Евангелие огня

— Сиди и не рыпайся, — просипел он. — Сиди, пока все не закончится.

— Что не закончится?

В глазах Белого словно вскипала боль. Нос его почти касался носа Тео.

—  Все, — выдохнул он и дико махнул рукой себе за спину, обведя ею всю комнату, весь мир.

И цепи упали с рук его [10]

На протяжении следующего часа, или может быть, двух, или трех, по телевизору передавали хронику тысячи и одной жизни, уделяя каждой по нескольку секунд. Знаменитости приобретали известность, осуществляли свои мечты, отправлялись лечиться от алкоголизма и умирали. Покупались и продавались спортсмены. Музыканты успевали спеть обрывок песенки, после чего их сметала с экрана реклама. Политики объясняли, почему они правы, актеры восторгались своими последними фильмами, а одна женщина с Бермуд показала своего весившего сорок восемь фунтов кота. Самого кота Тео, конечно, не увидел, однако чей-то голос сообщил, что он примерно такой же тяжелый, как шестилетний мальчик, что позволило сознанию Тео создать довольно живую картину. Другие голоса рассказывали ему о сорвавшемся в пропасть туристском автобусе со школьниками из Лахора, об ужасной опасности, которой грозят вселенной разумные ящерицы из системы «Ультима 6», об оставшемся у него последнем шансе купить настоящую копию зажигалки «Дюпон» всего за 99,99 долларов, о неповторимой последней возможности купить за 49 долларов настоящую (не копию) часовую цепочку «Эрме», о том, что Шанталь все-таки решилась на замужество, несмотря на предъявленные Джо-Джо положительные доказательства того, что Брэд соблазнил ее родную мать.

Тео думал, что у него уже начался бред. Дверь оставалась открытой, потом проходило несколько минут и она открывалась снова, потому как открытой не была, он лишь желал, чтобы была, а потом проходило еще несколько минут и, наконец, дверь открывалась, на сей раз по-настоящему, а после проходило еще несколько минут, во время которых дверь, очевидно, оставалась закрытой, и все это время телевизионные голоса смеялись, шипели и тараторили.

И наконец, дверь открылась.

— Чем это тут пахнет? — спросил Араб, едва войдя в помещение.

— Наплюй на запах, — сказал Белый. — Что с записью?

Нури закрыл за собой дверь, снял, шелестя нейлоном, плащ.

— Запись на телестудии.

— А чего ты так долго?

— Два автобуса. Да еще пришлось удобного момента ждать.

— Ты уверен, что они ее получили?

— Полностью.

— И своими глазами видел, как ее разворачивали?

— Конечно, не видел. Успокойся, друг. От нее они отмахнутся на смогут. Завтра же покажут всей Америке. А может, и сегодня.

В голосе его звучало мальчишеское удовольствие. Похоже, он ждал, что его одобрительно похлопают по спине.

— Я тут с ума сходил, Нури, — сказал Белый голосом еще даже более противным, чем его астматический сип. — Думал, ты завалил все дело.

— Ты должен верить мне, друг! Что с тобой? Ты же знаешь, что бы ни случилось: «Два человека, две веры, одна миссия»!

— Сядь, Нури, — устало сказал Белый. — Будем смотреть телик, пока не покажут эту штуку.

Однако так легко Нури не сдавался.

— Брось, друг. Ты же знаешь, как я отношусь к телевидению. Еврейские комедии, еврейские новости, мыльные оперы… Они портят человеку мозги, друг! Раньше мы с тобой все время разговаривали. А теперь не разговариваем.

— Мы разговариваем.

— Не так, как прежде.

— Да ведь и ситуация изменилась.

Пауза.

— Что будем делать с Гриппином, друг? — спросил Нури.

— Ничего.

—  Ничегоне получится.

— Еще как получится.

— Ты говорил, что мы отвезем его на север штата и отпустим в лес.

— Для этого нужна машина. А нам пришлось ее бросить. Что мы, по-твоему — на спине его потащим, что ли, пятьдесят-то миль? Или на автобусе повезем? «Да, и еще билетик для нашего приятеля с повязкой на глазах и заклеенным ртом», так?

— Ты говорил: отпустим в лес.

— Да забудь ты про лес. Это была хорошая идея. Но от хороших идей приходится иногда и отказываться. Надо приспосабливаться к реальности.

