Брат Гримм

— Могу я задать вам еще один вопрос, фрау Унгерер?

Ингрид ответила ей безжизненным кивком.

— Вы упомянули, что коллеги и клиенты дали ему прозвище. Так как же они его называли?

Глаза Инфид наполнились слезами, и она прошептала:

— Синяя Борода. Так они звали моего мужа… Синяя Борода.

Глава 47

15.00, понедельник 19 апреля. Клиника Марияхильф, Хаймфельд, Гамбург

Старшая медсестра была просто очарована. Какой великодушный жест — принести сестричкам огромную коробку вкуснейшего печенья, чтобы сделать более приятным их перерыв на кофе. Как он объяснил старшей сестре, это всего лишь маленький знак благодарности всем ее подчиненным за ту удивительную заботу, которую они проявили, ухаживая за его дорогой мамочкой. Как мило с его стороны. Как трогательно. Вот уже почти час он находится в обществе главного врача клиники доктора Шелла. Герр доктор Шелл еще раз инструктирует сына, как следует заботиться о матушке, когда та окажется дома. Доктор получил официальное сообщение, что служба социальной зашиты проверила состояние жилья, которое сын делил с больной матерью. Согласно этому сообщению, квартира была оборудована по самым высшим стандартам, и главный врач сделал ему комплимент в связи тем, что он проявил такую заботу о своей матушке.

Выйдя из кабинета главврача, гигант подошел к медицинской стойке и одарил медсестер радостной улыбкой. Он был явно счастлив тем, что ему позволили забрать маму домой. Старшая сестра снова с грустью подумала о том, что никто из ее неблагодарных отпрысков даже на четверть не будет заботиться в старости о ней так, как заботится о своей маме этот человек.

Он придвинул стул поближе к кровати больной женщины и склонился к ее уху, создав таким образом собственную крошечную и отравленную злым ядом вселенную.

— Ты еще не знаешь, мутти, но к концу этой недели мы снова будем вместе. Ты, я и никого больше. Разве это не замечательно? И мне придется беспокоиться лишь о глупых визитах районной патронажной сестры, которая будет проверять, как ты себя чувствуешь. Но я найду способ справиться с ее любопытством. Можешь быть уверена, что никаких проблем в связи с этим у меня не возникнет. Дело в том, что я оборудовал нашу маленькую квартирку замечательными приборами, которыми мы, увы, никогда не воспользуемся. Ты спросишь почему? Отвечаю: да потому, что мы в этой маленькой, уютной квартирке вряд ли когда-нибудь окажемся. Ведь я же знаю, что ты предпочитаешь наш старинный большой дом. Разве не так?

Старая беспомощная женщина лежала, как всегда, совершенно неподвижно.

— Ты знаешь, что я — недавно нашел, мамочка? Твой народный костюм. Помнишь, как ты его любила? Еще бы, ведь это для традиционных германских песен и танцев. Мне кажется, что я смогу найти ему применение… — Он помолчал, а затем спросил: — Ты не хочешь, чтобы я почитал тебе вслух, мутти? Сказки братьев Гримм. Я обязательно это сделаю, как только мы окажемся дома. Я буду тебе читать все время. Как прежде. Ты помнишь, что единственными книгами, которые ты позволяла держать мне дома, были Библия и «Сказки братьев Гримм»? Бог и Германия. Это все, в чем нуждалась наша семья. — Он снова выдержал паузу, а затем, перейдя на шепот, произнес заговорщицким тоном: — Ты так меня мучила, мутти. Ты меня мучила так, что иногда мне казалось, что я вот-вот умру. Ты меня била изо всех сил, непрерывно повторяя, что я — никчемное создание. Что я — никто. Ты никак не могла остановиться. Когда я был подростком и когда я уже стал взрослым, ты продолжала твердить о моем ничтожестве. О том, что я недостоин чьей-либо любви. Ты утверждала, что мне никогда ни с кем не удастся создать прочных отношений. — Его шепот перешел в шипение: — Ты ошиблась, старая сука. Ты думала, что, когда издеваешься надо мной, рядом с нами никого нет. Но ты заблуждалась. Он постоянно был там. Мой брат из сказки. Он оставался невидимкой и долго, долго молчал. И наконец я услышал его голос. Я мог его слышать, а ты — нет. Он спасал меня от твоих избиений, подсказывая мне слова из сказок. Он открыл для меня новый мир. Прекрасный, сияющий мир. Мир правды. А затем я нашел свое подлинное призвание. Открыл свое искусство. Ты помнишь, что это произошло три года назад? Та девочка. Девочка, которую ты помогла мне закопать, так как страшилась скандала и того бесчестья, которое пало бы на тебя, если бы твой сын отправился в тюрьму. Ты думала, что сможешь держать меня в узде. Но он оказался сильнее… он сейчас настолько силен, что ты просто не в силах этого представить.

