Мемуары

Всевышний, истинный творец этого брака, так соединил их сердца, что с самого начала они жили в полном доверии друг к другу, будто всегда были вместе.

Двор восхищался ею и прославлял ту, что была призвана осчастливить Францию, которая предвидела, что принцесса несет ей с собой высшее благословение.

Мирный договор, заключенный в это же самое время с герцогом Савойским 29, был воспринят как доброе предзнаменование.

Она прибыла в Париж — столицу великого королевства, в знак восхищения отдавшего ей свое сердце.

Уже в первый год ее жизни во Франции Господь, благословляя сей брак, одарил ее сыном, что вовсе не было знамением бури, а, напротив, признаком того, что каждый испытает на себе умиротворяющее присутствие королевы.

Год спустя, родив дочку, она дает Франции возможность со временем укрепить себя брачными узами.

Вслед за тем, желая одарить королевство таким же количеством принцев и принцесс, сколько лилий в его гербе 30, Господь подарил ей трех сыновей и трех дочерей.

Король выказывает ей свою привязанность, она ему свою.

Однажды королевская чета направлялась в Сен-Жермен, и при переправе на пароме неловкий кучер опрокинул их в реку, причем карета свалилась с парома той стороной, где сидела Королева: не избежать бы ей верной гибели, если бы не господин де Ла Шатенрэ, который тут же бросился в воду и вытащил ее за волосы. Но и этот случай оказался исключительно счастливым — ведь все убедились, что даже река, чуть было не поглотившая Королеву, не смогла погасить ее горячего чувства к Королю, о судьбе которого она справилась, стоило ей прийти в себя.

Поскольку главным для нее было нравиться королю, она приучилась быть терпеливой даже в том, в чем нетерпеливость не только простительна для самых сдержанных женщин, но и вполне пристойна.

Однако великий государь многих дарил своим вниманием.

Иные лукавые либо трусливые людишки доносили ей об опасных последствиях непостоянства супруга; и хотя эти попытки подорвать ее доверие к супругу и увенчались некоторым успехом, все же она продолжала ему верить: за исключением некоторых чрезмерных увлечений Короля, она считала ревность слишком болезненным испытанием, чтобы прислушиваться ко всем наветам.

Она не раз пыталась уговорить Короля перестать огорчать ее, не вредить своему здоровью, своей репутации — впрочем, последняя была вне подозрений, — наконец, не идти против совести, убеждая, что она бы смирилась с его похождениями, если бы они не были противны Богу. Но все ее самые убедительные доводы были не в состоянии отвратить государя от страстей, чью серьезность, ослепленный ими, он не осознавал.

Порой она прибегает и к другим средствам: заявляет, что займется его любовницами, угрожает расправой с ними, утверждая, что никто не осмелится упрекнуть в чрезмерных поступках женщину, преданно любящую своего мужа. Через доверенных лиц она доводит до Короля свои угрозы.

И эти средства, хотя и более слабые, чем первые, оказываются куда более действенными, чем нравоучения, ибо касаются интересов его любовниц, к которым он прислушивается в большей степени, чем к ней.

Как-то раз Король велел маркизе де Верней 31покинуть Париж с надежной охраной, узнав от Кончини 32, что Королева заручилась поддержкой надежных людей, желая отомстить маркизе, — впрочем, то была лишь уловка, он был уверен, что в данном случае она хотела припугнуть его, а вовсе не причинить зло.

По этому поводу случалось немало треволнений, но все они не имели последствий. Подобно тому, как ревность толкала Королеву на всевозможные ухищрения, неумеренная любвеобильность Короля настолько ослабляла его, что, будучи умным и великодушным монархом, он, казалось, терял порой рассудок.

В остальном брак Их Величеств ничем не омрачался. Следует все же признать, что похождения Короля и ревность Королевы в совокупности с ее силой духа часто порождали ссоры. Герцог Сюлли не раз рассказывал мне, будто не проходило недели, чтобы они не бранились. По его словам, однажды Королева, стоя подле Короля, пришла в такую ярость, что тот, опасаясь с ее стороны худшего, так непочтительно, хотя и непроизвольно, поднял и опустил руку, что позже Королева утверждала, будто он ударил ее, впрочем, это не мешало ей оправдывать его, ведь и сам жест, и предусмотрительность Короля не были излишними.

