Всего один взгляд

— Что за синдром?

— Ну, ты редко встречаешься, верно?

— Редко, — признала Грейс. — Наличие мужа и двоих детей сильно изменили мой некогда свободный образ жизни.

— И зря! Видишь ли — только не спрашивай почему, — на пятом свидании буквально все мужчины заводят разговор о… как бы это поприличнее выразиться… О ménage á trois. [4]

— Да брось ты!

— Клянусь! На пятом свидании, самое позднее. Так, знаешь, чисто теоретически спрашивают, как я отношусь к ménage á trois, будто речь идет о мире на Ближнем Востоке.

— А ты?

— А я отвечаю, что просто обожаю эти «тройки» в постели. Особенно когда двое мужчин начинают целоваться взасос.

Смеясь, Грейс и Кора выбрались из машины — у Грейс разболелась нога. Прошло больше десяти лет, но ее по-прежнему коробило, когда окружающие пялились на ее хромоту, поэтому она осталась у машины, проводив Кору взглядом. Прозвенел звонок, и дети радостно повылетали из школьных дверей, как пушечное ядро. Разумеется, и таких мам большинство, Грейс высматривала только своего ребенка. Остальные, пусть это не покажется черствостью, интересовали ее не более чем окружающий пейзаж.

Макс появился во второй волне великого исхода первоклашек. Шнурок развязан, школьный ранец выглядит отчего-то непомерно огромным, вязаная шапка с надписью «Нью-Йоркские рейнджеры» сдвинута на ухо этаким французским беретом. Ее вновь захлестнула горячая волна материнской нежности. Макс проскакал по ступенькам, поудобнее пристраивая на плечах ранец. Грейс улыбнулась. Макс заметил ее и тоже расплылся в улыбке.

Он забрался на заднее сиденье «сааба», Грейс пристегнула сына к детскому сиденью и спросила, как прошел день. Макс ответил, что не знает. Грейс начала расспрашивать, что Макс делал сегодня в школе. Сын снова ответил, что не знает. Математику учили? А английский, естествознание? Как рисование, труд? В ответ мальчик пожимал плечами и бубнил свое «не знаю». Грейс кивнула: классический случай болезни Альцгеймера-в-начальной-школе. Не иначе детей принудили забыть все или вырвали клятву молчать. Одна из загадок жизни.

Только доехав домой и вручив Максу его любимый «Гогурт» — тот же йогурт, только в тюбике вроде зубной пасты, можно выдавливать прямо в рот, — Грейс смогла вернуться к фотографиям.

На автоответчике мигал индикатор. Одно сообщение. Проверяя, кто звонил, Грейс обнаружила, что номер не определился. Она нажала на кнопку и с удивлением услышала голос старого… друга — определение «знакомый» было бы слишком неуважительным. Впрочем, звонившего можно было смело назвать отцом родным, как ни странно это бы прозвучало.

— Здравствуй, Грейс. Это Карл Веспа.

Ему не было необходимости представляться. Прошло несколько лет, но Грейс сразу узнала этот голос.

— Перезвони мне, пожалуйста. Нужно поговорить.

Прозвучал сигнал отбоя. Грейс стояла неподвижно, ощущая под ложечкой знакомый холодок. Веспа. Звонил Карл Веспа. Это не к добру. Веспа, при всем его хорошем к ней отношении, никогда не беспокоил ее по пустякам. Грейс подумала, не позвонить ли ему прямо сейчас, но решила, что момент неподходящий.

Она ушла в комнату, служившую ей студией. Там никто не жил. В минуты вдохновения, когда Грейс бывала, что называется, в ударе, как любой художник или спортсмен, рука так и тянулась к холсту. Грейс смотрела на улицы, деревья, на людей, мысленно выбирая, какой кистью и каким мазком будет писать, какие цвета смешает и как положит светотень. Картины должны отражать мировоззрение художника, а не копировать реальность, считала Грейс. Все мы видим мир через собственную призму, а искусство в своих лучших проявлениях чуть-чуть меняет реальность, приоткрывая внутренний мир художника, то, что видел он, точнее, что он хотел показать другим. Искусство отнюдь не всегда приукрашивает действительность; живопись зачастую провокационнее, безобразнее, беспощаднее — и притягательнее. Грейс добивалась реакции. Можно залюбоваться прекрасным закатом, но Грейс хотела, чтобы зрители утопали в ее закате, забыв обо всем, страшась и смотреть, и отвести взгляд.

