Страница 7 из 60
С воздухом и того проще. Заботу доставляют только окись и двуокись углерода. Правда, у нас имеется воздухоочиститель, он поглощает выдыхаемую двуокись углерода и откачивает ее за борт. Что касается окиси углерода — а ее было бы гораздо меньше, будь курение на борту запрещено, вот только бунт на корабле нам совершенно ни к чему, тем более на трехсотфутовой глубине, — то она сгорает в специальной топке, после чего, как и двуокись, откачивается за борт. Но даже ко всему этому я не имею практически никакого отношения, потому как у меня есть толковый механик, он содержит очистительные машины в отличном состоянии. — Бенсон вздохнул. — Есть тут у меня и операционная, она вам очень понравится, доктор Карпентер. Хирургический стол, зубоврачебное кресло и еще много всего… И самое страшное, с чем мне довелось иметь дело, — это ожог: во время лекции наш кок заснул с сигаретой в руке и опалил себе пальцы.
— Лекции?
— Надо же мне хоть чем-нибудь заниматься, чтобы не свихнуться. Два часа в день я трачу на то, чтобы прочитать последние публикации из области медицины, но какой в этом толк, если у меня нет возможности практиковать? Вот я и читаю лекции. Рассказываю о тех местах, где нам предстоит побывать — и всем интересно. Меня слушают даже тогда, когда я говорю о здоровье и гигиене. Когда же речь заходит о пагубных последствиях переедания и слабой физической подготовке, тут уж они отключаются. Да и сам я не думаю о том, что говорю. Как раз на одной такой лекции наш кок и погорел. Вот почему дружище Генри, старший вестовой, критически и свысока судит о вкусах тех, кому, как он считает, недостает чувства меры. Сам он лопает за двоих, однако в силу того, что с его пищеварительным трактом творится что-то неладное, он всегда остается худым и плоским, как щепка. Хотя клянется, что это, мол, от недоедания.
— В общем, жизнь у вас — сплошная малина, не то, что у обычного практикующего врача.
— Что верно, то верно. — Он просиял. — Но есть у меня одна работенка, вернее, любимое занятие, — которой нет ни у одного практикующего врача. «Ледовая машина». Я на ней собаку съел.
— А что думает об этом Генри?
— Что? Генри? — Бенсон рассмеялся. — Это совсем не то, что вы думаете. Я вам потом покажу.
Генри принес завтрак. Как бы мне хотелось, чтобы здесь сейчас оказался метрдотель из какого-нибудь лондонского пятизвездочного отеля — он увидел бы тогда, каким должен быть настоящий завтрак!
Когда я покончил с едой, Бенсон сказал:
— Командир Свенсон предупредил, что вы можете осмотреть корабль. Я в вашем полном распоряжении.
— Очень мило, с вашей стороны. Но сначала я хотел бы побриться, одеться и поговорить с капитаном.
— Брейтесь на здоровье, никто вам не мешает. Что касается одежды, то самая удобная одежда на борту — рубашка и брюки. И еще капитан просил передать, что он непременно растолкует вам все, что может вызвать ваш интерес.
После того, как я побрился, Бенсон повел меня осматривать этот плавучий подводный город; должен признаться, «Дельфин» мог дать сто очков вперед всем британским подлодкам, которые я видел: по сравнению с ним они казались настоящими реликтами ледникового периода.
С самого начала нужно сказать, что размеры лодки были просто потрясающие. Внутри огромного корпуса помещались мощный ядерный реактор, равный по мощности реакторам, что стоят на трехтысячетонных надводных кораблях, и три нижние палубы вместо одной, как на обычной подлодке. Благодаря удачному сочетанию крупных размеров корпуса и мягких тонов, в которые были выкрашены все внутренние помещения, рабочие отсеки и проходы, создавалось удивительное впечатление легкости, воздушности и, кроме того, простора.
