Страница 65 из 79
Я беспокоилась о Женевьеве и все время думала о том, что вдруг Клод была права и я в какой-то степени виновата в ее поведении? Я вспомнила нашу первую встречу, о том, как она закрыла меня в камере забвения и как еще раньше собиралась познакомить меня со своей матерью и, приведя на ее могилу, сообщила, что та была убита... ее отцом.
Вероятно, именно эти размышления и привели меня однажды на кладбище де ла Талей. Я подошла к могиле Франсуазы и еще раз прочитала ее имя, высеченное на мраморе, а потом принялась искать могилу дамы с портрета.
Я не знала ее имени, знала только то, что была одной из графинь де ла Таль. Но поскольку в юности она слыла любовницей Людовика XV, можно было предположить, что дата ее смерти приходится на вторую половину восемнадцатого столетия. И вот я случайно набрела на могилу Марии-Луизы де ла Таль, умершей в тысяча семьсот шестьдесят первом году. Несомненно, это и была та самая дама с портрета. Я подошла к украшенному статуями склепу и вдруг почувствовала, что наступила на что-то. Посмотрела себе под ноги и увидела крест – точно такой же, как во рву, на который мы накануне ярмарки наткнулись с Женевьевой. Я наклонилась, чтобы внимательно рассмотреть его, и увидела выгравированную на нем дату и несколько букв. Опустившись на колени, я прочитала: «Фидель, 1790».
Та же кличка. Только дата была другой. 1790 вместо 1747. Этот Фидель умер, когда на замок наступали бунтовщики и юной графине пришлось спасаться бегством, чтобы сохранить не только свою жизнь, но и жизнь своего еще не родившегося ребенка.
Был ли во всем этом какой-то смысл? Несомненно! Тот, кто изобразил вокруг собаки ящик, похожий на гроб, и написал на картине слова: «Не забывайте меня», хотел этим что-то сообщить. Но что?
Я еще раз внимательно осмотрела крест. Ниже имени Фиделя и даты были нацарапаны какие-то слова. «Не забывайте тех, кого забывают» – разобрала я, и сердце мое бешено забилось от волнения, ибо надпись очень напоминала уже виденные мною раньше!
Что это должно было значить? Только одно – и мне предстояло убедиться в том, что это вовсе не могила, которую любящая хозяйка вырыла для своей собаки. До меня вдруг дошло, что у собаки была, конечно, только одна могила – та, что во рву. Кто-то, кто жил в тысяча семьсот девяностом году – самом роковом и богатом событиями в жизни французского народа, – пытался через десятилетия передать послание. Это был своего рода вызов, и я не могла не принять его.
Я поднялась на ноги и направилась к замку, по дороге припоминая, что где-то в парке есть сарай для хранения садового инвентаря. Найдя там лопату, я снова отправилась на кладбище.
Когда я шла обратно через рощу, у меня внезапно появилось неприятное ощущение, что за мной следят. Я остановилась, прислушавшись. Вокруг была тишина.
– Ей! Есть здесь кто-нибудь?
Никакого ответа. Не стоит валять дурака, мысленно сказала я себе. Я просто нервничаю. Мне удалось прикоснуться к прошлому, и поэтому я немного не в своей тарелке. Я очень изменилась с тех пор, как приехала в замок. А ведь всегда считала себя здравомыслящей молодой женщиной. Сейчас же делаю одну глупость за другой.
Что бы обо мне подумали, если бы обнаружили здесь с лопатой, собравшейся что-то раскапывать на кладбище? Тогда бы мне пришлось объясняться. А я хотела поделиться открытием только с графом.
Подойдя к кресту, я оглянулась. Никого и ничего не увидев, я все-таки подумала о том, что если кто-то и следовал за мной через рощу, то ему было бы совсем нетрудно спрятаться за одним из склепов, которые французы воздвигают своим умершим.
Я начала копать. Маленький ящик находился совсем неглубоко от поверхности, и я сразу же сообразила, что он слишком мал, чтобы хранить в себе останки собаки. Я подняла его и очистила от грязи. Он был сделан из металла, и на нем оказались нацарапаны слова, те же самые, что и на кресте.
