Белая гвардия

— И зачем вы мне все это выдаете, — спросил Мазур небрежно.

Леон не отводил от него цепких пьяноватых глаз:

— Потому что мы оба — белые. И плевать на то, что вы красный, а я — безыдейный кондотьер. Сейчасмы с вами, так уж выпало, оказались в одной упряжке. Два десятка белых посреди всей этой черномазой сволочи. Ладно, карты на стол. Готов поспорить, у вас нет приказа в случае чегодержаться тут до последнего и героически умирать в окружении врагов? В особенности если с Папой случится… что-нибудь бесповоротное?

— Ну… — пожал плечами Мазур с безразличным видом.

— Нет у вас такого приказа, — убежденно сказал Леон. — Это же ясно. Это детская азбука. У вас, русских, здесь нет ничего такого, за что стоило бы стоять до последнего. Вас здесь держит исключительно Папа. А если его не станет… Если его не станет, мой контракт автоматически теряет силу. Я не нанимался служить этой долбаной республике… которая скоро станет королевством… если только успеет. Я подрядился охранять Папу. И будьте уверены, буду выполнять контракт, пока жив мой работодатель. Но обернуться может по-всякому… И мне бы хотелось в случае чеговыбираться отсюда не порознь, а вместе с вами. Белые к белым. Нас пятнадцать и вас — пятеро. Неплохо. Мы могли бы вместе пробиться в порт. У вас там — ваш крейсер… ну, и мы в порту, могу вас заверить, не пропадем.

— И что же вам известно? — жестко спросил Мазур.

— Ничего мне конкретного не известно, — сказал Леон. — Я просто чую. Будь у меня хоть что-то конкретное, я пошел бы к Мтанге, Папа мне неплохо платит, и я с удовольствием служил бы и дальше. Но я чувствую… Вы бывали прежде в Африке?

— Один раз, — осторожно сказал Мазур. — Недолго.

— Тогда вам не понять… А я-то — я здесь двадцать семь лет. Почти безвылазно. Знаете, я когда-то учился в хорошей гимназии, отец хотел, чтобы я получил образование… Вы, наверное, слышали, что за семь лет человеческий организм меняется полностью? На уровне молекул и атомов? Что же тогда говорить про двадцать семь лет… — он постучал себя по груди кулаком с зажатым в нем пустым стаканом. — У меня в организме нет ни единой прежнеймолекулы, ни единого прежнего атома. Только африканские. Этот чертов континент меня всосал. И сделал частицей себя. Понимаете?

— Кажется…

— Африка — это другоймир, — сказал Леон. — Другое измерение. Другая Вселенная. Знали бы вы, чего здесь можно насмотреться и что узнать, четверть века болтаясь по здешней глуши… Я вам этого просто не могу объяснить словами европейского языка. Колдовство, магия, чары — это всего-навсего неуклюжие синонимы, не передающие сути понятий. Все невероятно сложнее. Так что поверьте на слово. Я чую, как надвигается что-то чертовски скверное. Все вроде бы спокойно, но в воздухе что-то такое висит… Как перед грозой. Вдобавок эти покушения, нелепые, нескладные… но за этой нелепостью есть какая-то система, которую никто не может разгадать. И когда все лопнет… — он размашисто плеснул в стакан, проливая на белоснежную скатерть. — Когда все лопнет, хорошо бы нам уносить отсюда ноги не порознь, а одним отрядом. Так будет больше шансов. Я допускаю, что вам все это кажется пьяной болтовней… А вот Мтанга чувствует то же самое, мы как-то говорили. Не верите?

— Ну почему же, — медленно сказал Мазур, — конечно, это звучит чуть странновато, мистикой отдает, но я уже давненько болтаюсь по свету, и не все, с чем сталкивался, имело материалистическое объяснение…

— Значит, можно сказать, что мы договорились?

Мазур, глядя ему в глаза, сказал твердо:

— У меня приказ: охранять президента…

— Пока он жив?

Мазур сделал легкую гримасу, которую можно было истолковать на сто ладов.

— Ну вот, — сказал Леон. — А у меня контракт — охранять президента, пока он жив. Я имею в виду ситуацию, когда, вполне возможно, потеряют силу и ваш приказ, и мой контракт…

«Это не провокация, — подумал Мазур. Даже если сукин кот пишет наш разговор — неважно для кого, — я не произнес ни словечка, которое можно обернуть против меня, я просто слушал его пьяную болтовню. А если он искренен… Если он искренен, идея недурна. Толпой и батьку бить легче…»

Леон напряженно смотрел ему в глаза, и Мазур едва заметно кивнул — всего-то чуть-чуть опустил голову, опустил веки.

