Римский карнавал

Какую радость они испытали, оказавшись во дворце, обсохнув и согревшись у большого камина, поев горячей пищи, а затем поболтав и вспомнив о жутком путешествии в Пезаро, о котором теперь они говорили с удовольствием, потому что оно окончилось.

Следующий день подарил им солнце, и они увидели город во всей его красе.

Лукреция, глядя на простор Адриатики, очаровательный полукруг зеленых гор, пришла в восторг от своего нового дома.

— Здесь, — сказала Джулии, — чувствуешь себя отрезанной от всего остального мира.

— Потому нас сюда и послали, в тревожное время мы будем здесь в полной безопасности.

— Мне кажется, я могла бы обрести здесь счастье, если бы отец и братья были рядом.

— О Лукреция, тебе придется научиться чувствовать себя счастливой вдали от братьев и отца.

Следующие дни она училась этому.

Подданные Джованни старались вовсю, развлекая молодую госпожу, чтобы она поняла, как рады они видеть ее. Банкеты в ее честь сменялись танцами, а танцы карнавалами. Узкие улицы города едва вмещали веселых людей, клоунов в сметных костюмах и фокусников, дающих представление в честь новой графини.

Лукреция, едва появившись среди них, сразу завоевала сердца не только своей красотой, но и тем, что явно ценила все то, что делалось для нее.

Джулия и Лукреция стали придумывать программу увеселений, решив устроить праздник для жителей Пезаро, который поразил бы их великолепием. Они привезли с собой из Рима свои самые роскошные наряды, чтобы ослепить горожан своими туалетами и дать им представление о том, как блестящ высший свет Рима.

Подруги решили затмить местную красавицу Катерину Гонзага ди Монтевеккьо, слава о прелестях которой достигла Рима и которую приходилось опасаться.

Они вымыли волосы, надели сеточки, украшенные драгоценными камнями. Одна убеждала другую, что никогда прежде та не выглядела красивее. На них были платья из парчи и шелка, отделанные жемчугом, которые они надели бы в Риме по случаю официального торжества. Чувствуя себя неотразимыми, они отправились в сопровождении Джованни на бал во дворец Гонзага.

Это был вечер их триумфа. Изучив лицо знаменитой красавицы, они пришли к выводу, что, хотя кожа у соперницы прекрасная, а фигура великолепная, но нос у нее слишком широк, зубы отвратительные, а на волосы просто неинтересно смотреть по сравнению с их чудесными длинными и блестящими волосами.

Джулия вела себя неестественно весело; Лукреция проявляла свою радость более спокойно. Вернувшись во дворец Сфорца, они сели писать письма святому отцу, чтобы рассказать обо всем и описать появление Катерины — они знали, что у его высокопреосвященства могло возникнуть впечатление, будто она гораздо красивее, чем на самом деле.

Сказали, что Лукреции нравится ее новый дом и что она в добром здравии. Жители Пезаро преданы Сфорца, писала она, бесконечные балы, маскарады, пение сменяют друг друга. Что же касается ее самой, то вдалеке от его святейшества, от которого зависит все ее счастье, она не в состоянии ощутить прелесть или удовлетворение, предаваясь веселью, подобно остальным. Сердце свое она оставила тому, кого считает сокровищем своей жизни. Она надеется, что его святейшество не забудет своих девочек и постарается как можно скорее вернуть их в Рим.

Такие письма приводили папу в восторг. Он требовал, чтобы его любимые девочки писали каждый день, и уверял их, что для него крайне важны малейшие подробности их жизни.

Так и было на самом деле. Хотя французы вот-вот могли вторгнуться в Италию, а его внутренние враги стремились сместить его, он чувствовал себя совершенно счастливым, получив письмо от своих ненаглядных девочек.

И когда через несколько недель он узнал, что Лукреция прикована к постели из-за простуды, он голову потерял от страха за ее жизнь. Он заперся в своих апартаментах, не желая никого видеть и виня себя за то, что позволил ей уехать, и лихорадочно обдумывал планы, чтобы как можно скорее вернуть дочь домой, несмотря на опасности.

