Страница 73 из 77
– Мы?
– Ты, я и месье де Лоррэн.
– Ты собираешься доставить меня туда силой?
– Ты сделаешь это добровольно. Я устал от твоих служанок-шпионок. Гувернантка нашей дочери, видите ли, осмеливается идти к королю и жаловаться на де Лоррэна и меня, что мы смеем обращаться с тобой неподобающим образом.
– Что ж, она, по крайней мере, сказала чистую правду.
– И мой брат посмел требовать от меня, чтобы я исправился! И все это, мадам, благодаря вашим фрейлинам! Вот поэтому-то мы и едем в то место, где за нами никто не сможет шпионить.
– Я больше не намерена слушать ваши речи!
– И все же вам придется выслушать меня. Мы отъезжаем утром!
– Я не еду.
– Мадам, вы едете. Король не желает открытого разрыва между нами. А кроме того, вы что же, забыли о необходимости иметь наследника?
Генриетта развернулась и оставила покои Филиппа. Ворвавшись в свою спальню, она начала мерить ее шагами взад-вперед.
Чем, спрашивала она себя, чем я заслужила самого плохого мужа на свете?
Одиночество стало ее счастливейшим состоянием в Вийе-Коттерэ. По ночам она горько и подолгу плакала.
Будь у нее сын, она сумела бы добиться разрыва с Филиппом: по крайней мере, жить с таким человеком у нее не было больше сил. Вновь и вновь она оплакивала печальный жребий своего маленького сына.
К ее великому счастью, Филипп и Лоррэн вскоре устали от уединенной жизни в Вийе-Коттерэ и вернулись ко двору.
Был канун торжества и, как всегда, планировался ряд празднеств, но помимо них она нашла новое утешение в жизни: в один из дней к ней пожаловал высокий красивый молодой человек и принес сопроводительное письмо от Чарлза. В письме говорилось:
«Полагаю, ты без труда заметишь о некотором моем отношении к появлению на свет подателя сего письма по имени Джеймс, по этой причине я и вверяю его в твои руки, дабы ты направляла его во всем, и прошу использовать свой авторитет тетки во благо ему во имя твоей любви ко мне…»
Генриетта взглянула в карие, совсем как у Чарлза, глаза и обняла юношу.
Джеймс, герцог Монмутширский, был отправлен Чарлзом с визитом к ней. Король гордился сыном; и если бы Люси Уотер имела возможность увидеть сына сейчас, она, без сомнения, тоже испытывала бы гордость.
Генриетте известно, что Чарлз уже допустил юношу к лондонскому двору, дал ему герцогство, и что он нежно любит сына, но впервые ей довелось увидеть юношу своими глазами.
Она вновь повеселела; это был прекрасный повод забыть о днях унижения в Вийе-Коттерэ, да и как не быть веселой рядом с сыном Чарлза.
Отдельными проявлениями характера он напоминал ей самого Чарлза, но ему недоставало житейской мудрости брата, его беспечного цинизма и, пожалуй, той скрытой нежности, которая была так дорога Генриетте. Да и разве могло быть иначе? Ведь Чарлз один на всем свете!
– Джеймс! – воскликнула она. – Расскажи мне о брате. Ты должен сообщить мне о нем все, до самых мельчайших подробностей: когда он встает, как проводит день… и прочие тривиальные вещи, те относящиеся к государственным делам, но важные для меня. Я хочу знать все о моем любимом брате.
И Джеймс рассказывал, а Генриетта то и дело отводила его в сторонку, послушать эти рассказы.
Она требовала, чтобы он показал ей танцы, которые танцуют там, эти странные народные танцы, такие необычные здесь, во Франции. А потом вновь требовала рассказать о Чарлзе.
Лоррэн, однако, сумел лишить ее даже этой радости.
– Они говорят исключительно по-английски, – заметил он Филиппу. – Она прямо-таки влюблена в этого своего племянника.
– Вздор! – сказал Филипп. – Он же сын ее горячо любимого брата.
– Слишком горячо любимого, по мнению некоторых. Теперь она за отсутствием брата любит его сына. Это совершенно в духе Стюартов, как всем известно…
После этого разговора Филипп не давал прохода жене своими упреками и колкостями, и жизнь с ним стала еще более невыносимой.