Открыть ящик было очень трудно – металл заржавел, но в конце концов мне это удалось. В ящике лежал ключ, тот самый, что был изображен на картине рядом с покоящейся в гробу собакой. Я узнала его, потому что один его конец украшала королевская лилия.
Теперь мне предстояло найти замок, к которому подходил бы этот ключ, а затем узнать, что хотел сказать тот, кто оставил послание. У меня в руках оказался ключ к прошлому – самое захватывающее открытие, с каким нам с отцом когда-либо приходилось сталкиваться. Мне так хотелось рассказать о нем кому-нибудь... Кому-нибудь? Только графу, конечно!
Я взглянула на ключ. Где-то в замке должен быть замок, к которому он подходит. Я должна найти его.
Спрятав ключ в карман платья, я закрыла ящик, положила его обратно в ямку и засыпала землей. Затем пошла в сарай с инвентарем и аккуратно поставила лопату на место. Потом вернулась в замок, поднялась к себе в комнату и закрыла за собой дверь, но никак не могла отделаться от ощущения, что за мной следят.
То были дни удручающей жары. Граф оставался в Париже, а мне тем временем удалось полностью расчистить фреску. Оставалось отреставрировать еще несколько картин в галерее. Когда я их закончу, то у меня действительно не будет причин оставаться в замке. Было бы, наверное, гораздо разумнее сказать Клод, что я согласна принять ее предложение.
Приближалось время сбора урожая. У меня возникло ощущение, что мы все находимся накануне какого-то кульминационного момента, а затем останется позади еще один период моей жизни...
Куда бы ни шла, я всегда брала с собой ключ, который носила в кармане одной из нижних юбок. Это был очень удобный карман, в котором я всегда держала то, что боялась потерять, так как он надежно застегивался.
Естественно, я все время думала о ключе и пришла к выводу, что, если найду замок, к которому он подходит, то найду и изумруды. Все говорило в пользу такого предположения. Гроб-ящик был нарисован на картине поверх собаки в тысяча семьсот девяностом году, том самом году, когда восставшие пытались проникнуть в замок. Я была уверена, что изумруды были взяты из комнаты-сейфа и перепрятаны где-то в замке, и мой ключ открывал тайник, где они лежали. Ключ был собственностью графа, и я не отдала бы его никому другому. Мы вместе с ним могли бы попытаться найти замок, к которому он подходит.
Неожиданно у меня появилось непреодолимое желание найти тайник самой. Дождаться возвращения графа и торжественно заявить: «Вот ваши изумруды!»
Они не могли лежать в шкатулке, – тогда бы их давно обнаружили. Скорее их спрятали в чем-то таком, что не трогали десятки лет. Я начала с обследования каждого сантиметра своей комнаты, простукивая панели там, где, как я думала, могли быть пустоты. Занимаясь этим, я вдруг замерла, вспомнив стук, который мы с Женевьевой слышали ночью. Не только я, но кто-то еще, вероятно, занимался поисками изумрудов. Но кто? Граф? Вполне возможно. Но почему тот, кому принадлежит весь этот замок и кто имеет полное право искать спрятанные и принадлежащие ему сокровища, должен заниматься этим, таясь от других?
Я стала вспоминать об охоте за сокровищами, когда мне удалось найти все наводящие указатели, и я поняла, что слова, нацарапанные на ящике, в котором я нашла ключ, были своего рода указателями.
Может быть, те, «кого забывают», узники, прикованные цепями в своих клетках или сброшенные в камеру забвения? Слуги были уверены, что в подземельях и камерах обитают призраки, и поэтому отказывались туда ходить. Это могло относиться также к восставшим, штурмовавшим замок. Где-нибудь там, внизу, находился замок, к которому должен был подходить ключ.
И скорее всего, в камере забвения. Слово «забытые» является шифром.
Я вспомнила люк, веревочную лестницу и тот день, когда Женевьева заперла меня в камере забвения. Мне очень хотелось немедленно обследовать это ужасное место, но воспоминание, как я сидела там взаперти, удерживало меня от того, чтобы отправиться туда одной.
Должна ли я рассказать о своем открытии Женевьеве? Я решила, что нет. Мне следует пойти одной, но надо сделать так, чтобы кто-нибудь знал о том, куда я отправилась, на случай, если по какой-то причине люк вдруг захлопнется.