И видел, что бельгийцу этого хватило — на его продубленной физиономии появилась нешуточная радость.

Глава четвертая

Невольница и и сахиб

— Вот такие у них мистические предчувствия, — сказал Мазур. — Что у Леона, что у Мтанги. И вот лично я не спешил бы всем этим пренебрегать как упадочной мистикой. Всякое бывало.

— Сам знаю, — буркнул Лаврик. — Ты меня за мистику не агитируй. Тоже кой-чего видел… Не укладывающееся в материализм… Определенный напряг в городе висит…

— Я пока не замечал, — сказал Мазур. — Вот в свое время в Эль-Бахлаке, точно, доводилось этот напряг лицезреть.

— А что ты, собственно, видел? — хмыкнул Лаврик. — В Эль-Бахлаке ты частенько по столице болтался и по окраинам тоже. А тут ты разок за пару дней поедешь по центру в персональной машине с личным шофером — его высокоблагородие, господин полковник, белая гвардия…

— Так… — произнес Мазур с интересом. — А что, есть… симптомчики?

— То-то и оно, у меня информация зверски неполная: я ж тут по сути начинал с пустого места, мало внимания уделяли сей державе соответствующие спецы. Но кое-что есть… Мтанга, хитрющая рожа, опирается не на одни мистические предчувствия, а еще и на агентурные сводки. На стенах все чаще пишут не только «Бахура! Лабарта!», но и «Чемге коси!» «Режь коси!», если ты не знал. И было уже несколько стычек по окраинам — пока что шпанистая молодежь, — но лиха беда начало. Во втором пехотном полку прямо в столовой фулу отметелили коси, коих и победили по причине численного превосходства. Соплеменники битых завозмущались, началась заварушка, военный министр туда мотался порядок наводить… Все это, конечно, никак не списать на магически действующие передачи Мукузели — это давненько зрело и накапливалось, Мукузели, сволочь, только бензинчику на тлеющие угли брызгает…

— Мтанга мне ни о чем подобном не говорил.

— Так он никому не говорил, — ухмыльнулся Лаврик. — Он хитрый. Для посторонних здесь обязаны царить спокойствие и дружба двух братских народов… — он понизил голос: — Вот только смежники подкинули интересную информатику из Франции. В самом скором времени планируется перебросить сюда по воздуху с Корсики подразделения Иностранного легиона. Судя по количеству задействованных транспортников, не менее двух батальонов. А «белых кепариков» по пустякам не дергают, сам знаешь. Значит, что? Значит, французы что-то такое прознали и полагают, что ихнего здешнего парашютного батальона будет мало… Что нахмурился?

Мазур угрюмо сказал:

— Ты же сам уверяешь, что все кончится пшиком и Папа нас отсюда вышибет…

— А пока не вышиб, исправно выполняем приказ… Принцесса куда-то запропала, что характерно… — он присмотрелся, фыркнул: — Смотри-смотри… Как поется в известной рок-опере, наш-то, наш пошел на абордаж… Точно.

Они устроились за одним из крайних столиков, почти что в полумраке. На сей раз Мазур был избавлен от обязанности демонстративно расхаживать чуть ли не в обнимку с Папой — особенно и не перед кем демонстрировать душевную дружбу, сегодняшний малый прием Папа затеял для участников Недели советской культуры, так что почти и не было ни дипломатов, ни сановников, ни воротил бизнеса, туземная часть присутствующих представлена в основном господами офицерами, собравшимися сюда с чисто утилитарными целями.

Советскую культуру представляли кинематографисты и знаменитый танцевальный ансамбль «Рябинушка». Киношники здесь особым успехом, мягко говоря, не пользовались — поскольку их группа состояла из полудюжины чиновников и парочки чертовски правильных режиссеров, одаривших мир чертовски правильными лентами о славном боевом пути товарища Брежнева, принципиальных секретарях парткомов и передовиках производства. Соответственно, в здешних кинотеатрах крутили главным образом их идеологически выдержанные фильмы. Залы, конечно, всякий раз оказывались набиты битком, полковник Мтанга работать умел — но, по имеющимся данным, сеансы проходили в угрюмой тишине. Гораздо больший успех у здешнего народа имели бог весть как затесавшиеся в идеологически выдержанную подборку «Всадник без головы» и «Последняя реликвия» — особенно второй, где очаровательная эстонская блонда с полминутки восседала на речном берегу голышом (во времена курсантской юности Мазура Морской Змей, тогда еще не носивший этого прозвища, за червонец раздобыл у киномеханика пару кадриков, и они напечатали шикарные цветные фото, провисевшие в тумбочках до первой инспекторской проверки).