Водоворот

— Ерунда, Гельмуд! Пока у нас есть армия и войска, у нас будет столько власти, сколько мы захотим. — Форстер вскочил и зашагал по комнате. — Эти белые — те, что погибли, — были введены в заблуждение, обмануты лживой прессой и коммунистической пропагандой. — Он передернул плечами. — Их смерть — трагедия, но они будут отомщены.

Он обвел внимательным взглядом остатки своего кабинета.

— О, я знаю, чего ждут от меня многие из вас. Вы ждете, что я положу конец нашей войне с коммунистами в Намибии или пойду на поводу у коммунистов, окопавшихся внутри страны. Вы ждете от меня вещей, против которых восстает все мое существо! Что ж, я говорю: «Никогда! Никогда! Никогда!» — Мощные кулаки Форстера опустились на стол — раз, другой, третий. Его лицо казалось высеченным из камня. — Мы переживаем кризис. В этот час над нашей родиной нависла смертельная опасность. Если мы выстоим в эту годину испытаний, если пройдем через этот очистительный огонь, мы выйдем из него могущественными как никогда!

Голос Форстера звучал все резче и злее.

— Кое-кто из вас даже хочет, чтобы я все бросил. Уехал куда-нибудь в сельскую глубинку. Канул в небытие. Чтобы вы могли сделать еще шаг к высотам власти! — Его грубый, скрипучий голос разносился по залу. — Так вот, дорогие мои, этому не бывать! Я не уйду. Я не стану увиливать от выпавшей мне ноши. Я не спасую перед ответственностью, возложенной на меня самим Господом! Только у меня есть верное представление о том, как спасти нашу любимую родину. И я не оставлю мой народ!

Он кончил и теперь смотрел на них, смущенно примолкших после его тирады.

Ван дер Хейден заметил, как кое-кто из его коллег по кабинету обменялись полными ужаса взглядами, и мысленно взял их на заметку, дабы установить за ними более пристальное наблюдение. Последние события как нельзя лучше показали, что среди главарей оппозиционеров далеко не все цветные или иностранцы.

Малербе, бледный и явно потрясенный словами Форстера, набрался наконец смелости спросить:

— А если страна отвернется от вас? Даже многие африканеры уже не признают ваших полномочий.

— Не вам судить, кто принимает, а кто отвергает меня! — загрохотал Форстер, ткнув обвиняющим перстом в министра промышленности, и голос его вновь набрал высоту и силу. Выдержав паузу, он сбавил тон. — Как только будет возможно, я сам пойду к моим согражданам-африканерам. Я буду говорить с ними, я объясню им, что произошло. Стоит им выслушать меня — и все, кто по глупости позволил коммунистическим лжецам себя оболванить, сами кинутся в наши распростертые объятия!

Сидящие за столом опять разинули от изумления рты, но тут же поспешили их закрыть. Они слишком хорошо знали, что с любимыми форстеровскими фантазиями лучше не спорить.

— А пока, друзья мои, мы должны любыми средствами устоять перед этой бурей лжи и грязных нападок. — Он повернулся к Фредерику Пинаару, маленькому, худенькому министру информации. — На завтрашнее утро запланируйте телеобращение. Я намерен ужесточить режим чрезвычайного положения. Мы запретим вообще какие бы то ни было сборища, пока кризис не будет преодолен. А силы поддержания порядка обеспечат соблюдение комендантского часа в темное время суток по всей стране.

Он задумался.

— Хайтман!

— Да, господин президент? — Министр обороны с опаской встретил суровый взгляд своего шефа.

— Увеличьте призыв в армию резервистов. Мне нужно, чтобы как можно скорее под ружье встали, кто способен держать оружие! Вновь набранные формирования бросьте на восстановление порядка и строительство новых концлагерей — столько, сколько нам нужно.

Снова не выдержал Малербе.

— Господин президент, мы просто не можем себе этого позволить! Всеобщая мобилизация окончательно погубит нашу экономику. Если вы будете на этом настаивать, мы окажемся перед лицом экономической депрессии, как, впрочем, и поражения в войне!

