Страница 46 из 62
— Из-за имущества… — Шеф снова закурил. Руки у него дрожали сильнее прежнего. — Да, там было имущество. Но ведь Грибову оно не нужно?
— Чего вы привязались к Грибову? — сердито спросила Лена. — О нем никто и не говорит!
— Но… Но почему он тогда тебе работу предлагает? Тебе, дочери следователя?
— Здрасьте, — растерянно сказала Лена. — А что, просто так он это сделать не может?
— Давно Марину убили? — словно не слыша ее, спросил Летягин.
— Больше месяца назад. Вы ее хорошо знали?
— Я жил с ней несколько лет. Жениться хотел.
Лена чуть было не присвистнула. Шагу невозможно было ступить в Москве, чтобы не встретить людей, о которых слышал от других людей, все здесь были заранее знакомы через знакомых. Правда, об остальном мире тоже ходили такие слухи, якобы даже существовала универсальная формула: за пять шагов, точнее, за пять человек можно добраться до любого, хоть до Папы Римского или английской королевы. Ты знаешь господина М, тот знает господина А, тот знает господина Л. Мир МАЛ.
— Это очень старая история, — нервно добавил шеф. — Я не видел Марину уже лет семь. Все быльем поросло… Вот уж не думал, что она с Грибовым поддерживает отношения. Кто же ее убил? Муж?
— Она не была замужем.
— А мать ее умерла?
— Да.
Лена настороженно наблюдала за шефом. Ей пришло в голову, что человек, так близко знавший убитую, должен заинтересовать отца. Настораживало и его состояние: слишком взволнованным оно было. Не похоже, что «быльем поросло». «Семь лет назад расстались… Может, он ее во всех своих бедах винил все эти семь лет, а потом взял и кокнул по пьяни. Без всякого имущественного интереса. Отомстил, да и все тут» — в Лене Ивакиной неожиданно проснулся фамильный Штирлиц.
— Ладно, Лена, — резко произнес шеф. — Иди. Если хочешь, позвони Грибову. Даже если это его скрытая взятка твоему отцу, не воспользоваться ею будет глупо. Ты умная, способная, тебя быстро натаскают. Это уже карьера. Ты ее достойна. Не бери в голову: то, что я наговорил, оно… меня же самого не убеждает. Знаешь, неудачнику всегда очень трудно определить, то ли его образ мыслей — это следствие его неудач, то ли он стал неудачником из-за такого вот образа мыслей. Хотя, на самом деле, какая разница?
— Я пошла? — Лена попятилась к двери. У нее было ощущение, что она подсмотрела или подслушала чужой секрет.
— Видел я Марину, — вдруг сказал шеф. — Недавно. Все, все я наврал.
— То есть?
— А вот так. Так бывает.
— Подождите! — Лена выставила вперед руки — это была чисто ивакинская привычка. — Вы должны поговорить с моим отцом.
— Ну нет! — редактор отодвинул голову, не двигая шеей, только выпятив кадык. — Мне Витька башку отстрелит.
— Ерунду не говорите! Все равно он вас допросит. Я тоже свидетелем пойду. Вы же мне сказали, правильно? В общем, вы должны помочь следствию, — твердо сказала она. — Если вам ваш Витька башку отстрелит, клянусь ответить разоблачительной статьей!
— И в каком же издании? — улыбаясь, спросил Летягин.
— В каком примут.
— Против Витьки ни в одном не примут. Только может в бесплатном каком, типа «Туризм и отдых». Но и то вряд ли.
— Опубликую в «Туризме и отдыхе».
— Ну ладно, уговорила. Иди звони своему отцу. — Летягин наклонился, пошебуршал чем-то под столом и выставил на стол бутылку.
«Сейчас напьется. Свидетель!» — подумала Ленка, отходя к двери. Она слишком хорошо знала своего шефа…
31
— Да вы что?! — сказали Онищенко в архивном отделе. — Кто же такие вещи на руки выдает?!
— А как это делается? — спросил он. Онищенко уже очень жалел, что связался с этой историей. Все-таки старый следователь был явно не в себе. Хотя… Про него, смеясь, говорили, что он любит детективы. Но Онищенко с трудом верил в то, что человек, всю жизнь проработавший следователем, способен получать удовольствие от таких игр — и от этой своей комичной роли Эркюля Пуаро на пенсии.
