Страница 9 из 67
— Димис всего боялся, — ответила Зоя, — можно сказать, что и собственной тени. Мне это казалось смешным, я даже подтрунивала над ним. И вот… — Она прерывисто вздохнула. — Он оказался прав.
— Он не говорил, кого именно он боялся?
— Нет, — покачала головой девушка. — Да я и не расспрашивала. Мне этот страх казался просто шизофреническим.
— Может быть, у него были враги в науке? — допытывался я, не оставляя надежду на внезапное озарение. — Конкуренты? Ведь, судя по вырезанному у него на груди минойскому топорику, убийство было совершено именно на почве его научных изысканий.
— Я не знаю, — прошептала Зоя, ежась как от холода, хотя день был теплым и даже солнце, висевшее над набережной Невы, еще пригревало. — Но мне очень страшно. Очень.
Тайна профессора
— Строго говоря, о минойцах мы не знаем практически ничего, — заявил профессор Гимпельсон, крутя в руке низкий и широкий бокал, на донышке которого плескался коньяк. — Этот народ — одна из признанных загадок древней истории.
Саула Ароновича я разыскал по телефону, и он, едва услышав, что я расследую убийство его стажера, без колебаний пригласил меня к себе.
Считается, что профессора и вообще люди науки влачат почти нищенское существование.
Судя по дому, к которому я вечером подрулил на своем стареньком «рено», это не всегда так.
Мы вообще живем в обществе «лейбловой» культуры. Каждому предмету, каждому явлению соответствует кем-то придуманный и тщательно лелеемый лейбл — этикетка. Актриса — красивая, милиционер — продажный, а профессор — нищий.
На самом деле каждый из нас может легко вспомнить собственных знакомых: уродливую актрису, честнейшего милиционера и необъяснимо богатого профессора…
Домик Саула Ароновича находился в пригороде и был хоть и небольшим, но каменным и двухэтажным, а припаркованная во дворе «вольво-круз-кантри» отметала последние сомнения в платежеспособности хозяина.
Когда профессор Гимпельсон встретил меня на пороге своего дома, он был голым.
Ну, не совсем до конца голым, потому что плавки на нем имелись, однако в остальном…
За прошедшие сутки погода резко изменилась: питерский сентябрь властно вступил в свои права. Температура упала до десяти градусов, пошел нескончаемый ледяной дождь. Согласитесь, в такой обстановке встретить на пороге дома человека в одних плавках несколько неожиданно.
— Проходите, Олег, — радушно произнес профессор, посторонившись и запирая за мной дверь. — Как испортилась погода, а? Раздевайтесь.
Он вгляделся в мое лицо и улыбнулся.
— А, я вас узнал! Когда вы сказали по телефону, что когда-то учились у меня, я не смог вас сразу вспомнить. А теперь узнаю. Кажется, вы недолюбливали древнюю историю? Что я вам поставил на экзамене?
— «Четыре».
— А, ну да, — заулыбался Саул Аронович еще шире прежнего. — Значит, вы оказались полной дубиной. Четверки я обычно ставлю именно таким. Потому что умница получает «пять», а тоже умница, но с плохой подготовкой — «три», чтобы потом пересдал на «пять». А «четверку» я ставлю тем, кого не желаю больше видеть. Чтоб отвязались.
— Логично, — кивнул я, и в этот момент из открытой двери сбоку появилась стройная девушка лет двадцати двух в купальнике.
Дочь? Племянница? И почему оба вечером в купальных костюмах?
Когда я много лет назад учился в университете, Саул Аронович был уже немолод, и сейчас ему уж точно не могло быть меньше шестидесяти пяти лет. Это по крайней мере, а глядя на него трезвым взором — все семьдесят.
— Аня, — протянула мне руку девушка в купальнике. — А вы учились у Семы?
— У кого? — опешил я, в первую минуту не поняв, кого имеет в виду моя новая знакомая.
— У Семы, — проворковала барышня, прижавшись к поросшей густыми волосами впалой груди Саула Ароновича и глядя на меня лукавыми бусинками глаз. — Это я его так называю.
— Моя жена, — представил девушку профессор, обняв за голые плечи. — Проходите в гостиную. Может быть, вы тоже разденетесь заодно с нами?
