Навстречу судьбе

Он вышел, а Дженна расслабилась, устроившись на подушках. Она понимала, что Ален сказал правду насчет своей матери, но понимала также, что никогда не простит отца. Отправившись в Дордонь, она столкнется с жизнью, которая прошла без нее, — жизнью, из которой ей не было уделено ни минуты. Дженна вспомнила, как Ален назвал ее «потерянной дочерью», однако он даже не мог себе представить, насколько потерянной она была. Оправиться от этого чувства невозможно, его можно только забыть в суматохе настоящей жизни.

Настоящим Дженны был Глин и их планы на будущее — правда, смутные планы, но это ничего не меняло. Дженна почувствовала раздражение, вспомнив слова Алена о поездке в Италию. Она нужна Глину, Глин хочет на ней жениться. Все произойдет неспешно и удобно, как раз так, как хотелось Дженне.

Она не нуждалась в страсти. Темпераментный мужчина вроде Алена Лемаршана устрашит любую нормальную женщину. По его смуглому лицу пролетал целый поток эмоций, и, даже занимаясь будничными делами, он излучал несомненную чувственность.

Дженна раздраженно поерзала на подушках. Слово «чувственность» для нее ничем не отличалось от любых других слов. До сих пор она вообще не придавала значения этому слову, но теперь поняла, что это такое. Дженна запросто могла бы обойтись без чувственности. Ей было удобно в обществе Глина, больше она ни о чем не мечтала. А Алену полезнее свои замечания оставлять при себе.

По настоянию врача Дженна провела в постели два дня и за все это время ни разу не видела Алена. Это обстоятельство вызвало у нее явное чувство вины — Дженна считала себя обузой, ей следовало убраться отсюда как можно скорее, а не обременять собою хозяев дома. К концу второго дня она пришла к твердому убеждению, что Ален решил не замечать ее присутствия, и, поскольку дом принадлежал ему, она не понимала, как расценивать подобное решение — как оскорбление или, наоборот, как любезность.

Она часто виделась с Маргаритой и постепенно училась расслабляться в ее присутствии. Это опять-таки вызывало у Дженны угрызения совести, поскольку она начинала привязываться к женщине, отнявшей у нее отца. Мать никогда не простила бы ей такого предательства.

— Ален вернется домой утром, — заметила Маргарита, зайдя пожелать Дженне доброй ночи после второго дня, проведенного в постели. — Как приятно видеть, что вы немного оправились! Ален тоже будет рад. Вы так перепугали нас всех.

— Значит, его здесь нет? А я думала…

— Вы думали, что он решил покончить с тиранией? — Губы Маргариты дрогнули при виде замешательства Дженны. — О, не смущайтесь, Дженна. Ален — слишком властный мужчина, как его отец, но в отличие от отца он гораздо снисходительнее. Если бы его не вызвали в Париж, несомненно, он бы лично проследил за вашим выздоровлением. Завтра он вернется.

— К тому времени я уже встану, — поторопилась ответить Дженна.

— Ни в коем случае, вам надо отлежать еще один день. Так велел врач.

После такого решительного заявления Маргарита ушла, а Дженна повалилась на подушки, понимая, что ее слишком встревожило известие о возвращении Алена. Он снова начнет распоряжаться ею, а Дженне совсем не хотелось отправляться в Дордонь. Почему-то она боялась обнаружить то, чего было бы лучше не знать.

На следующее утро Дженна все же встала и медленно прогуливалась по саду, когда Ален подъехал к дому. Выбираясь из машины, он не заметил Дженну, и ей представилась возможность понаблюдать за ним, не испытывая ответного пронизывающе-насмешливого взгляда темных глаз. Ален выглядел усталым и немного раздраженным. Его изогнутые губы сжались в прямую линию, черные брови сошлись над пере­носицей.

Нечто вывело Алена из себя. А может, некто? Дженна немедленно предположила, что во всем виновато ее присутствие в этом доме. Она мучительно покраснела, и как раз в этот момент Ален обернулся, заметив ее.

— По-моему, вам было приказано не вставать с постели три дня. — Остановившись, Ален обеспокоенно оглядел ее с головы до ног. — У вас плоховато с дисциплиной, мадемуазель.

— С дисциплиной у меня все в порядке. Просто мне захотелось прогуляться, — беспомощно попы­талась оправдаться Дженна, и Ален прищурился.

