Страница 47 из 48
И когда быстроходный крейсер «Роджер» горделиво подошел к причалу Сан-Франциско, никому и в голову бы не пришло, что еще совсем недавно он бороздил океанские воды под видом утлого суденышка с дурацким названием «Что новенького, господин Вагнер?».
Пристань залита светом, на трибунах изысканное общество, сплошь знаменитости, толпы зевак готовы прорвать ограждение, надрываются репродукторы, гудят клаксоны автомобилей, ревут сирены… И диктор взволнованно повторяет: «Внимание, внимание!.. Показался "Стенли отдыхает"!»
Мистер Тео не сошел с корабля, сказавшись больным. Лилиан тоже не ступила на берег и отказалась от комментариев, зато Офелия Пепита пожинала лавры: принимала букеты цветов, позировала фотографам и корреспондентам кинохроники и улыбалась, улыбалась без устали!.. Автомобильная кавалькада черепашьим шагом двигалась к городу, и со всех сторон раздавались приветственные возгласы в адрес великого ученого. Славили всех без разбора: достойных славы, бесславия и даже бесчестья.
А команда «Господина Вагнера», вернее «Роджера», в том числе Грязнуля Фред, Петере, Рыжий Васич и Доктор двинулись на окраину города к харчевне «Не сверни шею!». Дорогой вспыхнула ссора, потому как выяснилось, что Фред опять смухлевал: на топливо, вишь ли, были потрачены денежки, а на «Роджере» до сих пор полно непочатых канистр со «Стенли»!
– Осточертели вы мне! Сыт по горло! – Грязнуля Фред сдвинул на затылок фуражку, повернулся и пошел прочь от неблагодарных дружков.
Слабый свет фонаря на углу на миг выхватил из тьмы сутуловатую фигуру в свитере, наброшенной на плечи куртке, с засунутыми в карманы необъятных штанов руками. Капитан Фред шагал не спеша, вразвалку, и вскоре скрылся в призрачном мраке глухих окраинных переулков, чтобы потом вынырнуть где-нибудь в Кейптауне или Мальмё. Все таким же угрюмым и мрачным, со своим дьявольски хитрым, изворотливым умом, с загадочной жизненной трагедией, битый, но непобиваемый, этакий рыцарь без страха и упрека, легендарный герой преступного мира…
– Клянусь честью, этот Стровачек всегда передергивает при сдаче! Кстати, вы не знакомы с Грязнулей Фредом? О-о, это прославленный атаман пиратов. В Порт-Саиде мы с ним на пару сожгли судно – просто так, назло всем… Ну что ж, по случаю столь прекрасного вечера давай простимся, Арнольд! Не забывай папу!
Господин Вагнер приветственно приподнял шляпу; оттуда весело выпорхнул воробей и выписал прощальный круг над головой хозяина, вновь впавшего в блаженное состояние беспробудного пьянства.
– Не опозорь родителя! – напутствовал господин Вагнер обретшую свободу птаху. – И не заносись высоко, скромному воробью негоже мечтать о поднебесье! О Господи! – испуганно ахнул он. – Этот воришка прихватил с собой на память отмычку!
Однако даже эта потеря не огорчила господина Вагнера. Он бодро шагал по улицам в своем залихватски нахлобученном котелке с пришпиленной свечой и с полными карманами увядших цветов, а поравнявшись с залитой огнями ратушей, подивился:
– Ах-ах, какая иллюминация! Видать, сегодня праздник! Придется исполнить по этому случаю нечто бравурное!
И затянул во всю глотку марш Мендельсона.
Пока в парадном зале ратуши гремели пышные тосты, Офелия Пепита прохлаждалась на балконе в обществе А. Винтера.
– Какой прекрасный вечер! Знаете, что пришло мне в голову?
– По-моему, – сказал А. Винтер, – стоило бы выбрать себе звездочку, как мы делали в детстве…
«Украл мой текст!» – с досадой подумала Офелия.
– Нет уж, не буду выбирать себе звезду! – отрезала она.
– Хорошо детям: они-то всему верят, – робко продолжил А. Винтер. – Помнится, дедушка с бабушкой под Рождество клали мне в башмак сладости. А что кладут в башмаки взрослым людям?
– Известно что: колодки! – огрызнулась Офелия.
Это слово повергло беднягу Винтера в дрожь.
– К-колодки?… Теперь очередь за Ганнибалом, лапшой-макаронами и киноактерами!
– Ну, ладно уж! – сжалилась над ним артистка. – Давайте выберем звезду.
– Давайте! – воспрял духом А. Винтер. – Вам какая больше по душе?
– Мне? – отозвалась Офелия и решила скаламбурить. – Моя любимая звезда – Чарли Чаплин! В нем столько блеска и…
Когда она обернулась к собеседнику, того и след простыл. Позабыв про пальто и шляпу, А. Винтер бежал без оглядки.
Глава тридцать четвертая
Участники экспедиции по спасению Густава Барра (Man for man – Все во имя человека) с искренним прискорбием извещают, что молодой человек примерно лет двадцати пяти, известный в широких кругах как Джимми От-Уха-До-Уха и не известный под гражданским именем, родившийся в до сих пор не установленном месте, скончался при невыясненных обстоятельствах.
