Белая гвардия

— А они — ни хрена, — сказал Мазур. — И я этого действительно не понимаю. Месяц тут торчим — и ни единого вербовочного подхода, ни намека на провокацию, ни даже газетных воплей о коварных происках Советов в Африке. Даже шпики следом не таскаются, а если и были, ты сам говорил, что это, скорее всего, американцы. Полное впечатление, что французам на нас начихать, — а этого не может быть.

— Иногда может, — сказал Лаврик. — Потому что французы прекрасно знают, что к чему. И не видят повода всерьез дергаться. Это игра такая. За последние шесть лет Папа, сукин кот, это третий раз проделывает. С бельгийцами и американцами в свое время обстояло точно так же: Папа вдруг объявляет, что решил дружить то с Брюсселем, то с Вашингтоном, устраивает внешне эффектные, но, по большому счету, никакой роли не играющие представления, наподобие нашего с тобой здесь присутствия, недели советского кино…

— Зачем? — спросил Мазур с искренним недоумением.

— А деньги делят, — сказал Лаврик, зло морщась. — Проценты, долю акций и тому подобные буржуйские прибамбасы. На северо-востоке открыли нехилую алмазную россыпь. Создается акционерная компания. Папа запросил слишком много, с точки зрения французов, они уперлись. Свергать его или шлепать они не станут — давние отношения, устоявшиеся, друг друга видят насквозь, а ежели вместо Папы придет кто-то другой, слишком многое придется заново выстраивать… Короче, торги застопорились. Тут-то Папа и решил сыгранутьв симпатии к Советскому Союзу. Точно так же было с бельгийцами, когда речь шла о марганце, с американцами, когда торговались из-за плантаций масличных пальм. И кончится, голову даю на отсечение, как и в те разы: малость уступит Папа, малость уступят французы, акции поделят более-менее приемлемо для обеих сторон. После чего мы все отсюда вылетим, как пробка из бутылки, по миновании в нас надобности. Сто процентов, так и будет. Потому французы к нам так и благодушны, даже гнилым помидором из-за угла ни разу не кинули. Игра такая… Папа притворяется, что готов поменять друзей, французы притворяются, что верят…

Он посмотрел на свой стакан, одним махом выплеснул содержимое в рот, захрустел полурастаявшими кубиками льда. Выругался:

— Театр африканских масок, мать его…

— Погоди, — сказал Мазур. — Так, а что там, — он ткнул пальцем в потолок, — не в курсе? Не понимают?

Помолчав, Лаврик сказал, глядя в сторону:

— Я бы так выразился, не желаютпонимать. Очень уж завлекательно все выглядит: африканский лидер по собственной инициативе бросился в объятия советских друзей… В последние годы советских друзей этаким не особенно и баловали… Эйфория, большие надежды, куча народу усмотрела великолепную возможность вставить перо в задницу французскому империализму, развить бурную деятельность: стратегические перспективы, и, что характерно, вакансии, вакансии… Посол катает шифровку, просит увеличить штат как минимум вдвое, потому что тут теперь не сонное захолустье, а очередной передний край борьбы с империализмом. Да вдобавок пытается повернуть дело так, будто это он своими трудами хитрой дипломатией все устроил. Орел наш из АПН просит прислать ему кучу подкреплений, чтобы мог развернуть широкую разведсеть, — хотя он тут давно засвеченный, так что серьезные люди и наружку за ним пускать перестали. И еще немало народу из разных красивых кабинетов усмотрели шикарную возможность выступить на международной арене… — он поморщился. — Ну конечно, писали, ага, и не я один. И все получили втык за упаднические настроения, недостаток аналитического мышления и много чего еще… — Он наполнил стаканы. — Только ошибки быть не может. Самое позднее через месяц Папа все же договорится с французами полюбовно, и нас отсюда вышибут.

— Хреново, — сказал Мазур.

