Ночь грома

Он попытался призвать их к спокойствию, к уменьшению спешки и хаоса при помощи общепринятого жеста, опуская ладони вниз, словно говоря: «Понизьте градус».

— Всему виной то, что Морган вспотел, — пожаловался Оллбрайт. — От него воняет, и меня тошнит.

— Мой пот тут ни при чем, — сразу же возразил тот, кто, по-видимому, и был Морганом. — Это ты сам портишь воздух. Оллбрайт пердит больше, чем любой белый и чем большинство негров.

Результатом явилась полная потеря синхронности. Нужно было выполнить следующие действия: протащить пневматический гаечный ключ и мощный гидравлический домкрат к машине на расстояние шестьдесят футов, поднять машину на домкрате, ключом открутить колесные гайки, сорвать старые колеса и отбросить в сторону, вместо них поставить новые, туго затянуть гайки пневмоключом. Все это требовалось сделать быстро, очень быстро, и парни старались изо всех сил. Но наверное, для Грамли такая работа просто была не по силам. Однако никого другого в наличии не имелось, а времени оставалось в обрез: день гонок приближался.

— Ладно, ребята, — сказал брат Ричард, — можете немного передохнуть. Попробуем еще раз, когда станет чуточку прохладнее. И не давайте Оллбрайту сегодня вечером горох, да и капусту тоже.

Вытирая шею красным платком, Ричард подошел к крыльцу, где стоял преподобный, угрюмо наблюдая за происходящим.

— Ну, сэр, — проворчал Ричард, — скажите мне правду. Этих ребят взрастили свиньи или они и вскормлены были тоже свиньями? А может быть, и зачаты от свиней?

— Ты вавилонская блудница, брат Ричард. Твой ядовитый язык приведет тебя к гибели.

— Только после того, старик, как ты повеселишься в день гонок. Мы оба это прекрасно понимаем. Так что я буду развлекаться, как считаю нужным, до тех пор пока мы не выполним свою работу, а после этого ты станешь таким богатым, что тебе больше не будет никакого дела до брата Ричарда и его острого языка. Итак, что там с этой девчонкой?

— Мне только что доложили, — сказал преподобный, — что ее отец перевел ее куда-то в другое место.

— Проклятье! — выругался Ричард.

— Оно самое. Девчонка проснется и начнет петь, и мы окажемся в глубокой заднице. Остается только надеяться, что, когда она придет в себя, нас здесь уже не будет. А может быть, она умрет или еще что-нибудь.

— Полагаться на это нельзя. Ты знаешь не хуже меня, что девчонка может доставить серьезные неприятности. Она видела меня в лицо, а кроме того, она успела многое проведать о твоем плане и может устроить так, что от него не останется камня на камне: ей достаточно сделать один звонок и задать один-единственный вопрос тому, кто кое-что знает, — и нам конец. Ты у нас король преступного мира. Соверши же какое-нибудь преступление.

— Ну, сынок, в том-то вся и проблема. Если мы найдем девчонку — она должна быть или в Ноксвилле, или в Роли, поскольку отец перевозил ее на машине «скорой помощи», это мне удалось выяснить, — если мы ее найдем и позаботимся о том, чтобы она замолчала, то тем самым мы ясно дадим понять, что случившееся с ней явилось результатом какого-то плана или было вызвано необходимостью защитить какой-то план. И тогда не исключено, что все службы безопасности будут приведены в повышенную готовность. А наш план, как тебе прекрасно известно, основан именно на том, что все блаженно верят в надежность существующих мер безопасности и не собираются предпринимать никаких дополнительных шагов.

— Да, мне это известно, — подтвердил брат Ричард, — как известно и то, что этот план чертовски хитер. Не думаю, что кто-либо когда-либо делал нечто подобное, так откуда же им догадаться, что такое возможно? План настолько хитер, что я уверен: он родился не в твоей голове, Грамли. Никаких признаков того, что Грамли приложили к этому свою лапу. Но зато твои отродья могут все испортить, если не сумеют достаточно проворно поменять эти чертовы колеса, и тогда полиция возьмет нас, как горошины в стручке. Впрочем, я надеюсь, что ребята справятся.

Подобно всем своим собратьям по ремеслу, брат Ричард четко представлял себе, что необходимо для выживания.

