По заказу

«Дай-ка мне свою руку, Питер», – просил он. А после бил меня крепкой деревянной палкой. При этом он улыбался и повторял, что битье пойдет мне на пользу.

На мгновение Питер смолк и поглядел куда-то вдаль. Я догадался, что события ожили в его памяти.

– Он бил и мою мать, – признался Питер. – И выгнал ее из дома. На первых порах она пыталась меня защитить, спасти от него, но потом не выдержала и ушла. Одна. Она бросила меня, и он ее убил.

Питер опять сделал паузу, вздохнул и возобновил свой рассказ:

– То есть он не убил ее в буквальном смысле, но обрек на гибель. Она стремилась от него уйти и соглашалась со всеми его условиями, лишь бы он оставил ее в покое. Он сумел этим воспользоваться, и она не получила от него ни единого пенни, ни достойного жилья, ни возможности видеться со мной, ее единственным сыном. Мне было тогда двенадцать лет.

«Очевидно, ей не удалось нанять хорошего адвоката, – подумал я. – Времена изменились».

– Отец никогда не упоминал о ней. Как будто ее не существовало. А много позже я узнал, что она совершенно обнищала и даже побиралась на улице. – Питер выдавил из себя эти слова, точно речь шла о чем-то постыдном и недопустимом. Но сам я не однажды видел, как моя мать просила подаяние. Иногда это было вопросом жизни и смерти для нас обоих.

– Она попробовала уговорить отца дать ей немного денег на пропитание, но он отказался. Когда она решила подать на него в суд, чтобы ей позволили встречаться со мной, его адвокаты отвергли ее заявление. Они попросту преградили ей путь и разорвали в клочья подробный, точно аргументированный акт адвоката из суда, к которому обратилась моя мать.

Он явно не был хорошим адвокатом.

– Она вышла из его кабинета и на переходе через улицу попала под автобус номер 15. Занятно, – произнес он. – Как только мне стало об этом известно, я больше не мог ездить на автобусе номер 15, даже если рядом не было никакого иного транспорта.

Питер присел на край ванны. Чем дольше он рассказывал, тем сильнее возрастала моя надежда на возвращение мистера Мускула и женщин, а значит, и на спасение собственной шкуры. Но, наверное, мне придется потерпеть еще час, если кавалерия прибудет в положенный срок.

– Следствие пришло к выводу, что это был несчастный случай. Но, по-моему, она намеренно бросилась под автобус. И мой отец убил ее, словно сам сидел за его рулем.

Глаза Питера наполнились слезами. Не уверен, оплакивал ли он смерть матери или реагировал на страшное происшествие, спланированное Джонни Энстоном. Отношения Питера с отцом были в высшей степени сложными и запутанными.

– Когда я повзрослел, он перестал меня бить. Я заявил, что, если он еще хоть раз ударит меня, я дам ему сдачи. И он изменил тактику. Физическое насилие уступило место духовному. Он обижал и опускал меня при любой возможности. Преуменьшал все сделанное мной. Говорил своим друзьям, что я ничтожество и не могу быть его родным сыном, поскольку не преуспел в бизнесе. Я ненавижу его. Как я его ненавижу!

«Почему же ты хочешь убить меня, а не своего папашу?» – удивился я.

– И вот, когда я сумел кое-чего добиться, явились вы и все разрушили. Наконец-то я осознал, что у меня есть власть, контроль над ситуацией и люди меня боятся. – Он посмотрел мне в лицо. – Все, кроме вас. Вы даже сейчас меня не боитесь.

Он ошибался. Я боялся его. Но не признался в этом. Я молча стоял и наблюдал за ним.

И почувствовал, как покрылся потом. Невзирая на мокрые полотенца, к которым я наклонился, мне сделалось очень жарко. Я встревожился, подумав, что он сочтет мою влажную кожу признаком страха. Но имело ли это значение? Да. Для меня имело.

– Вы должны были испугаться, – произнес Питер. – Ведь я собираюсь вас убить. Из-за вас я дошел до точки, и мне уже нечего терять. На моем счету два трупа, почему бы не прибавить к ним третий? Приговор за три убийства ненамного суровее, чем за два. А главное, я буду доволен, зная, что расправился с Сидом Холли. Победа останется за мной. Конечно, я могу оказаться в тюрьме, но вы-то станете удобрением для маргариток. Когда-нибудь я тоже умру, но это не вернет вас к жизни.