Не пожалев лишний доллар, Грейс заказала двойной комплект фотографий и сейчас извлекла из конверта толстую стопку снимков. На первых двух Эмма и Макс на возу с сеном. Далее — Макс, потянувшийся к яркому яблоку. Дальше смазанный снимок крупной взрослой руки — это Джек наводил на резкость. Грейс с улыбкой покачала головой — ах, этот ее большой растяпа. Снимки Грейс, Эммы, Макса, яблоки, деревья, корзины. Грейс была растроганна.

Родители Грейс умерли молодыми. Мать сбила машина на пешеходном переходе через Сорок шестое шоссе в Тотове. Грейс было тогда одиннадцать. Полицейские не пришли к ним домой, как показывают в фильмах; о трагедии сообщили по телефону. Грейс до сих пор помнит, как отец, в домашних синих брюках и сером пуловере, взял трубку и привычно протянул «алло» и как его лицо мгновенно побледнело, он вдруг рухнул на пол, и послышались сначала сдавленные, а затем беззвучные рыдания, словно ему не хватало воздуха выразить горе.

Отец вырастил Грейс один, но слабое сердце — в детстве он болел ревматизмом — отказало, когда Грейс училась на первом курсе. Родной дядя Грейс предложил племяннице перебраться к нему в Лос-Анджелес, но она была уже совершеннолетней и решила остаться на востоке страны и пробиваться самостоятельно.

Смерть родителей стала для нее огромным ударом, и с юности Грейс жила с ощущением какого-то бессознательного напряжения. Боль утраты постепенно смягчилась, но преждевременная и внезапная смерть двух близких людей заставила ее вспомнить о важности каждого мгновения жизни. Грейс хотелось как можно плотнее утоптать воспоминания, до краев заполнив себя реальностью, чтобы, как это ни странно покажется, дать собственным детям возможность получше запомнить мать, если ее вдруг тоже не станет.

Именно в этот момент, вспоминая родителей и радуясь, как повзрослели Эмма и Макс по сравнению с прошлым годом, Грейс наткнулась на незнакомую фотографию.

Вот новости, мелькнуло у нее в голове.

Фотография была в середине стопки, ближе к концу, того же размера, ровно уложенная к остальным, правда, на ощупь потоньше. Дешевая, отчего-то подумала Грейс, похожа на цветную фотокопию, сделанную на простом принтере.

Посмотрев дальше, Грейс снова удивилась: дубликата не было. Фотография была в единственном экземпляре. Попала в пачку по ошибке, из чужих снимков?

Это была чужая фотография.

Конечно, случайность, ошибка. А еще профессионалы! Взять того же Бородатого Пушка — да он любое дело запорет, не то что в пачку чужой снимок сунуть.

Возможно, так и было.

В их снимки затесалась неизвестная фотография.

Но что, если…

Фотография выглядела старой — не черно-белой или порыжевшей от времени, но краски были блеклыми, словно выгоревшими, без той сочности, какую ожидаешь от такого дня и того возраста, какого были запечатленные на снимке люди. Одежда, прически, макияж давно вышли из моды — лет пятнадцать, а то и двадцать назад.

Грейс положила снимок на стол, чтобы получше рассмотреть.

Резкость была наведена не очень хорошо. На фотографии четверо — нет, вон еще кто-то в углу — пятеро, двое юношей и три девушки, лет двадцати. Студенты, отчего-то подумала Грейс.

Все были в джинсах и футболках, девушки — с длинными распущенными волосами. В них угадывалась подростковая задиристость, только-только проклюнувшаяся независимость. Судя по всему, фотограф щелкнул, когда они еще не подготовились — кто-то повернул голову, а у темноволосой девушки, почти срезанной кромкой снимка, в кадр попали только затылок и часть джинсовой куртки. Рядом с ней ярко-рыжая красотка с широко поставленными глазами. Ближе к середине какая-то блондинка… Господи, а это еще что такое? Лица не разобрать из-за большого косого креста. Словно кто-то кого-то вычеркнул.

Да как этот снимок?..

Всмотревшись получше, Грейс начала задыхаться. Девушек она не знала. Юноши очень походили друг на друга — одинаковый рост, фигуры, цвет волос, позы. Тот, что слева, был ей незнаком.

4

Жизнь втроем, «шведская» семья (фр).