— А почему такой виноватый тон? Вы что-то натворили?

— Вот еще! Ничего я не натворила, месье Лемаршан.

— Тогда почему вы покраснели? — Ален медленно направился к ней, перекинув пиджак через плечо и держа дипломат в руке. Когда он остановился рядом, возвышаясь над Дженной словно башня, она с трудом сохранила спокойствие.

— Ну… просто мне неловко находиться здесь, — в порыве откровенности призналась она, о чем немедленно пожалела. — То есть я хотела сказать… вы выглядите слишком усталым, и…

— И вы немедленно предположили, что злоупотребили нашим гостеприимством, а я уже думаю: «Mon Dieu, опять придется возиться с этой бестолковой англичанкой!» Позвольте напомнить — именно я пожелал, чтобы вы остались здесь.

— Если бы я не чувствовала себя так плохо, я ни за что не осталась бы. Отправилась бы себе восвояси — конечно, если бы вы отвезли меня в Париж, месье Лемаршан.

Ален, состроив недовольную мину, повернул Дженну к дому.

— Не раздражайте меня, — пробурчал он. — Сегодня у меня выдался нелегкий денек, а вчерашний был и того хуже. Мне нужен душ, а потом — немного мира, покоя и здравомыслия. И наконец, я хочу, чтобы меня называли Аленом. Вы испытываете мое терпение, Дженна.

— Когда я вернусь в Англию… — резко начала Дженна, но осеклась, поскольку Ален решительно перебил ее:

— Возможно, пройдут недели, прежде чем вы вернетесь в Англию. Французские законы действуют медленно, но верно. А поскольку вы еще даже не видели своего наследства, прогресс можно считать незначительным.

— Глин приедет сюда и все осмотрит.

— Дела моей матери и ваши не имеют никакого отношения к английским поверенным. Это семейные дела.

— Я не член вашей семьи.

— От повторения ничего не меняется, — ехидно сообщил Ален.

Взяв за руку, он повлек Дженну в дом, чуть ли не насильно, и Дженне осталось только промолчать. Ален снова вмешался в ее дела, принялся распоряжаться ею, словно и не уезжал, а Дженне приходилось молча терпеть это, чтобы не навлекать на себя новые неприятности. Ее сопротивление наверняка встре­вожило бы Маргариту, а Дженну такая перспектива совсем не радовала. Она уже привыкла к обществу матери Алена: от нее веяло непоколебимым спо­койствием и постоянством.

— Неужели я заставил вас замолчать? — заин­тересованно спросил Ален, входя в холл. — Не знаю, как это получилось, но постараюсь запомнить. — Насмешливое выражение неожиданно исчезло с его лица. Ален вдруг шутливо взял Дженну за подбородок, явно смягчившись. — Будьте послушной девочкой, отнесите вот это в кабинет. Я вспоминаю о правилах приличия только после душа.

Быстро и неожиданно поцеловав Дженну в приоткрытые губы, Ален начал подниматься по лестнице. Дженна так и осталась стоять внизу с его дипломатом в руке и ошарашенным выражением на лице. Оправившись от изумления, она прошла по коридору к его кабинету, нахмурив брови.

Она вовсе не хотела входить в эту семью. Она не хотела иметь во Франции ни родственников, ни друзей, с которыми всегда приходится расставаться. И уж во всяком случае, Дженне вовсе не хотелось знать о том, как жил здесь ее отец. Ален глубоко заблуждался: в этой стране у Дженны не было корней, стоит ей уехать отсюда, и она выкинет из памяти всю эту историю. А уедет она завтра же. Позвонит Глину и выдумает какой-нибудь убедительный предлог — к примеру, необходимость вернуться к работе. Решение она уже приняла.

Одно дело — принять решение, другое — его выполнить, размышляла Дженна на следующий день, сидя в машине, несущейся в Дордонь. Ален отмел все ее предлоги, а звонок Глину вызвал у Дженны чувство, что теперь она всецело зависит от милости Алена — неважно, что сам он об этом не подозревал.

Странные события, случившиеся со времени ее приезда во Францию, заставили Дженну почти забыть, зачем она решилась на эту поездку. Она отчетливо вспомнила разговор с Глином. «Именно этого я и ожидал, от этого и пытался тебя избавить, — с мрачным удовлетворением подытожил он. — Ты не в состоянии справляться с подобными делами, Дженна».