Первым делом Бенсон, конечно же, повел меня в лазарет. Это была одновременно самая маленькая и наиболее оснащенная операционная из всех, что я когда-либо видел: любой врач, который пожелал бы провести серьезную операцию или просто запломбировать зуб, мог бы найти здесь все необходимое. Однако в отличие от традиционных, утилитарных плакатов, которые обычно развешивают на стенах врачебных кабинетов, Бенсон украсил единственную, свободную от хирургического и прочего медицинского оборудования переборку лазарета красочными портретами всех мультипликационных персонажей, каких я знал — от Попая до Пиноккио; и как бы в довершение всего там висело двухфутовое изображение Мишки-Йога в безупречно чистом галстуке, усердно отпиливающего дощечку на указательном столбе, в том месте, где было первое слово объявления, гласившего: «Не кормите медведей!» Картинки висели во всю переборку — от пола до потолка.
— Совсем не похожи на обычные плакаты, с красотками, — заметил я.
— Этого добра у меня тоже хватает, — печально вздохнул Бенсон. — Я одолжил их у заведующего фильмотекой, понимаете? Но вывешивать на всеобщее обозрение такое нельзя — разлагает дисциплину. И все же. Они хоть как-то скрашивают затхлую обстановку, а то тут, как в морге, не так ли? Да и потом, я думаю, радует глаз редких больных — отвлекает внимание, пока я роюсь в старом учебнике в поисках злосчастной 217-й страницы, чтобы выяснить, какая хворь их одолела.
Выйдя из операционной, мы миновали кают-компанию, офицерские каюты и спустились на палубу ниже, где находились жилые помещения команды. Бенсон показал мне отдраенные до блеска, выложенные кафелем душевые, сверкающий чистотой кубрик, а затем провел в столовую команды.
— А вот и сердце корабля, — объявил он. — Оно не в ядерном реакторе, как полагают непосвященные, а здесь. Вы только взгляните: высококачественная система воспроизведения звука, музыкальный автомат, проигрыватель, кофейный автомат, машина, делающая мороженое, кинозал, библиотека, игорная комната. Разве можно сравнивать какой-то там ядерный реактор с эдаким чудом? Подводники былых времен перевернулись бы в гробах, знай они, как мы тут живем: по сравнению с ними мы — как сыры в масле. Может, оно действительно так и есть, а может нет, тем парням никогда не приходилось сидеть под водой месяцами… Кстати, именно тут я на сон грядущий читаю лекции о вреде переедания. — Бенсон нарочито повысил голос, как бы в укор семи или восьми матросам, которые сидели за столами, пили кофе, курили и читали. — И результат моих лекций о пользе диеты, доктор Карпентер, как вы сами можете убедиться, налицо. Вы когда-нибудь видали подобную компанию откормленных донельзя молокососов.
Матросы весело загоготали. Они, видно, уже привыкли к тому, что Бенсон любил перегнуть палку, и относились к его шуткам без всякой обиды. Они производили впечатление молодцов, которые не ударят в грязь лицом, окажись у них в руках нож с вилкой, и каждый из них с виду был весьма далек от идеала, который старался вылепить из них Бенсон. Матросы, высокие и маленькие, все, как один, имели любопытное сходство, объединявшее, как я успел заметить, Забрински и Роулингса, — это взгляд, спокойный, уверенный и жизнерадостный взгляд знатоков своего дела, отличавший их от обычных людей.
Бенсон добросовестно представил мне матросов и подробно рассказал, чем каждый из них занимается. А команде, в свою очередь, он объяснил, что я, дескать, врач британского военно-морского флота и в плавание на подлодку, мол, отправился, чтобы проверить себя в новых условиях. Свенсон, должно быть, велел ему говорить именно это, что, в сущности, было истинной правдой, дабы избежать ненужных кривотолков по поводу моего присутствия на лодке.
Бенсон заглянул в крохотное помещение, расположенное сразу же при выходе из столовой.
— Воздухоочистительный отсек, — сказал он. — А это — Харрисон, механик. Как ведет себя наш проказник, Харрисон?
— Отлично, док, нет слов. На углекислотном датчике по-прежнему тридцать миллионных единиц. — Он раскрыл вахтенный журнал с колонками цифр. Бенсон изобразил там какую-то закорючку, они обменялись еще двумя-тремя словами, и мы вышли.
— Полдня я занимаюсь только тем, что хожу с ручкой в руке и подмахиваю разные бумажки, — признался Бенсон. — Вы, я думаю, не горите желанием осмотреть мешки с мукой, говяжьи туши, тюки с картошкой и всякие консервы — их у нас около ста видов.