Очень любезное приглашение, но я отказался. Нет уж, тем более что вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Как-то не привык, знаете ли, раздеваться догола, придя в гости к малознакомым людям…
В гостиной горел камин, а пол был застлан огромным ковром в стиле модерн с геометрическим рисунком. Преобладали разноцветные квадраты, расположенные по принципу домино, что почему-то сразу вызвало у меня ассоциации с азартной игрой. Может быть, этот ковер и призван сразу же сообщать гостю, что ему будет предложена какая-нибудь игра?
Мне указали на низкое кресло возле камина, а сами хозяева уселись прямо на ковре рядом с пламенем. Аня положила голову на костлявые колени Саула Ароновича.
— Наливайте себе сами, — предложил профессор, указав на столик поблизости от меня с картинно расставленными на нем бутылками — тут были виски, коньяк и ликер, а также большая бутыль «Бога Аквы» для разбавления. — Несчастный Димис, — сказал Саул Аронович, отпив маленький глоток из своего бокала. — Вы пришли рассказать нам подробности?
— Отнюдь, — покачал я отрицательно головой. — Подробности вам могут рассказать в милиции, если захотите. Да и нет никаких подробностей, честно говоря. А что касается меня, то я пришел для того, чтобы выслушать небольшую лекцию. Дело в том, что во время учебы я не был слишком силен в древней истории, а теперь жизнь заставляет наверстывать упущенное. Меня интересуют минойцы, как это ни странно.
Я рассказал о знаке, вырезанном на груди у несчастного грека. Профессор кивнул.
— Да, — подтвердил он. — Это минойский топорик, без всяких сомнений. Тем более что бедняга Димис как раз занимался исследованиями минойской цивилизации. Весьма странно занимался, я бы сказал, но это уж другой вопрос.
— Почему другой? — удивился я. — Это именно тот вопрос, с которым я пришел к вам. Димиса Лигуриса убили явно в какой-то связи с его научными изысканиями, и я хотел бы выяснить, в чем именно они заключались. Грубо говоря, в чем тут фишка. Вот вы, например, занимаетесь древней историей, и вас никто не убивает. Наверное, Димис занимался ею как-то иначе?
— Он вообще ею не занимался, — пожал плечами голый профессор. — Если уж быть совершенно откровенным, Димис вел себя как настоящий шарлатан, а не как ученый.
— Что вы имеете в виду? — удивился я. Это утверждение шокировало меня больше, чем встреча с двумя голыми людьми.
— Строго говоря, — начал профессор, — о минойской цивилизации мы знаем только то, что она была. Ее родина и центр — остров Крит в ста километрах от материковой Греции. Именно на Крите и прилегающих островах и существовала древняя культура минойцев. Это было ужасно давно, в доисторический период. Вы помните, что такое доисторический период?
— Конечно, — я энергично кивнул, воскрешая в памяти давно ставшие ненужными сведения, — доисторический период — это эпоха, когда еще не было письменности и потому мы не имеем о ней никаких документальных свидетельств.
— Именно, — усмехнулся Саул Аронович. — Что-то вы запомнили. Минойская цивилизация погибла в четырнадцатом веке до нашей эры. Представляете, как давно это было? Чтобы вы лучше поняли, я скажу, что события, о которых рассказывается в гомеровских «Илиаде» и «Одиссее», — это примерно двенадцатый век до нашей эры, то есть на двести лет ближе к нам, чем последние дни минойцев.
Современному человеку зачастую кажется, что древний мир и древняя история — это что-то общее, единое. Кажется, что египетские фараоны с их гробницами, Гомер и Римская империя существовали хоть и давно, но примерно в одно время. Если изучать историю по американским блокбастерам, то создается именно такое впечатление.
На самом же деле древняя история растянулась на множество столетий. Например, Гомер жил примерно в пятом веке до нашей эры, а сочинял свои «Илиаду» и «Одиссею» о событиях совсем не своего времени, а весьма отдаленных. В пятом веке до нашей эры Гомер рассказывал о том, что происходило в двенадцатом веке, то есть за семьсот лет до его жизни. Это как если бы сейчас кто-то стал писать о монголо-татарском нашествии…