Он улыбнулся. Нет, я не испугался. Моя реакция была иной и более сильной. Я разозлился.

«Отчего, – начал размышлять я, – этот мозгляк использует своего отца как предлог для собственных преступлений? Да, его папаша был людоедом и разъяренным быком, но Питеру как-никак тридцать два года. Он давно отвечает за себя и не вправе всю жизнь обвинять родителей. Беспредельная ненависть всегда приводит к беспределу…»

Гнев нарастал в моей душе, совсем как в то утро в больнице. Почему я так бездумно подчинился Питеру? Почему не попытался сбить его с ног и выхватить револьвер? Почему разрешил приковать себя к сушилке? Черт побери, я не желал умирать. Я хотел жить. Я хотел жениться на Марине. И уж, разумеется, не желал умирать здесь, в ванной, связанным и попавшим в руки к Питеру Энстону.

– По-моему, мы все успели обсудить, – внезапно проговорил он и поднялся. – Я сыт по горло этими дурацкими фильмами, где убийца так долго излагает своей жертве, почему он намерен его убить, что наконец появляется полиция или герой-одиночка и останавливают преступника. Ничего подобного с вами не случится. Я прикончу вас прямо сейчас, а затем дождусь вашу подружку и заодно пристукну ее. Она составит вам компанию в аду, и вы там неплохо развлечетесь.

Он засмеялся.

И пригнулся, пока его лицо не очутилось всего в шести дюймах от моего.

– Прощайте, Сид, – произнес он. – И откройте свой рот пошире, как хороший мальчик.

Вместо этого я ударил его.

Ударил, выплеснув наружу потоки гнева и разочарования, скопившиеся во мне за последние три недели.

Я ударил его обрубком моей левой руки.

Судя по выражению его лица, Питер скорее изумился, чем обиделся. Но я вложил в этот удар каждую унцию своей силы, и он стремительно отлетел в сторону, задев согнутыми коленями край ванны. Питер повернулся и свалился в нее. Раздался глухой гул, когда он стукнулся затылком о выступ рядом с кранами. Я мысленно поблагодарил прочные старомодные сооружения. Эта ванна не походила на современные хрупкие дешевые пластиковые изделия. У нее была железная и очень прочная основа.

Питер лежал в ванне лицом вниз, но смог повернуться вполоборота, и его подбородок уткнулся в грудь. Он чуть слышно стонал, но потерял сознание. Надолго ли? И что делать мне теперь?

Мое левое предплечье заныло. Я уже несколько минут назад принялся постепенно освобождать его от искусственной руки и плотной спайки на локте и в результате сумел от них избавиться, осторожно раскачивая цилиндр взад-вперед, пока Питер ничего не мог заметить. Поглядел на кончик моего обрубка. Он воспалился и кровоточил – такова была сила моего удара.

Мне предстояло решить и другую, не менее сложную задачу. Выберусь ли я из ванной до того, как Питер очнется и завершит начатое?

Я рванул наручники на правой руке. Несколько минут изгибался и дергался, тянул и напрягался, но мои движения, кажется, не произвели на металл ни малейшего впечатления. Я просто раздирал и растягивал свое запястье, пока оно не закровоточило с обеих сторон.

Потоптался около моей батарейки, лежавшей на полу. Как бы мне ее подобрать? Сбросил туфли и воспользовался большим пальцем левой ноги, чтобы поддеть батарейку и снять носок с правой. Попробовал ухватить ее пальцами ног, но она оказалась слишком велика.

Питер снова застонал. Этот стон привел меня в отчаяние. Неужели я останусь прикованным к проклятой сушилке, когда он повернется? Смириться с позорной участью было выше моих сил.

Я опустился на колени и постарался захватить батарейку ртом, однако не дотянулся до нее. Вновь пошевелил пальцами ног, надеясь придвинуть ее поближе. Загнал батарейку в узкий промежуток между правой ногой и обрубком левой руки. Вытянулся, насколько мог, и взял в рот ее кончик.

Я почувствовал, как защипало мой язык, притронувшийся к электродам батарейки. И вспомнил, что она новая, перезаряженная лишь вчера вечером.