Страница 44 из 54
– Нет.
– Но, конечно, это были не юноши, а взрослые мужчины. В этом ты уверена…
Она кивнула и сказала:
– Гераклес, что происходит? Ты говорил мне, что Менехм уже не сможет причинить мне никакого зла…
– Так оно и есть, – успокоил он ее. – Но мне бы хотелось поймать этих людей. Ты узнала бы их, если б снова увидела?
– Думаю, да.
– Хорошо. – Гераклес вдруг почувствовал прилив усталости. Он взглянул на манящее ложе и вздохнул. – Теперь я отдохну. День был очень тяжелый. Если можешь, разбуди меня, как рассветет.
– Разбужу.
Он безразлично махнул ей на прощание и опустил свою мощную спину на кровать. Постепенно его бдительно следящий за всем разум сомкнул глаза. Сон проник в него, как нож, вспарывая сознание. [109]
Сжатое пальцами сердце пульсировало. Вокруг было темно, и слышался голос. Гераклес перевел взгляд на солдата: сейчас он говорил. Но что? Было так важно это узнать! Заточенный в дрожащую серую впадину, солдат шевелил ртом, но сильное биение сердца мешало Гераклесу расслышать его слова. Однако его форму он видел ясно: кираса, юбка доспеха, поножи и шлем с нарядным гребнем. Он распознал его ранг и, казалось, разобрал что-то из слов, но вдруг биение сердца стало сильнее: оно походило на приближающиеся шаги. Менехм, естественно, улыбался из глубины туннеля, из которого выползали на четвереньках нагие женщины. Но самым важным было вспомнить то, что он только что забыл. Только тогда…
– Нет, – простонал он.
– Опять тот же сон? – спросила склонившаяся над ним тень.
Спальня была все так же залита слабым светом. Накрашенная и одетая Ясинтра лежала рядом с Гераклесом, напряженно глядя на него.
– Да, – проговорил он и провел рукой по влажному лбу. – Что ты здесь делаешь?
– Я услышала шум, как и в прошлый раз: ты говорил вслух, стонал… Я не выдержала и пришла разбудить тебя. Я уверена, это боги посылают тебе этот сон.
– Не знаю… – Гераклес провел языком по пересохшим губам. – Мне кажется, это послание.
– Пророчество.
– Нет, послание из прошлого. Что-то, что мне нужно вспомнить.
Она ответила, внезапно смягчая свой мужеподобный голос:
– Ты не достиг мира. Ты слишком напрягаешься для своих мыслей. Не отдаешься чувствам. Когда моя мать учила меня танцевать, она говорила: «Не думай, Ясинтра. Не ты используй свое тело – дай ему использовать тебя. Твое тело не принадлежит тебе, оно – собственность богов. В твоих движениях проявляют себя они. Дай телу властвовать над собой: его голос – желание, а его язык – жесты. Не переводи этот язык. Только слушай. Не переводи. Не переводи. Не переводи…»*
– Быть может, твоя мать была права, – признал Гераклес. – Но я не в состоянии не думать. – И он добавил не без гордости: – Я чистой воды Разгадыватель.
– Может, я смогу тебе помочь.
И недолго думая она откинула простыню, тихо склонила голову и покрыла ртом часть туники, под которой скрывался вялый член Гераклеса.
От этих гипнотических слов у меня слипаются глаза.
Он онемел от удивления. Резко вскочил. Чуть оторвав от ткани свои толстые губы, Ясинтра прошептала:
– Позволь.
Она целовала и ласкала мягкий продолговатый бугорок на который Гераклес почти не обращал внимания со смерти Хагесикоры, это податливое и послушное нечто под туникой. Наконец, пройдясь тут и там, она нашла ртом крохотное местечко. Для него это был словно крик, внезапное пронзительное ощущение своей плоти. Откидываясь на ложе, он застонал от удовольствия и закрыл глаза.
Ощущение разрослось и воплотилось в небольшой кусочек кожи внизу живота. Он расширялся, набирал объем и креп. Это было уже не какое-то место: это был мятеж. Гераклес не мог даже заподозрить его в таинственной покорности своего члена. Теперь этот мятеж принял облик молчаливого неповиновения самому себе, которое отделялось от него и обретало форму и собственную волю. А она воспользовалась только ртом! Он снова застонал.
Вдруг ощущение резко пропало. В теле осталось пустое жжение, похожее на след от пощечины. Он понял, что девушка прервала ласки. Открыв глаза, он увидел, как она поднимает нижний край пеплума и садится верхом на его ноги. Ее твердый живот танцовщицы прижался к призывно возвышающейся твердой скульптуре, которую она помогла изваять. Он застонал, вопрошая ее. Она начала раскачиваться… Нет, не так, это был танец, танец, выполняемый одним лишь туловищем: ее ноги крепко прижимались к толстым бедрам Гераклеса, а руки упирались в ложе, но туловище пленительно двигалось под ритм музыки кожи.