Еще пауза.

— Значит, — сказал Нури, — ты его пристрелить собираешься? Ты это задумал?

— Расслабься, дружок. Мы просто предоставим природе делать свое дело.

— Природе? Что значит «природе»?

— А то, что ебаного «Пепси» он больше от нас не получит, — рявкнул Белый. — Вообще ничегоне получит.

— Не матерись, друг. Мы же не материмся, забыл что ли? Мы хвалим Бога устами нашими, ты помнишь об этом?

— Да, да… как скажешь.

— Я этого не потерплю, — сказал Нури.

— Потерпишь, как миленький, — сказал Белый, мрачно, изнуренно и раздраженно. — Будешь сидеть рядом со мной и смотреть телик, пока новости не покажут.

— Я не стану сидеть здесь две недели или сколько там, пока человек умирает в нашем кресле от жажды и голода. Ты спятил?

Белый вскочил на ноги и заорал благим матом:

— А, так тебе быстрое решение нужно, дружок? Хочешь, чтобы прямо сейчас все и кончилось?

Началась потасовка: кряканье, топот, натужные вскрики. Воображение рисовало Тео этих двоих сошедшимися в титанической схватке, — обнадеживающую картину, на которой они душили друг друга в объятьях, пытаясь дотянуться до ружья, потом случайный выстрел, и Белый замертво падает на пол. Но вместо этого, всего лишь миг спустя, Белый ворвался в поле зрения Тео и наставил ружье прямо ему в лицо.

«Какое разочарование» — успел подумать он перед тем, как грянул выстрел.

Пуля бросила его в космическое пространство, он просквозил небесный свод, пронесся мимо Луны. И теперь плыл по солнечной системе, в миллионе миль от Земли. По-прежнему привязанный к креслу, Тео медленно кружил на нем вместе с безвоздушной тьме, искушавшей его иллюзией, что планеты и звезды вращаются вокруг него. Он знал, что это не так. Он был слепленной из мяса канадской куколкой, с пробитой в ней дыркой, и куколка эта болталась в пустоте вместе с прочим мусором.

«Мы — пыль, — сказал, завершая свое Евангелие, Малх. — Но пыль, наделенная миссией. Мы несем в себе семена Спасителя нашего, кои процветут в тех, кто придет после нас.»

«Черт, — подумал Тео, — надо было детей завести.»

— Прости, друг, — сказал Нури. — Прости.

Вселенная перестала вращаться и сжалась до размеров молодого Араба, стоявшего на коленях у его ног.

Тео, голова которого кружилась от адреналина, снова свалившегося в его тело с высоты в миллионы миль, заерзал, ловя ртом воздух, в кресле. Нури, покряхтывая от натуги, развязывал веревку, которой были обмотаны лодыжки Тео.

— Тебе нужно в больницу, — сказал Араб.

Тео повел уже успевшими получить свободу руками по своему телу, прогладил в поисках дырок лицо, шею, грудь, живот. Одежду его покрывали обожженные клочья полиуретана. Наконец, ладонь Тео остановилась на правом боку, прямо под ребрами, там, где пузырилась какая-то влага и ощущалась саднящая боль.

— Не лезь туда, друг, — посоветовал Нури.

— О Боже, — простонал Тео. — Теперь я умру.

— Не умрешь, — сказал Нури. — Рана не глубокая. Она… э-э…

Он слабо пошевелил полноватыми пальцами в воздухе, изображая легкость касания.

— Поверхностная?

— Вот, правильно, — согласился Нури. И указал на большую дыру в кресле, которому пуля и нанесла основной урон.

В комнате было до жути тихо. Телевизионная болтовня прекратилась. Шторы, остававшиеся опущенными со времени появления здесь Тео, были подняты и за ними различалось небо позднего вечера.

— Что произошло? — спросил Тео. — Где… э-э… ваш друг?

— Он пытался застрелить тебя. Но я отвел ружье в сторону.

— Он мертв?

— Нет, он… спит. — Нури глянул поверх Тео в другой конец комнаты, потом опустил взгляд на свои мягкие руки.

— Вы оглушили его?

Этот намек на его физическое превосходство, казалось, смутил Нури.

10

Деяния Апостолов, 12, 7.