Алхимик

Алану доводилось слышать о таких случаях, когда бессердечные грабители, прочитав объявление о смерти человека, во время похорон взламывали дом. Но они не могли так поступить с ним, тем более когда Сара… и ребенок… когда они скончались… ведь конечно же не могли?

Губерт Уэнтуорт, словно внезапно обретя силу и быстроту действий, сделал шаг вперед и открыл дверь в супружескую спальню. Алан последовал за ним. Все ящики из туалетного столика Сары были выдвинуты и их содержимое вывалено на пол. Болтались открытые дверцы гардероба, и большая часть одежды была выкинута из него.

Взгляд Алана упал на их свадебную фотографию в серебряной рамке, стоящую на подоконнике, и, когда он увидел, что воры не покусились по крайней мере на нее, его охватило странное чувство облегчения. Он заметил, что и радио осталось на месте, и маленький портативный телевизор, и невольно подумал — почему? Затем он зашел в маленькую ванную, примыкающую к спальне. К его удивлению, зеркальная дверца настенной аптечки была открыта, и несколько флаконов с таблетками и мазями валялись разбитыми на полу. Дверцы шкафчика под раковиной были тоже распахнуты, и содержимое беспорядочно вывалено на пол.

— Иисусе… что они тут хотели найти? — в внезапном приступе ярости заорал Алан. — Наркотики? Это их искали гребаные подростки? Чтобы забалдеть?

Газетчик промолчал. Он вышел из комнаты и спустился вниз. Алан последовал за ним. Они обследовали гостиную, столовую и кухню; комнаты внизу остались нетронуты.

Губерт Уэнтуорт взял телефон и позвонил в полицию. Когда он положил трубку, Алан, перебарывая дрожь, спросил его:

— Вы думаете, что мы спугнули их? Поэтому они ничего и не взяли тут внизу?

Вместо ответа, Уэнтуорт встал, снова поднялся по лестнице и, вернувшись в ванную, задумчиво осмотрелся.

— Осторожнее, — сказал он своему зятю. — Ни к чему не притрагивайся.

— Проклятые сопляки! — Алан был готов впасть в истерику.

Губерт Уэнтуорт, похоже, был погружен в размышления.

— Мальчишки, — рассеянно произнес он. — Мальчишки… — Внезапно он опустился на колени и, прищурившись, вгляделся в рецепт, прикрепленный к флакону, пытаясь прочесть текст. Затем оглянулся на Алана: — Сара принимала какие-то лекарства?

— Что вы имеете в виду?

— Все, что угодно… вообще любые лекарства. Принимала ли она что-нибудь во время беременности? Или передбеременностью?

— Н-ну, да… да, принимала. — Алан покраснел и стал слегка заикаться. — Мы… мы пытались обзавестись ребенком т-т-три года. А что?

Газетчик помрачнел, правда еле заметно. И затем мягко сказал:

— Просто поиск на ощупь… в темноте. Я не тороплюсь делать выводы. Мы должны… м-м-м… проверить, что было изъято. Может, и у полиции появятся какие-то идеи. Пока же… м-м-м… слишком рано делать выводы.

18

Лондон. Пятница, 4 ноября 1994 года

Сидя за обеденным столом в лондонском доме Чарли Роули, Коннор Моллой чувствовал, что попал в совершенно иной мир.

Маленький и элегантный особняк с террасой времен короля Георга был пропитан духом прежней роскоши, Коннор знал о ней только по кино и книгам. Почти все пространство стен было занято картинами маслом; некоторые из них представляли портреты предков, на других были буколические сцены или же морские пейзажи. Ковровое покрытие было прикрыто великолепным, выцветшим от старости ковром, и каждый предмет обстановки дышал неподдельной стариной; тут было несколько предметов, которые не мог бы создать даже самый лучший сегодняшний дизайнер, подумал Коннор, заметив в комнате один из них. Единственной возможностью обрести такое совершенство было унаследовать его.

Овальный обеденный стол красного дерева с достоинством нес на себе следы многочисленных царапин; лезвия ножей от времени истончились, а костяные ручки потрескались и покрылись пятнами; на синеватом стекле стаканов в серебряных подстаканниках появились щербинки, и в глаза бросалась разнокалиберность бокалов и высоких стаканов. Во главе стола сидел Чарли Роули в пурпурном жилете поверх полосатой рубашки, в зеленых плисовых брюках и замшевых мокасинах. Он рассказывал анекдот, с которым уже успел ознакомить Коннора и который Коннор год назад слышал в Бостоне.