Своим мужеством и преданностью, а также современной просвещенностью он самоотверженно служил делу экспедиции.
18. III.193… Сан-Франциско.
От имени членов экспедиции председатель ассоциации Брюсье,обладатель медали, учрежденной в память спасения Густава Барра, член Академии наук и прочая, и прочая.
Для кого скорбное, для кого не очень.
К сведению тех, с кем успел (или не успел) свести счеты
сообщаем: ему крышка! Капут!
Сингапурский клуб отребьев дна и подонков с прискорбием извещает, что означенного Джимми, члена обществ «Спелые яблочки» (которые не валятся вам на голову) и «Нож или Бритва», а также секретаря объединения контрабандистов «Границы для того и существуют, чтобы их нарушать», считаем списанным со счетов.
Память о нем кое-кто, кого Джимми недолюбливал, будут хранить вечно.
Рекомендуется вывесить это извещение во всех притонах мира на видном месте, чтобы приятели его не разыскивали, должники спали спокойно, а кредиторы скорбели. Верная его памяти невеста, Офелия Пепита, оплакивает усопшего каждый вечер с восьми часов в «Вышибалах мозгов» (где приличная публика развлекается танцами).
О мертвых либо хорошо, либо плохо!
Мы, Его Величество кронпринц Сан-Антонио, правитель Островов Благоденствия, всемилостивейше отдаем дань памяти нашему верноподданному, а ныне покойному ДЖИММИ ОТ-УХА-ДО-УХА, выказавшему искреннюю привязанность к своему правителю и явившему многочисленные доказательства своей преданности. В награду за это ему был вручен орден Верности и присвоено гражданство, а также на основании особой статьи Соглашения с органами полиции о выдаче преступников было решено считать нашего вышеозначенного верноподданного исключением из правил. Все объявления в розыск, касающиеся данного лица, нами не принимались во внимание; переплетенные в два роскошных альбома, они хранятся в нашем архиве. Благодаря некоторым своим редкостным человеческим качествам он снискал нашу высочайшую милость.
Альмира, 19.III.193…
Уважаемый господин Король, дорогое Ваше Величество мадам Королева и ее милость все добрейшая королевская матушка!
Очень был рад Вашей королевской скорби и печали, какую Вы благоволили высказать, и от имени покойного выражаю Вам самую что ни на есть глубокую благодарность.
Грустно, конечно, когда перекинешься, зато потом какая радость, ежели выясняется, что все это не по правде. Возвращаешься с того света и видишь: здесь все как прежде – те же доки, гавани, склады, те же кабаки и драки, ничего не изменилось.
Вот ведь чудное дело: всем известно, что Джимми От-Уха-До-Уха был, да помер, а им хоть бы хны! Ходят по улицам, шумят, галдят, как вчера. Алиска Киска, которая пансионом и забегаловкой «Оторви да выбрось» заправляет, лупцует шофера, будто со вчерашнего дня и не переставала.
И Вихлястый Скелет по-прежнему врет, как сивый мерин, а по улицам автомобили носятся взад-вперед беспрестанно, и трамваи трезвонят – оглохнуть можно, а самое досадное – солнце знай себе светит, будто жизнь твоя вовсе не закатилась.
Не знаю, Ваше Величество, понятно ли вам, куда я гну?
У меня ведь сроду в мыслях не было, чтобы как помру, то на улицах пускай движение остановится, а солнце погаснет, вроде как свет выключили. По мне, так пущай и океан плещется, и Вихлястый Скелет врет с три короба (правду говорить его только полицейским удавалось заставить, да и то угрозами и всяческими ухищрениями). С чего бы мне желать, чтобы враз стих весь шум-гам, а Алиска Киска шофера колошматить перестала?
И все ж таки… Учат, учат нас, дураков, и все без толку. Одно утешение, что и с умниками обстоит не лучше. Они насчет этого дела тоже без понятия. Сколько я всяких похорон насмотрелся – шик, блеск, народищу не протолкаешься. Сам-то я этого, по правде сказать, терпеть ненавижу: тут тебе люди плачут, убиваются, а ты беспременно нарвешься на шпика, который тебя знает как облупленного. И с ходу тебе приглашение делает – в участок к ним заглянуть, причем безотлагательно. Чего, спрашивается, я в участке забыл? Одни кражи у них на уме. Видать, не зря про некоторых говорят: что, мол, на уме, то и на языке.
Ну а теперь про главное. Откуда слух такой взялся про мою погибель. Я не раз уже говорил Вашему Величеству, что где заварушка какая, то, значит, без Грязнули Фреда дело не обошлось – тип он уж больно грязный, вот и кликуху ему подходящую дали. Этот самый Фред, можно сказать, и порешил меня. Ему убить – что плюнуть. А дело было так: на палубе началась потасовка и каждый лупил каждого почем зря. Не хвалясь скажу, что я держался насмерть. Помните небось, Ваше Величество, как Вы с благоверной Вашей, ихним Величеством, в карету сели, четверкой запряженную, а как погнали, верные Ваши подданные и давай вам вдогонку деньжата на удачу сыпать. Вы себе в карете мчитесь, а следом монеты летят, сыплются… Вот и здесь такая же картина: я стою, к поручням прислонился, а удары все сыплются да сыплются, покамест не запустили мне в башку сигнальный фонарь, ну, тут я и с катушек долой, вырубился; как говорится, стая гусей и свинью завалит.
