаться на него, когда дело касается собственного образования, потому что невозможно концентрироваться на занятиях, если учительская рука шарит у тебя под юбкой.
На этот раз Микки подыгрывать ей не стала.
– Смешного в этом ничего нет, Лайлани.
Глядя на промятую банку в своем кулачке, избегая взгляда Микки, девочка продолжила:
– Да, признаю, эта шутка не такая забавная, как разные анекдоты о глупых блондинках, которые мне очень нравятся, потому что я сама блондинка. И, конечно, над лужей пластиковой блевотины смеются громче. Опять же, эта шутка не проливает света на важный вопрос, растлевали меня или нет. – Она открыла дверцу шкафчика под раковиной и бросила банку в мусорное ведро. – Но дело в том, что доктор Дум никогда не прикоснулся бы ко мне, даже если бы был извращенцем, потому что жалеет меня, как жалеют раздавленную грузовиком собаку, наполовину размазанную по асфальту, но еще живую. И находит мои дефекты развития столь отвратительными, что, попытайся он меня поцеловать, его вывернуло бы наизнанку.
Несмотря на шутливый тон, слова Лайлани более всего напоминали рой ос, а звучащая в них правда причиняла девочке не меньшую боль, чем их ядовитые жала.
Сочувствие переполняло сердце Микки, но она предпочла промолчать, опасаясь, что сказанное будет неправильно истолковано.
А Лайлани, заполняя паузу, вызванную молчанием Микки, заговорила быстрее, словно боялась, что поток слов, прервавшись на мгновение, может пересохнуть совсем, оставив ее безмолвной и беззащитной.
– Насколько я помню, старина Престон коснулся меня дважды, и речь идет не о прикосновениях, за которые похотливых мужчин сажают в тюрьму. Просто прикоснулся, без всяких задних мыслей. И оба раза кровь так отливала от лица бедняжки, что он прямо-таки превращался в ходячий труп… Правда, я должна признать, что пахло от него лучше, чем от трупа.