— И тут он говорит: «Не могу припомнить, где же я живу!»

Раздался взрыв хохота, сопровождаемый запоздалым фырканьем по мере того, как и остальные усваивали смысл анекдота. Коннор осушил свой стакан кларета. Он чувствовал опасное головокружение и понимал, что потерял представление о количестве выпитого им алкоголя. Шампанское, шабли, а теперь еще этот «Ле Фортс де Латур». Он чувствовал веселую раскованность с примесью чрезмерной уверенности в себе; роль невинного хорошего парня давалась ему легче легкого, несмотря на то что никто из этой компании не вызывал у него интереса, и меньше всего — подружка Роули Лулу, полная, с оглушительно громким голосом.

Взяв бокал с арманьяком, он погонял по стенкам сосуда янтарную жидкость. В мыслях у него всплыла Монтана Баннерман, теперь это с ним регулярно случалось после их второй встречи два дня назад. Он сравнил искреннее тепло ее улыбки с натужным смехом этой высокомерной молодой женщины и осознал, что увлечен Монти куда больше, чем ему хотелось бы признать. Но ему понадобится ее помощь в работе над бумагами ее отца, так что у него будет достаточно предлогов для новых встреч с ней.

Он перестал обращать внимание на свою случайную соседку, которая сидела справа от него и за весь вечер не задала ему ни одного вопроса. Вот и хорошо, решил он, вспоминая, что она провела год в Вашингтоне. На его попытки завязать разговор она то односложно отвечала, то делала вид, что не расслышала его слов. Он явно не вызывал у нее интереса. Что ж, будем считать, что это чувство взаимно, решил он, и теперь позволял себе лишь искоса поглядывать на нее.

Аманда что-то там такое. Бархатная повязка на голове, черное платье, напоминающее корсет, — во всяком случае, сиськи надо было запихивать в него с помощью рожка для обуви, и то они угрожали перевалиться через край. Она вызывала у него отвращение тем, что постоянно жевала противоникотинную резинку.

— Бросай курить, дорогой, — сказала она ему тоном, которым, наверное, говорила со своим парикмахером.

— Коннор, твоя очередь, — объявил Роули, выпустив клуб сигарного дыма. — Есть какие-нибудь хорошие шуточки?

Последние десять минут Коннор отчаянно ломал голову, пытаясь вспомнить что-нибудь и пошлое и смешное, чему не было бы сто лет от роду. В памяти у него всплыли лишь два гэга, о которых уже шла речь.

— А как насчет моего розыгрыша?

— Какого именно? — спросил человек напротив.

— Я могу гипнотизировать.

— Неужто? — подала голос девушка, сидящая в дальнем конце стола, слева от Роули. У нее были длинные светлые волосы и пухлое, симпатичное, хотя и агрессивное лицо. — А я думаю, что гипноз — это откровенное жульничество. По телевизору показывали, как тот парень дурит публику. — Она прикурила сигарету, щелкнув золотой зажигалкой. — Во всяком случае, не понимаю, как вы сможете убедить, что кого-то загипнотизировали, — они просто будут притворяться.

— Я могу и загипнотизировать, и доказать это, — сказал Коннор.

— Ничего не получится. Люди уже пытались это сделать. Вот я невнушаема… или как это называется?

— А вам и не надо быть внушаемой. Я могу загипнотизировать любого. Вы Камилла, да?

— Коринтия.

— Ну что ж, Коринтия. Хотите, я докажу вам? — Он обратил внимание, что наступило всеобщее молчание.

— Ну, валяйте — но я заранее извиняюсь… со мной ваш номер не сработает, — с ноткой враждебности заявила она.

— Отлично. — Коннор встал, обошел вокруг стола, нетвердо держась на ногах, и кивнул хозяину: — Чарли, ты не против, если я на минутку займу твое место?

Роули освободил стул, и Коннор уселся. Девушку такое близкое соседство не смутило; Коннор заметил, что кожа у нее под слоем грима желтовато-болезненная.