— Понимаешь, — начал объяснять он, — нельзя просто надеяться на то, что девчонка не придет в себя или что она ничего не вспомнит, когда очухается. Даже если она очнется через шесть месяцев, есть опасность, что она вспомнит достаточно, чтобы вывести правоохранительные органы прямо на тебя, а я не сомневаюсь, что ты прокатишься по мне, словно блохастая собака, которую замучил зуд. И кроме того, она видела мое новое лицо. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она помогла полицейскому художнику нарисовать мой портрет. Я потратил целое состояние на это лицо, и потом оно еще несколько месяцев чертовски болело. Для того чтобы действовать, мне нужно новое лицо, понимаешь? Старик, эту проблему необходимо решить немедленно, раз и навсегда.

— Евангелие от Марка, глава вторая, стих одиннадцатый: «встань, возьми постель твою и иди в дом твой». Встань, расслабленный, опираясь на силу веры в Господа. Иди, молись, работай и ликуй. Господь — пастырь наш, мы ни в чем не будем нуждаться.

— Я опасаюсь не нужды, а ареста. Если меня возьмут, меня ждет электрический стул. А я не хочу поджариться.

— Ты тешишься мыслью, что знаешь все, брат Ричард. Но даже глупый старый преподобный Олтон знает, что в наши дни это игла в вену.

— Стул или игла — результат один и тот же. Как я уже объяснял, я грешник. Я ни в чем не собираюсь раскаиваться. Если Бог предложит мне задуматься о прожитой жизни, я убегу от Него и спрячусь в море, в горах или на луне.

— А я с гордостью предстану перед Всевышним.

— Ну конечно. Потому что ты родился змеей, перед тобой положили мышку и ты ее слопал. Она тебе понравилась, и это все определило. Ты стал пожирателем мышей. «Пожалуйста, побольше мышей» — вот каковы были твои моральные принципы, а на все остальное ты плевать хотел. Ты пожирал все больше и больше мышей, не задумываясь о том, что у них есть семьи, культура, предания и религиозные воззрения, история, наука и музыка мышей. Для тебя все это было вполне естественно, соответствовало твоей натуре. Ты ешь мышей. Конец истории. Теперь что касается меня. Я сам решил стать змеей, по своим собственным нечестивым причинам. Поэтому я знаю, что у мышей такое же право на жизнь, как и у меня, что они, как и я, чувствуют боль, страх и ненависть, любят своих малышей, трудятся, ведут войны, строят заводы и дома. Я сочувствую мышам. Так что когда я съедаю мышь, я понимаю, какие высвобождаю мучения, и, понимая это, получаю наслаждение. Твой принцип: «Пожалуйста, побольше мышей». Мой: «Я наслаждаюсь мучениями, которые причиняю, и это устраивает какую-то извращенную часть моего рассудка, насыщает меня». Вот это, преподобный, и есть грех, и я с гордостью говорю так.

— Не могу поверить, что такой богохульник, как ты, брат Ричард, находит уместным читать мне нравоучения насчет греха. Где-то у тебя на теле наверняка есть клеймо с числом дьявола.

— Никто не знает о грехе столько, сколько о нем известно Грамли. Вы по сути своей животные. Я даже не знаю, возможно, вы даже не млекопитающие. Вы просто делаете то, что вам подсказывают инстинкты, а затем чудесным образом это становится Божьей волей. Господи, какие же змеи эти Грамли!

«Привет, привет, все ребята уже собрались!» [17]— вдруг раздалось без предупреждения, нарушая их важный эсхатологический диалог, и, разумеется, это оказался сотовый телефон преподобного. Он достал его из внутреннего кармана зеленовато-голубого китайского пиджака.

— Аллилуйя! — сказал преподобный, раскрывая телефон. — Это точно? Аллилуйя!

Он захлопнул телефон.

— Похоже, отец этой проклятой девчонки появился здесь и задает вопросы. О господи, еще одно испытание!

«Твою мать!» — подумал брат Ричард.

— Я пошлю Кармоди и Би-Джея присматривать за ним. Если будет нужно, нам придется его убрать. Он безобидный старик, совершенно седой, ходит хромая, но мало ли что.

«Еще одна мышь», — подумал брат Ричард.