Правда, в расход меня пускать не стали. Перенесли на «Бригитту» и заперли там. Но с корабля-то я пропал, вот и пошел слух, будто Джимми От-Уха-До-Уха кончился.
А нам уже пора назад поворачивать. Все внимание обращено на нас, радио на весь свет про икспедицию нашу раструбило!
Тео, парень что надо, меня тоже расхвалил на все лады. Плыву это я к знакомым берегам и прямо как в натуре представляю: схожу это я с трапа, весь разряженный с головы до пят, в шикарном мундире, в кожаных крагах и в белой фуражке. Фуражка моя – краше не бывает, жаль, Вы не видели, Ваше Величество! Два скрещенных гаечных ключа означают что-то вроде: «Остерегайся поезда!» В общем, какое-то серьезное предупреждение, только я позабыл, какое именно. Вашему Величеству хорошо известно, что я человек скромный, не бог весть что об себе понимаю, но ведь поневоле напыжишься, как вообразишь: вышагиваешь ты по главной площади, а там всякие важные господа столпились, «ура» кричат и четыре блестящие цисте… как их?., цилиндеры двумя пальцами приподымают.
Да, еще забыл сказать, что «Бригитта» «Роджером» оказалась! Это ей только вид такой придали, будто она старая посудина. Нечего удивляться, что в случае надобности она мчалась – не угонишься!
Когда икспедиция прибыла на Цуиджи, с Эдемом, вождем людоедским, удалось столковаться, и он наплел всяких небылиц, чтобы, значит, на Тонгу нас спровадить. Тамошнего вождя тоже обработали: подучили, что сказать парням с «Вагнера». После этого им уж ничего не стоило утащить Куэбру, который там выдавал себя за профессора. Заперли его в трюме, а он давай галдеть. Матросы его долго утихомиривали, но теперь он уже оклемался.
Да уж, у Капитана Фреда ума палата, с этим не поспоришь!
Все одно – рано или поздно я до него доберусь, и тогда пускай на хорошую жизнь не рассчитывает. И вообще ни на какую! Достал он меня дальше некуда: чуть какое дельце обделать замыслишь, он тут как тут и давай воду мутить. А уж ежели вспомню, как он водичку с сиропом глушил, и вовсе сам не свой делаюсь. Но за ту подлянку, какую он мне сейчас устроил, я с ним поквитаюсь, нашим с Вами троном клянусь!
Вот ведь что удумал, вы только послушайте, Ваше Величество!
Подплываем мы к Сан-Франциско. Я готовлюсь, краги свои начищаю, бляху на фуражке надраиваю – на ней ключи гаечные крест-накрест, понимай так, что курить, мол, воспрещается. А может, наоборот. Главное – смотрится красиво. Во Фриско сгрузили меня на берег, и тут наши дорожки разошлись, потому как у парней свои дела, а мне надо было поспешить к Тео – праздник-то на вечер назначен. Чтобы никто не прознал, что я добирался отдельно от икспедиции, меня на берег в сундуке снесли.
Съежился я там в три погибели, а сверху на сундук Грязнуля Фред уселся. «Помнишь, – говорит, – сынок, тот давний случай? Я сидел в таком же точно сундуке и просил меня выпустить. А ты заместо того сверху еще всякой поклажи навалил!» (Вроде бы и впрямь приключился однажды такой случай.) «Стоит ли, – говорю, – дядюшка Фредди, забивать себе голову всякими пустяками?» «А я, – отвечает он, – памятливый!» Что правда, то правда, уж этот на забывчивость не пожалуется. Тут я и стал репу чесать. Вечером весь свет-сброд соберется на меня поглядеть, как я пройдусь по главной площади в крагах начищенных и в фуражке с предупреждающим знаком типа: «Не зная броду, не суйся в воду». А этот аспид надо мной измывается! «Мстить, – говорит, – не в моих привычках, но делать мне здесь больше нечего, так что я пошел. Привет, гуд бай!»
Прошу его по-хорошему открыть сундук, а он мне в ответ: я, мол, тебе не столяр и не слесарь. И прочь потопал. Это бы еще не беда, гаечные ключи я не только на фуражке ношу. Отодрал я сбоку доску, вылезаю, а мне уже смотрины таможенники устроили, налоговые инспекторы разные и прочие приятные личности вокруг стоят. Ну этих-то я видал в белых тапках, Тео меня вызволит раньше, чем торжество начнется. Тео – парень свой в доску, нипочем в беде не бросит. Ан только я пошевельнулся, смотрю – на меня со всех сторон пушки наставлены. Чем, думаю, я им не угодил? На сундук глянул и мигом сообразил, что к чему. Снаружи крупными буквами выведено: