Серый ангел

Мне было пять лет, но я до сих пор помню постоянный запах перегара в квартире, который выветривался два месяца.

Папина собутыльница родила моего сводного брата Толю, как ни странно, абсолютно здоровым, и бог смилостивился, больше она рожать не могла.

Наш с Толиком папашка почти двадцать лет тому назад умер по пьяни. Печень не выдержала очередного запоя паленой водкой. Толикина мама «поминала» мужа два года, и ее ангел-хранитель сжалился над нею, «прибрав» в лучший мир.

Бабушка смогла выдержать воспитание «р?дного внучк?» полтора года. Ни денег, ни сил у нее не оставалось, и она, сбагрив Толика на два дня соседке, приехала в Осташков. Увидев маму, она сложила руки и запричитала:

— Катя, я больше не могу! Катя, я родила в сорок лет и забаловала парня, а он тебе жизнь испортил. Но Толик-то не виноват! — Не находя на лице бывшей невестки немедленного понимания, бабушка резко сменила тон: — Я на Толика и Машку отпишу дом в равных долях. Ты помнишь, дом двухэтажный.

Маме бывший дом в деревне очень нравился. Единственный недостаток — он находился аж в Мордовии, под Саранском. Мама туда поехала после института по распределению экономического института руководить сельмагом. Тогда-то она и «сорвалась» на папе.

Бывшая свекровь стояла в коридоре, напротив нее, сцепив руки. Насколько помнила мама, свекровь не уйдет, не добившись своего.

— В чем дело? Подробнее.

— Возьми к себе Толика, в деревне он пропадет.

Маму шатнуло к дверному косяку, и теперь она прижала руки к груди.

— То есть как?

— Он же брат Машеньке. Пожалей, Катя. Ребенок остался без родителей.

— Не я мужу наливала, — попыталась воспротивиться напору мама, но бабушка ее не слушала.

— Вот тут у меня болит, — бабушка посерьезнела и протянула маме больничную выписку. — Болезнь у меня, Катя, страшная, осталось немного. Вот, читай, годочек-другой остался. А Толика придется сдавать в детский дом. Забери его, Катя.

Бабушка сдерживала слезы. За всю жизнь не привыкшей просить, ей пришлось три дня настраиваться для разговора.

И мама взяла Толика к нам. Не знаю, сколько раз она пожалела об этом. Ни я, ни Толик ни разу не слышали от нее жалоб. А Толик стал звать маму мамой ровно в ту минуту, когда бабушка ввела его в нашу квартиру. Бабушка, пока везла его из деревни к нам, в Осташков, так и говорила: «Мы едем к маме и сестре». Маленький Толик поверил.

Деревня, из которой его вывезла бабушка, вздохнула с облегчением, особенно утки, которых он купал в пруду без их на то воли, и соседские девочки, которым он на подоконник, а если рука не дрогнет, то и на кровать, подкидывал лягушек.

В школе я была «ботаном» и отличницей, а брат хулиганил. В редкие дни его появления в школе преподаватели затыкали носы от тяжелого духа чуть подпорченной рыбы, которую они с друзьями круглосуточно ловили на Селигере, а затем коптили в железных бочках.

Мама не ходила на родительские собрания в его класс, заранее зная все претензии к ее «чаду». На Толикины прогулы в школе мама смотрела сквозь пальцы, главное — Толик приносил домой рыбу. Жили мы тогда скудно, и мелкие браконьерские сделки брата сильно помогали семейному бюджету.

Наш участковый, Игорь Иванович, перестал проводить беседы с Толиком где-то классе в шестом, только отзванивался маме, сообщая об очередной «шалости».

Когда Толик учился по второму разу в седьмом классе, в смутные девяностые, в магазин к маме пришел новый бухгалтер, математик, бывший изобретатель, Борис Иванович. Мама приглядывалась к нему два месяца, а затем женила на себе. Отчим и стал нашим настоящим отцом.

Девять классов за Толика закончила я. Братец к этому времени увлекся бодибилдингом, проводил время в «качалке», но никогда не отказывался подработать.