Женщина из архивного покачала головой.
— Это сложная процедура. Вам зачем?
— Для диссертации, — тоскливо произнес Онищенко.
— Запрашивайте. Если для диссертации, вы должны знать, как это делается. А что за диссертация? Какой аспект дела вас интересует?
«Какой аспект? — подумал Онищенко. — Этот старый интриган даже не сказал, что искать».
Дело с убийством Лапчинской потихоньку шло своим чередом. Неожиданно появилась в нем новая линия: убитая несколько раз занималась перепродажей антикварных вещиц и знала не только многих галерейщиков, но также и тех, о ком ходили глухие слухи, связанные со сбытом краденого. Онищенко не обратил бы на это особого внимания, если бы не первый разговор с Ивакиным. В статье, которую тот откопал, действительно, были не только намеки на измены, но и намеки на антиквариат. Они не соответствовали действительности. Однако если принять во внимание, что вся эта статья была какой-то непонятной — она появилась не к месту, не там и не о том — и могла восприниматься как некое предупреждение или донос, то почему было не воспринимать в таком же ракурсе и факты об антиквариате? Да, дома у Лапчинской все осталось на своих местах: но, во-первых, это приняли с оговорками, поскольку никто, кроме убитой, не мог точно знать, что там на самом деле было. А во-вторых, на своих очевидных местах должно было остаться только то, что убитая не прятала. Если в доме хранились некие секретные вещи, то, вполне возможно, убийца знал о них, за ними пришел, их и похитил. Грибов, самый близкий Алене человек, подтверждал, что в квартире ничего не тронуто, но ведь он был и главным подозреваемым.
— Какой аспект? — переспросил Онищенко. — Антиквариат. Похищение антиквариата.
— Делать вам нечего! — возмутилась архивная работница. — Он-то здесь при чем? Вы не перепутали с инициалами? Вот его сын — да. Он, действительно, сел за взятку, которая как раз и была картиной. Кстати, краденой. Хорошо, что он сам об этом уже не узнал.
«Нет, ну это даже не смешно! — с неожиданной злобой подумал Онищенко. — Что за кошки-мышки! Узнал что-то — скажи! Нет, играет в детектива, как мальчишка».
— Откуда вы это знаете-то? — раздраженно спросил он архивистку.
— Так у меня муж покойный у него в подчинении был. В свое время это дело гремело! Полковник милиции и ворованная картина!
— Не Рубенс? — на всякий случай уточнил Онищенко.
— Вы с ума сошли! — испугалась она. — Нет, там что-то помельче было. Хотя тоже голландское. Поймали с поличным. Тогда все говорили, что его подставили, уж слишком он пил и болтал тоже слишком. Ну, что пил — понятно. Тогда ведь начались все эти разоблачения и вдруг оказалось, что отец-то его, генерал, и не застрелился вовсе!
— А, — сказал Онищенко.
— Всю жизнь считалось, что генерал застрелился. Вы историю помните? Что он застрелился для того, чтобы спасти своих близких, чтобы их не преследовали. Он знал, что его со дня на день арестуют. И если дело дойдет до процесса, то пострадает вся семья. Вот потому и застрелился. Но когда начались хрущевские разоблачения, один историк стал копаться во всем этом и неопровержимо доказал, что генерала убили! По приказу Сталина. Представляете?
— Представляю.
— Вот его сын с горя и запил. Поговаривали, что в картишки начал играть, на женщин тратился. Ну и пошло-поехало. И главное, он стал много болтать. Ругал органы… Вот и решили его убрать с глаз подальше. Времена, правда, уже были не те, чтобы убивать в овраге. Его просто-напросто подставили со взяткой.
«А пошел он! — подумал Онищенко. — Что он имел в виду? Картину эту, что ли? Но этого сына поймали с поличным — значит, картина никуда не ушла. В самом деле, разве можно так притягивать за уши? Но он на пенсии, ему делать нечего».
— Я позвоню? — попросил он архивистку. — Владимир Александрович? — Как бы Онищенко ни злился, природная добросовестность не позволяла ему отбросить что-то в сторону, не доведя до конца. — Думаю, я обнаружил то, на что вы намекали.