Страница 4 из 50
Изменение социальной функции христианства неминуемо должно было отразиться и на самом учении. Сложность его перестройки, однако, коренилась в том, что христианство, рассматривая себя как религию, данную в Откровении, опиралось на известную группу текстов, которые были объявлены божественными. Поскольку все божественные тексты возникли до победы христианства, определенный набор «бунтарской» терминологии приобрел общеобязательный характер и на протяжении столетий служил истоком и оправданием еретической идеологии.
В силу этого метаморфоза христианского учения происходила, если так можно выразиться, путем передвижки акцентов: сохранялась буква Священного Писания, но вытравлялись его бунтарские элементы. Прежде всего был определен канон (твердый состав) признаваемых божественными текстов. Затем сама свобода философско-богословского творчества была поставлена под сомнение: мало-помалу задачей науки становится не созидание, а экзегеза (толкование) и систематизация. «Ничего моего», — это провозгласил в VIII в. Иоанн Дамаскин, один из величайших систематизаторов Средневековья, и ход его мысли можно понять: перед божественным откровением человеческий разум столь же ничтожен, как быстротекущее время перед застывшей вечностью. Но если так, чем становилась внутренняя свобода, провозглашенная ранним христианством как антитеза античной «деятельности»? Не превращалась ли она из постижения бесконечности и Бога в усвоение Писания, воплощенной в букве Идеи, оснащенной объемистыми толкованиями?
Богатство, власть, социальное насилие — все это получило оправдание христианства, несмотря на эффектные выпады популярных проповедников против неравенства или властей предержащих. И отношение к античному наследию постепенно изменяется: идеологи христианского мировоззрения все охотнее обнаруживают в прошлом Эллады и Рима приемлемые для новой идеологии элементы…
Из Римской империи христианство распространилось в соседние страны: на восток и на юго-восток — в Иран, в некоторые арабские княжества, в Аксум; на запад и северо-запад — в германо-кельтский мир. Несколько позднее оно утверждается среди славян.
Исторически сложилось так, что уже в Средние века христианство разделилось на несколько ветвей, из которых вплоть до XVI в. две были наиболее влиятельными: католичество, распространившееся в Западной и Центральной Европе, и православие, утвердившееся в Византии и сопредельных с ней странах. Разделение церквей, схизму, относят обычно к 1054 г., когда константинопольский патриарх Михаил Кируларий и папский легат кардинал Гумберт отлучили друг друга от церкви. Может быть, это событие не имело того радикального значения, которое ему долгое время приписывали, — может быть, окончательное разделение произошло лишь после 1204 г., после захвата Константинополя латинянами. Как бы то ни было, противоположность — и социальная, и идейная, и обрядовая — обеих церквей обнаружилась задолго до 1054 г.
Западная церковь к IX в. стала в полном смысле слова феодальной церковью: ее отличала от церкви в Византии большая экономическая независимость, большая аристократичность и корпоративность. К тому же обе церкви опирались на разные традиции. С одной стороны, эллинистическая политическая доктрина утвердилась на Востоке гораздо прочнее, чем в Риме, с другой — идейные влияния античной культуры шли там и здесь по разным руслам: западное христианство впитало прежде всего достижения римского юридического мышления, восточное — греческую идеалистическую философию Платона и логику Аристотеля. Наконец, различие политических судеб обеих частей Римской империи привело к тому, что влияние «варварской» культуры сказалось на западной системе мировоззрения гораздо заметнее, чем на византийской, ибо роль варварского мира в западноевропейской истории была куда более значительной.
До сих пор мы говорили о Византии как о некотором социокультурном единстве, отличающемся (в самом общем виде) от античных и западноевропейских обществ. Представление о Византии как о единстве справедливо лишь при очень большой степени обобщения, хотя традиционный тезис о византийском консерватизме (опирающийся на собственные суждения византийцев) много способствовало распространению и в науке, и у читающей публики иллюзии, будто византийское общество и его культура действительно оставались неизменными на протяжении столетий. На самом деле византийское общество скорее мыслило себя неизменным, чем таковым являлось, и в его истории можно выделить несколько периодов, отличающихся не только степенью политического влияния Византии в Среднеземноморье, но также характером общественных отношений и тенденциями культурного развития. В рамках византийского мировоззрения, византийской культуры вообще можно и нужно выделять исторически определенные особенности.
Так вырастает перед нами двоякая и в какой-то степени внутренне противоречивая задача: нам предстоит выделить и то общее, что характерно для «византийского феномена», и то специфическое, что отличало Византию в относительно короткий момент ее существования — в конце XII в.
Византия как особое средневековое государство достигло классически-завершенных форм в IX — середине XI в. С середины XI в. она входит в полосу своего рода кризисной ситуации.
Внешнеполитический аспект этой ситуации кажется предельно очевидным: на восточных границах империи появились воинственные племена турок-сельджуков, с севера угрожали печенеги, итальянские владения Византии подверглись натиску норманнов, или нормандцев. Правда, давление соседей не было новостью для Византийской империи: выросшее на юго-востоке Европы, это государство издавна играло роль передового бастиона против вторжений всевозможных народов — от аваров и хазар до арабов и венгров. Внешнеполитический кризис середины XI столетия, однако, совпал с внутренним кризисом.
Византийская империя была централизованным, бюрократическим государством. До какого-то этапа византийская централизация способствовала если не экономическому и культурному прогрессу, то во всяком случае сохранению известного уровня экономики и образованности. Слабое ремесло раннего Средневековья находило поддержку константинопольского двора с его постоянными заказами, с его потребностью в роскоши, с его неугасавшей строительной деятельностью. Императорская власть охраняла монополию византийских рынков, поддерживала школу и книжное дело в ту пору, когда Западная Европа едва вылезала из овчины. В IX и в X вв. Византия была первым государством Европы — первым по уровню экономического развития, по богатству, по образованности.
С XI в. положение изменяется. Причины этого надо искать в разных сферах. С XI в. западноевропейское средневековое общество вступает в период подъема; его выражения были многообразными — от роста городов до расцвета схоластики. Здесь не место исследовать причины столь сложного явления — для нас достаточно его констатировать. Как бы то ни было, на Западе росли силы, способные эффективно соперничать с Византией.
Но Византия стала отставать не только потому, что Западная Европа ушла вперед. Видимо, византийская цивилизация исчерпала заложенные в ней возможности. В новых условиях византийская государственность с ее традиционностью, возведенной в принцип, с ее негибким административным аппаратом оказалась не в состоянии противостоять натиску с запада и с востока. Ее слабость проявилась в XI в., когда бюрократическая организация управления достигла максимального расцвета.
Правда, под поверхностью византийского централизма постепенно вырастали новые силы. С одной стороны, это были феодальные элементы, с другой — провинциальные города. Земельные собственники предпочитали эксплуатировать крестьян в своих поместьях, а не получать от государственной власти известную долю государственных налогов. Укрепившиеся провинциальные города оспаривали торгово-ремесленную монополию Константинополя. Но и та и другая сила оказались недостаточно эффективными. Их действие было лишь негативным, подтачивающим государственный аппарат, оно не приводило к какой-либо конструктивной перестройке. События XI столетия знаменовали крах византийской бюрократической централизации. Нормандцы и сельджуки били византийскую армию на всех полях сражений.