Он хотел видеть ее рядом с собой. Без нее и Джулии он не радовался жизни. Он писал, что отсутствие Джулии сделало его невероятно чувственным, и помочь ему сможет только его любимая; только теперь он понял, что никого из своих детей он не любил так, как любит маленькую золотоволосую красавицу. Как только мог он думать, что любовь, которую он питал к своим сыновьям, может сравниться с чувством к нежнейшему созданию, такому прекрасному, как его Лукреция? Они должны вернуться. Мы не должны больше расставаться. Какие бы ни грозили опасности, мы встретим их вместе.

«Донна Лукреция, моя возлюбленная дочь, — с болью писал он. — Вы заставили нас пережить самые мрачные дни нашей жизни. До Рима дошло известие, что вы умерли или что нет никакой надежды, что вы будете жить, — это горькие, ужасные новости. Вы поймете нашу скорбь, вызванную глубочайшей любовью к вам, чувством, подобное которому мы не питаем ни к единому существу на земле. Мы благодарим Господа и Пресвятую Богородицу за то, что они отвели от вас опасность, но мы будем счастливы, только увидев вас лично».

Такие письма путешествовали между Римом и Пезаро, в то время как многие считали, что Александр находится на грани катастрофы, но он сам не желал сознавать это и заявил, что готов отдать все, лишь бы ему вернули его любимых девочек.

Джованни Сфорца больше всего на свете хотелось остаться в Пезаро; ему казалось, что здесь он не подвергнется нападению французов; наверняка враг не станет пересекать Апеннины, чтобы захватить такую маленькую территорию. Кроме того, Лукреция, выйдя из-под влияния отца, стала покладистой и любящей женой. Почему бы им не остаться в Пезаро на всю оставшуюся жизнь?

Этому была одна помеха. Занимая определенную должность в церкви, он находился на жалованье у папы. И хотя как Сфорца он служил Милану, его родственник Людовико, готовясь к вторжению неприятеля, чьей жертвой он окажется одним из первых, не тратил ни времени, ни денег на Джованни. Поэтому какое-то время Джованни получал меньший доход, а если он к тому же ослушается папу, удерживая его дочь около себя, то разве можно будет надеяться, что в Ватикане выплатят причитающуюся ему сумму?

Джованни чувствовал себя совершенно растерянным в течение нескольких недель, пока Лукреция и Джулия демонстрировали свои роскошные наряды и ослепляли красотой провинциальный двор.

Александр прекрасно понимал своего зятя. Слабый, безвольный человек, трус, думал Александр; таких людей он презирал. Он знал, что тот дрожит в Пезаро от страха, надеясь пересидеть неминуемый конфликт и остаться там вместе с Лукрецией.

Ничего у него не выйдет, потому что если Джованни решил удерживать жену около себя, то папа найдет самый деликатный предлог, чтобы просить ее вернуться. Александр подстроил так, что Сфорца назначили командующим Неаполитанской бригадой, и послал в Пезаро распоряжение Джованни немедленно отправляться принимать командование.

Джованни был совершенно ошеломлен, прочитав приказ.

Он поспешил в комнату к Лукреции и велел прочитать ей распоряжение из Рима.

— «Выехать немедленно… в Неаполь», — читала Лукреция. — Тебе, Джованни, ехать в Неаполь? Но ваша семья и неаполитанцы всегда были врагами.

— Так и есть, — вскричал Джованни. — Что задумал твой отец? Или он хочет погубить меня?

— Как может он хотеть погубить моего мужа, когда он всегда говорил, что самое большее удовольствие для него — это доставить удовольствие мне?

— Вероятно, он думает, что, погубив меня, не огорчит тебя.

— Джованни! — широко открытые глаза Лукреции умоляли его замолчать. Она очень боялась подобных сцен.

— Конечно, — бушевал Джованни, — он хочет вернуть тебя к себе. Он жить без тебя не может. Разве он это не говорил? Думаешь, я не понимаю, почему? Думаешь, я настолько глуп?

— Он мой любимый отец, это правда. Джованни громко рассмеялся.