Я торговой хваткой пошла в маму. Она всю жизнь заведовала бакалейным отделом, а сейчас директор крупного магазина. Отчим в магазине старательно исполнял обязанности бухгалтера, но без огонька. Когда положение в стране стабилизировалось, он вернулся в институт и продолжил изобретать что-то сельскохозяйственное. А четыре года назад начался фейерверк его успеха. Отчим получал одну за другой весьма приличные премии. Мама вложила деньги в покупку большой квартиры в Твери и в собственный магазин. Но привычка все по десять раз пересчитывать и экономить у мамы осталась. Я в нее.

Мама так разволновалась, когда узнала, что мы едем за Урал, как будто впервые отпускала меня одну в школу, до которой придется переходить две дороги и обе без светофора. Отчим, наоборот, благословил. Ему нравятся все мои начинания, он почему-то верит в мою разумность. Я отчима тоже люблю. Бескорыстно. Хотя, когда он одолжил мне денег на мою «табуретку», а через полгода отказался взять деньги, я полюбила его еще больше.

Единственное, что смирило маму с нашим походом, это временный переезд к ней Данилы. За время нашей «командировки» она затаскает беднягу по музеям и театрам и, не дай бог, осуществит свою мечту и запишет пацана в балетную школу. У меня такой красивый сын, что нечего ему делать среди балерунов, знаем мы их специфику.

Пейзаж за окном постепенно менялся. Все чаще появлялись пролески, деревья становились выше, солнце припекало сильнее. Ветер теплым феном поднимал мои короткие волосы.

Толя протянул назад руку, и «гуманист» Кирилл хотел было вложить в нее открытую бутылку… но тут на дорогу из низкорослого пролеска справа выскочили двое мужчин.

Толя резко затормозил, и Кирилл воткнулся головой в переднее сиденье. Пиво пенящейся струей «спроектировало» на затылок Толика.

Мужчины на дороге старательно улыбались, демонстрируя дружелюбие. На нефтяников они не походили ни лицами, ни одеждой. Интересно, где они в этой глуши покупают такие хорошие летние костюмы из хлопка? В окно автомобиля потянуло дорогим парфюмом.

— Ребята, выручайте, — вальяжно заговорил мужчина постарше. — Мы на пикник выехали, а машина, черт бы ее побрал, ведро с гвоздями, обратно ехать отказывается. Нам-то по фигу, мы в отпуске, а вот сестре моей срочно нужно в город. Подвезите, пожалуйста.

Мужчине было в районе сорока, и выглядел он как-то… слишком лощеным, особенно для данной местности. Помимо дорогого светлого костюма и парфюма, обращал на себя внимание ровный, нездешний загар, типичный для солярия, но не для лесотундры. Солнцезащитные очки, висящие на вороте шелковой футболки, тянули на двести евро. И просил этот мужчина как бы понарошку, чувствовалось, что ему последние лет двадцать не приходилось никого ни о чем просить.

Второй был моложе и проще лицом. Но и он не производил впечатления «наивного селянина». Взгляд строгий, костюм с иголочки, ботинки дорогущие.

Старший из них говорил быстро, предупреждая возможный отказ с нашей стороны. Толик флегматично ждал результатов переговоров, Кирилл оглядывал окрестности.

— Телефоны в этой местности не берут, машины почти не ездят. Да и страшно сестру с работягами отправлять. А вы вот с дамой, с такой милой девушкой. — Махнув в сторону лесочка, мужчина властно позвал: — Аня! Сестренка! Иди сюда!

Последние фразы он говорил, глядя прямо мне в глаза, правильно вычислив, кто будет принимать решение.

В редком пролеске маскировался военный «газик». Ну точно! Они же военные, только в штатском. Подтянутые, подкачанные, коротко стриженные.

Первым внутри меня очнулся интуитивный голубенький голос: «Ах, Маша, необходимо помочь людям. Смотри какие они интеллигентные, дружелюбные, симпатичные». Тут встрял невозмутимый оранжевый голос: «С какой такой радости мы должны проявлять гуманизм у черта на куличках к незнакомым людям, и, не дай бог, бесплатно? Ни фига подобного!» Третий голос лениво забормотал: «Правильно, правильно, валить отсюда надо».

Я приготовила фальшиво-милую отказную улыбку, но тут Кирилл, глядя в пролесок, сказал: «Боттичелли, «Афродита». У Толика просто отвисла челюсть.