Наметилось плечо, и ткань, придерживающая пеплум с той стороны, с нарочитой медлительностью начала сползать по точеному краю и спустилась по руке. Ясинтра повернув голову к другому плечу и повторила движение. Полоска ткани здесь немного дольше задержалась на точке вершины, но Гераклес подумал даже, что это затруднение было умышленным. Затем поразительным движением гетера оторвала руки и без малейшей неловкости освободила их из уз ткани. Пеплум скользнул вниз и повис на высоких грудях.
Тяжело раздеться без помощи рук, подумал Гераклес, и в этой затрудненной медлительности крылось одно из даруемых ему удовольствий; другое, не такое покорное, еще более медлительное и неповоротливое, исходило из постоянного, нарастающего давления ее лобка на выставленную им напоказ покрасневшую палицу.
Точным качающимся движением туловища Ясинтра добилась, что ткань как по маслу скользнула по выпуклой поверхности одной груди и, преодолев мешавший ей выступ соска, легче пуха слетела к животу. Гераклес посмотрел на только что обнажившуюся грудь: часть смуглой, округлой плоти, до которой он мог дотронуться рукой. Ему захотелось сжать темное напрягшееся украшение, дрожавшее на этой полусфере, но он сдержался. Пеплум начал стекать с другой груди.
Худощавое тело Гераклеса напряглось; его лоб с глубокими залысинами на висках покрылся потом; черные глаза часто моргали; обрамленный аккуратной черной бородой рот испустил стон; все лицо его покраснело, даже маленький шрам на угловатой левой щеке (отметина от удара в детстве), казалось, потемнел. [110]
Схваченный на поясе металлическими пряжками пеплум противился продолжению наслаждения. Ясинтра впервые воспользовалась пальцами, и пояс с мягким щелчком поддался. Ее тело прорвалось к наготе. Освободившаяся от всяких препон плоть была, в глазах Гераклеса, прекрасно мускулистой; каждый клочок кожи напоминал о движении; все ее сложение было целесообразным. Гераклес со стоном тяжело поднялся. Она приняла его инициативу и, поддавшись толчку, упала на бок. Он не желал смотреть ей в лицо но, повернувшись, бросился на нее. Он почувствовал, что в состоянии причинить боль: развел ей ноги и с мягкой грубостью вошел в нее. Ему хотелось думать, что она застонала. Он провел левой рукой по ее лицу, и Ясинтра ахнула от укуса кольца на его среднем пальце. Их жесты превратились в вопросы и ответы, в приказы и повиновения, во врожденный ритуал. [111]
Ясинтра провела по его тучной спине острыми, как ножи, ногтями, и он закрыл бдительно следящие глаза. [112]Он целовал ее снова и снова в мягкие складки шеи и плеча, легонько покусывая, прикладывая то здесь, то там тихие крики, пока не почувствовал, как накатывает странное, порабощающее наслаждение. [113]Он вскричал в последний раз, ощущая, как его густой, подобный потоку голос звучит внутри нее.
В этот самый момент гетера отвела правую руку так медленно, что невозможно было поверить в ее изображаемый экстаз, занесла предмет, который взяла раньше – он все видел, но не мог пошевелиться, в тот моментне мог, – и вонзила его в спину Гераклеса. [114]
109
Опасность не миновала: все три слова все еще здесь, предупреждая нас посредством эйдезиса!
110
Это я. Это описание моего тела, а не тела Гераклеса. Это я возлежу с Ясинтрой!
111
Ужасно видеть себя в таком виде, читать описание своего собственного плотского желания. Возможно, в таких сценах любой читатель представляет самого себя: он думает, что это он, а она – что она. Несмотря на мои попытки избежать этого, я возбужден: я читаю и пишу и в то же время чувствую, как накатывает странное, порабощающее наслаждение…
112
Снова три слова эйдетического предупреждения: «спина», «нож», «следить»! Это ЛОВУШКА! Я должен… то есть Гераклес должен!..
113
Мои собственные слова! Которые я только что написал в предыдущем примечании! (Я подчеркнул их в тексте и в примечании, чтобы читатель мог убедиться сам.) Естественно, я написал их до того,как перевел эту фразу. Ргзве это не соитие?Не любовное совокупление? Разве заниматься любовью – это не сплетать выдумку и реальность? О, чудесное книжное наслаждение: ласкать текст, наслаждаться текстом, потирать о текст мое перо! Мне безразлично, что мое открытие случайно: сомнении больше нет, я – это он;я там, с ней…
114
Гераклес ничего не смог поделать. Я тоже. Он продолжал. Я продолжал. Вот так, до самого конца. Оба мы предпочли продолжать.