— А как бы ни было, умничать не наше дело, — сказал Лаврик. — Наше дело, как нетрудно догадаться, — старательно выполнять последний по времени приказ. Так что ступай очаровывать Принцессу, а я буду окаянствовать по своей линии. — Он протянул невесело: — Единственное, что в столь поганой ситуации можно сделать, — это из кожи вон вылезти и за оставшееся время всерьез заагентурить, сколько удастся, стоящего народа…

— Я, конечно, супермен, чего уж там, — сказал Мазур. — Но сразу тебе скажу: не верю я, что мне удастся заагентурить Принцессу. На марксизм ей наплевать, покупать ее никаких денег не хватит, и если даже ты ухитришься нас с ней щелкнуть в постели…

— Товарищ капитан второго ранга! — возопил Лаврик с видом оскорбленной невинности. — Это кем же вы меня считаете? — он ухмыльнулся и добавил насквозь деловым тоном: — Не комплексуй. Никто тебя с ней щелкать не будет. По причинам сугубо практическим: это не компромат. Папа страшный консерватор, но до определенных пределов. Если он увидит снимки, на которых она кувыркается в постели с мужиком, головы не полетят. Здесь этоне компромат. В общем, никто от тебя и не ждет, чтобы ты ее заагентурил. Просто чья-то умная голова придумала комбинацию да наверняка расписала перед начальством заманчивые перспективы — вот и трудись…

— Есть трудиться, — уныло сказал Мазур, вставая.

Оказавшись на улице, он понял, что идти ему, собственно, некуда и заняться нечем. Охрана резиденции его ни в коей степени не касалась. Папу они сопровождали на выездах в город и на приемах. Проверять своих орлов не было смысла: они, конечно же, тут и к бабке не ходи, сейчас, подобно им с Лавриком, отдают должное любимому напитку колонизаторов — но, разумеется, с должной умеренностью. Если он и зайдет, все улики волшебным образом улетучатся за миг до его появления — он сам это искусство освоил, будучи рядовым членом группы. Ехать в город за той самой вещичкой, которую он, как оказалось, может теперь себе позволить, пожалуй что, поздновато. Вообще, паршиво что-то на душе после услышанного от Лаврика — тем более что Лаврик, никаких сомнений, никогда в таких случаях не врет. Значит, все происходящее — не более чем спектакль. Нет ни малейшей его вины, что дело обернулось именно так, но все равно, неприятно…

— Скучаете, Сирил?

Мазур остановился, поднял голову. Перед ним стоял Леон Турдье, командир Папиных белых наемников, на погонах у него, как и у Мазура, красовались знаки различия здешнего полковника: скрещенные мечи, семиконечная звездочка и летящий орел. На голову повыше Мазура, худой, жилистый, с дубленой физиономией человека, долгие годы пробывшего под африканским солнцем.

— Да, в общем… — сказал Мазур, чуточку насторожившись.

За прошедший месяц этот субъект ни разу не делал попыток к сближению — а сейчас стоял с таким видом, словно настроился на долгую беседу.

— Я тоже, знаете ли. Совершенно нечем заняться. Поездок пока не предвидится, а на сегодняшнем приеме нам делать нечего, — он усмехнулся. — Публику вроде нас эти черномазые используют исключительно как сторожевых собак. Вот вас туда потащат — вы, как-никак, представляете государство…

— Комплексуете? — нейтральным тоном спросил Мазур.

— Ни капли. Что мне в этих приемах? Таращиться на задницы великосветских блядей и болтать со здешними жирными казнокрадами? Я человек простой и незатейливый, Сирил. Главное, чтобы мой счет исправно пополнялся… хотя нет, самое главное — ухитриться дожить до того времени, когда можно будет уйти на покой. У вас, наверное, какие-то иные мысли и побуждения? Вы коммунист, вам положено иметь идеи… Ну да каждому свое. Не подумайте, я к вам, коммунистам, не питаю ни малейшей враждебности. Симпатии, впрочем, тоже. Идеи меня не волнуют. Меня волнует плата за работу. Вы, коммунисты, платите плохо, если вообще платите, а другиеплатят хорошо. Вот и вся философия. Не выпить ли нам?

— А почему бы и нет? — пожал плечами Мазур.

Вдруг да выйдет что-нибудь полезное?

— Ничего не имеете против, если пойдем ко мне?

— Ради бога, — сказал Мазур.

— У меня наверняка спокойнее. Не знаю, как вы там поступили с вашими микрофонами, а я свои давным-давно извел, как клопов, и регулярно давлю новые. Мтанга — умнейшая сволочь, но вот техникой пользуется допотопной, человек понимающий ее находит в два счета. В общем, оно и понятно, современная техника тут и ни к чему…