Наконец ярость Форстера вышла из берегов.

— А вы со своими нигилистскими идейками нам вообще не нужны! Хотите парализовать всю работу правительства? Не выйдет! Министр Малербе, вы освобождены от своих обязанностей!

Ван дер Хейден испытал минутное ликование. Сначала Мюллер, теперь Малербе. Еще один его заклятый враг спел свою песенку — на этот раз всего лишь в фигуральном смысле. Но его радость быстро сменилась страхом. В своем деле министр разбирался. Что, если его страшные предсказания сбудутся?

Форстер продолжал орать на остолбеневшего министра:

— Только ваши прошлые заслуги удерживают меня от того, чтобы не отдать вас под трибунал. — Каждое слово источало презрение. — Отправляйся домой, Гельмуд, и отдохни. Ты не годишься для борьбы, но это не твоя вина. Эта задача не всем по плечу.

Трясущийся, с побелевшим лицом, Малербе поднялся и, не оглядываясь, вышел вон из зала.

Форстер не обратил на его уход никакого внимания. Вместо того он повернулся к оставшимся министрам, сидящим в ошеломленном молчании, и улыбнулся:

— А теперь, господа, давайте обсудим более веселый вопрос. Я полагаю, вы все ознакомились с предложением Фредерика сделать африкаанс, наш священный язык, государственным языком страны…

В приемной зала заседаний появился офицер связи. В руках он держал конверт с грифом «Секретно». Он уже был готов войти, но его остановил помощник с кислой физиономией.

— Можете оставить это мне, капитан. Я передам.

Офицер покачал головой.

— Боюсь, я не могу этого сделать. Мне приказано доставить это лично президенту.

Помощник пожал плечами, откровенно показывая свое безразличие.

— Тогда вам придется подождать. Президент распорядился никого не впускать, пока не кончится заседание правительства. — Он скрестил на груди руки и с напускным равнодушием уставился в стену.

— А когда оно кончится?

Помощник взглянул на часы и покачал головой.

— Может, через час. А может, и через два. Кто знает? Кончится, когда кончится. — Он снова протянул руку. — Давайте, капитан. Давайте его мне и отправляйтесь. Какой вам смысл здесь торчать?

— Вы не понимаете! Это дело чрезвычайной важности! — Офицер быстро огляделся по сторонам и понизил голос: — До нас дошли слухи, что кейптаунский гарнизон накануне бунта!

— Слухи? — Помощник высокомерно поднял бровь. — Не думаю, что по этому поводу стоит беспокоить кабинет министров. Во всяком случае, президент Форстер уже заявил, что не желает больше слушать плохих вестей. Вам придется подождать, пока закончится заседание.

— Но…

— Ничем не могу помочь. — Помощник встал перед дверью, заслонив проход.

Бормоча что-то себе под нос, офицер отступил.

Как и их начальство, низшие чины в правительстве ЮАР постигали искусство игнорировать неприятную действительность.

Красные кирпичные стены, бастионы и булыжные мостовые Замка Доброй Надежды напоминали о его более чем трехвековой истории. Пятна алых, розовых, белых и желтых цветов, изумрудно-зеленые лужайки и музеи, полные бесценных полотен, капского серебра и нежного азиатского фарфора, делали старую крепость красивейшим уголком и сокровищницей культуры. В то же время великое множество бронемашин, солдаты в форме и обложенные мешками с песком огневые точки говорили о том, что сейчас эта крепость превратилась в опорный пункт вооруженных сил разваливающейся на части Южно-Африканской Республики конца двадцатого века.

Обычно вид ухоженных газонов замка производил на майора Криса Тейлора успокаивающее впечатление. От них веяло постоянством и порядком, которых сейчас так не хватало на растревоженных улицах Кейптауна.

Но только не сегодня.

Сегодня он ненавидел эти холодные крепостные стены, ненавидел свою работу, а больше всего — своего нового командира, полковника Юргена Рейца. Охваченный этим тяжким чувством, он промчался по длинному коридору к своему кабинету, с трудом сдерживая бушевавшую в нем ярость.