Он откинулся на стуле и внимательно изучил тело больной с ног до головы. Когда он снова заговорил, это был уже не шепот. Теперь его голос звучал холодно и угрожающе:

— Ты станешь моим шедевром, мама. Моим лучшим творением. И я останусь в памяти людей главным образом из-за того, что я с тобой сделаю.

Глава 48

Полдень, вторник 20 апреля. Полицайпрезидиум, Гамбург

Рану на голове Вернера прикрывал небольшой марлевый тампон, и опухоль на лице спала. Однако кровоподтек вокруг того места, куда пришелся удар, еще не рассосался. Фабель позволил ему выйти на службу при условии, что он не будет высовывать носа из помещения Комиссии и ограничится анализом материалов, представленных его коллегами. Рабочий день Вернера также подвергся резкому сокращению. Свойственная Вернеру методичность идеально подходила для разбора массы необычных писем и электронных сообщений, порожденных теорией Вайса. До сих пор в этом мусоре копались Ганс Роджер и Петра Маас. В результате их деятельности выявилась куча психов, каждого из которых следовало проверить. Число отложенных допросов уже возросло до неприличия.

По правде говоря, Фабель обрадовался возвращению Вернера не меньше, чем приходу Анны. Однако свое разрешение приступить двум раненым офицерам к работе раньше времени он сам считал актом безответственным и дал себе слово добиться для Вернера и Анны дополнительного оплаченного отпуска. Само собой разумеется, что это могло случиться только после завершения дела.

Он провел Вернера в главный зал и ознакомил с прогрессом или, скорее, с отсутствием оного в текущем расследовании. Шум, поднятый в прессе в связи с гибелью Лауры фон Клостерштадт Фабель сумел обратить себе на пользу. В газетах и в новостных телевизионных передачах появился портрет Ольсена в качестве лица, с которым хотела бы побеседовать полиция Гамбурга в связи с рядом имевших место в городе убийств. Анне и Хенку Германну Фабель поручил допросить Лео Кранца — фотографа, имевшего десять лет назад романтическую связь с Лаурой фон Клостерштадт. Но оказалось, что Кранц находится в отъезде и делает фоторепортаж об англо-американской оккупации Ирака. В его офисе подтвердили, что шеф был на Ближнем Востоке все то время, когда в Гамбурге происходили убийства. Фабель рассказал Вернеру о встрече с Вайсом и сообщил, что Фендрих по-прежнему остается где-то на периферии расследования.

— В связи с учителем меня беспокоит то, — сказал Фабель, — что полгода назад скончалась его мать. Создавая психологический портрет убийцы, Сусанна заметила, что большой временной разрыв между первым и вторым убийствами может указывать на то, что убийцу сдерживала какая-то сильная личность — мать или жена, например, — и что эта сдерживающая сила каким-то образом исчезла.

— Не знаю, Йен, — сказал Вернер, повернувшись вместе со стулом к демонстрационной доске с фотографиями и документами. Его лицо под влиянием усталости обрело сероватый оттенок, и Фабель впервые подумал, что Вернер стареет. — Полиция как минимум два раза пропустила учителя через свои жернова. По моему мнению, он просто не вписывается в картину. Но этот парень Вайс мне явно не нравится. Тебе не кажется, что мы имеем дело с еще одним верховным жрецом и его прислужником? Вайс дергает за ниточки, а Ольсен совершает убийства. Ведь мы это уже проходили.

— Не исключено, — протянул Фабель, глядя на демонстрационную доску с многочисленными фотографиями, документами и связывающими их темными линиями. — Но неужели ты полагаешь, что Ольсен — тот тип, которого могут вдохновлять сказки братьев Гримм или полоумные теории Вайса?