От графа Граммона я узнал о том, что однажды Король, взбешенный выходками Королевы, оставил ее в Париже и перебрался в Фонтенбло, ей же велел передать: если она не научится уживаться с ним и не изменит своего поведения, ему придется отправить ее обратно во Флоренцию со всем, что она привезла оттуда, имея в виду супругу маршала д’Анкра 33и самого маршала.

От людей, игравших тогда важную роль в управлении государством, я узнал, что недоброжелательность, вспыхивавшая иногда между Их Величествами, дошла до того, что Король неоднократно говорил им о своей готовности просить ее жить отдельно, не в одном с ним доме; и все же, верно, не сердце, а гнев, часто принуждающий говорить то, что ничто в мире не заставит сделать, исторгал такие слова из его уст.

Как тут не поверить в то, что ревность Королевы подогревалась зловредными советчиками, и не только в этом. Тот же герцог Сюлли, мнением которого Королева в то время весьма дорожила, ведь он считался самым близким к монарху человеком, рассказывал мне, что однажды она послала за ним, чтобы сообщить ему о решении, которое заставил ее принять Кончини, — предупредить Короля о тех придворных, кто доносил ей о нем. Кончини, присутствовавший при ее разговоре с Сюлли, утверждал, что таким способом Королева могла бы дать понять Королю, что ничего не утаивала от него. Сначала герцог ответил ей, как обычно резко и не очень учтиво, что подобное поручение настолько отличается от тех, к которым он привык, что он ничем не может быть ей полезен, но стоило Кончини удалиться, как он изменил тон и сказал, что, будучи ее верным слугой, обязан предупредить ее: она приняла неудачное в данных обстоятельствах решение, способное возбудить у Короля самое большое и обоснованное подозрение, которое жена может вызвать у мужа его положения, тем более что любому здравомыслящему человеку было ясно, что никто не осмелился бы заговорить с Королем на такие темы, не будучи уверен, что тому это приятно: Король мог подумать, что причины, побудившие ее к этому открытию, объяснялись либо опасением, что эти сведения могли дойти до него иным путем, либо ее неприязнью к тем, кого она хотела обвинить, поступая так под влиянием людей более приятных ей либо людей, способных склонить ее к такому решению.

Эти доводы подействовали на нее, и она решила последовать советам герцога Сюлли, хотя в других случаях находила его малопригодным для роли советчика, к тому же она с юности так дорожила собственными желаниями, что ее тетка, великая герцогиня 34, которой было поручено ее воспитание, частенько жаловалась на ее непреклонность в принятых решениях.

Расхождения были нередки между Их Величествами; но не успевали отгреметь грозы, как Король, пользуясь хорошей погодой, снова был так предупредителен с ней, что после его смерти я не раз слышал, как Королева расхваливала прожитое с ним время и его доброту по отношению к ней.

Он никогда не отказывал ей в обоснованных просьбах, если же отказывал, то объяснял, что та или иная ее просьба может привести к нежелательному для нее самой результату.

Однажды она попросила его пожаловать одному из ее слуг право на занятие некой должности, когда та окажется вакантной; Король отказал ей и объяснил почему: Природный ход вещей приведет к тому, что Вы заступите на мое место, и тогда на собственном опыте узнаете, что тот, кто предоставляет право на занятие какой-либо должности, по мнению получающего это право, ничего не дает, ведь то, что не освободилось, отдать нельзя.

После взятия под стражу маршала Бирона 35, чьи заслуги и добродетели снискали ему всеобщее сочувствие, она завела о нем речь с Королем, не с какой-то конкретной целью, а скорее чтобы понять его отношение к этому событию, поскольку оно интересовало ее близкого друга — герцога де Сюлли.