В июне Мария-Тереза разрешилась сыном. По всей стране прокатилась волна всеобщего ликования. Дофин оказался болезненным и хилым мальчиком, но несмотря ни на что страна имела наследника.
Генриетта ожидала ребенка примерно через два месяца.
Она молила Бога даровать ей сына. В случае появления мальчика она решила во что бы то ни стало разойтись с Филиппом: поговорить с королем и объяснить всепонимающему Людовику, что ни одна женщина, равная ей по происхождению, не сумела бы перенести такого обращения с собой.
Ее сильно беспокоила мать, состарившаяся на глазах после возвращения из Англии. В дни неурядиц между Англией и Францией та заболела, и по ночам мучилась бессонницей и тревожными мыслями о будущем отношений между сыном и племянником.
У Генриетты приближались роды, ей уже не разрешалось вставать, и мать сама приехала к ней в Сен-Клу. Они не стали говорить о трениях между двумя королевствами или о личной жизни – слишком печальным выглядело и то и другое, поскольку Генриетта-Мария, как и весь двор, знала о повадках мужа Генриетты. Поэтому они говорили о будущем ребенке, о надеждах на рождение мальчика, а потом речь зашла о болезни королевы.
– Я не понимаю причины моего недомогания, – сказала Генриетта-Мария. – Впрочем, мне всегда казалось, что объяснять болезнь – занятие бестолковое, и мне никогда не хотелось уподобляться дамам, которые плачутся на весь свет из-за порезанного пальца или приступа головной боли. Но как бы мне хотелось суметь уснуть! Пока я лежу и бодрствую, я без конца переживаю прошлое. Оно словно проходит передо мной. Мне начинает казаться, что твой отец разговаривает со мной и заклинает меня обуздать легкомысленность Чарлза.
– Чарлз пользуется всеобщей любовью, мама. Вот уж о нем-то я беспокоюсь меньше всего! Может быть, его подданные просто обожают веселых королей, и выходки Чарлза им по сердцу. Они так устали от суровых кромвелевских порядков.
– Но женщины его двора! Дело не в любовнице… или в двух. Но это же не двор, а настоящий сераль!
– Мама, Чарлз будет Чарлзом, что бы ни говорили о нем.
– И при этом – не иметь наследника! Кроме одного только Джеймса Крофтса… или Монмута… как его там теперь?
– Очаровательный мальчик, – сказала Генриетта.
– И кажется, в будущем – такой же распутник, как его отец и мать.
– Люси Уотер, – задумчиво сказала Генриетта. – Мне довелось ее однажды видеть. Красивая женщина… но бесхарактерная, как мне показалось. Впрочем, Чарлз любил ее и сдержал обещания относительно сына, и о дочери позаботился, хотя, если верить языкам, он ей вовсе не отец.
– Он готов поднять руки перед любой девкой, которая придет к нему и скажет, что он отец ее ребенка.
– Милый Чарлз! Он всегда отличался излишним добродушием. Мама, только не надо беспокоиться. Я пришлю к тебе своего врача, пусть пропишет тебе что-нибудь от бессонницы:
– Дитя мое, да сохранят тебя все святые. Да проведут они тебя через горести к счастью! Да будет твоя жизнь счастливее моей.
– Я все время думаю, что у тебя был добрый, славный муж, который был тебе верен, мама. Ведь это такое счастье!
– Ах, иметь такого, как он… и потерять его, потерять навсегда!..
Мать и дочь погрузились в молчание, и немного погодя Генриетта-Мария отбыла в Коломб.
Через четыре дня у Генриетты родилась дочь. Мать не пришла взглянуть на внучку: к тому времени она была уже слишком больна, чтобы покидать Коломб.
Генриетта-Мария лежала в постели, врачи, присланные дочерью, столпились вокруг.
– Вашему величеству необходим сон, – сказал месье Вало. – Отдохнув, вы сможете восстановить силы. Мы дадим вам средство, которое поможет прекратить вашу боль и уснуть.
Уловив, что врачи говорят о каких-то гранулах, Генриетта-Мария приподнялась на локте.
– Месье Вало, – сказала она, – мой лондонский врач доктор Майерн говорил мне, чтобы я ни при каких обстоятельствах не принимала опиум. Вы только что говорили о гранулах. Это гранулы опиума?