Страница 28 из 50
Андроник осуществлял политику террора. Неугодных ему лиц ссылали, ослепляли, сжигали на костре. Никто не был гарантирован от рук палача: тот, кто сегодня отправлял других на плаху, назавтра объявлялся предателем и приговаривался к смерти. Андроник плакал над списками казненных, но утешал себя тем, что закон и благо народа выше его собственных чувств и привязанностей.
Что вызвало этот террор? Одна только болезненная подозрительность престарелого императора, его безответственность, пренебрежение нравственными принципами? Или, может быть, стремление запугать свое окружение, превратить придворных в толпу безгласных овец, безропотно приемлющих власть самодержца?
Но это — лишь субъективные факторы, лишь объяснение склонностей, стремлений самого Андроника. Важнее спросить себя: почему эта расправа стала возможной? Почему византийские чиновники поддержали террор? Почему выдавали они на расправу своих близких, хотя должны были знать, понимать, чувствовать, что тяжкая судьба не минет и их самих?
Чтобы ответить на эти недоуменные вопросы, мы должны представить себе, какие именно общественные слои всего последовательнее шли за Андроником, кто поддерживал его мероприятия. Это не были народные массы — труженики и беднота. Правда, они поначалу поверили в обещанный им золотой век — но золотой век не наступал. Правда, они на своих сходках поначалу приветствовали Андроника — но скоро наступило охлаждение, и на одном из собраний самые горячие и самые бесстрашные — бесстрашные, говорит летописец, потому что им нечего было терять — стали кричать Андронику, чтобы он убирался из Константинополя, что они не нуждаются в его пресловутой защите, что Богородица сама о них позаботится. Андроник не убрался из Константинополя, но с тех пор перестал выступать на сходках, предпочитая иметь дело не с народом, а с представителями народа, с отобранными, с проверенными, с самыми заметными и почтенными ремесленниками, лавочниками, владельцами кораблей.
Наиболее враждебным узурпатору было население провинциальных городов. Многие города восстали, отказывались подчиниться. Против них были посланы войска. После долгой борьбы сдалась на милость победителя Никея: жители вышли из городских стен с женщинами и детьми, босые, с непокрытыми головами, держа в руках масличные ветви. Штурмом была взята Пруса — воины императора ворвались в пролом в крепостной стене. Судьба обоих городов, впрочем, была одинаковой — только главарей никейцев Андроник предпочел прикончить, сбросив с городских стен, а самых отважных защитников Прусы он повесил на деревьях вокруг покоренного города. Но с островом Кипр, который отложился от империи, император ничего не мог поделать.
Даже знать, которая на первых порах призывала Андроника, чтобы сбросить протосеваста, не поддержала его. Одни из аристократов сражались на стенах Никеи и Прусы, другие бежали за границу, третьи пытались роптать. Андроник то запугивал их казнями и конфискациями, то задаривал податными льготами и земельными пожалованиями. Точно так же вел он себя по отношению к церкви: конфисковал церковные богатства, уверяя, что этим очищает самое церковь, а вместе с тем жаловал монастырям угодья.
Подлинной опорой узурпатора стали иные круги — не народ и не аристократия, но люди деклассированные, не связанные ни общинными традициями, ни родовой гордостью, люди, не уверенные в себе, жадные до власти и богатств, особенно до внешних проявлений богатств и власти: лавочники и корабельщики, завидовавшие предприимчивым, подвижным итальянским купцам; мелкие чиновники, мечтавшие о высших должностях; отставные дипломаты и бездарные полуинтеллигенты, не находившие применения для буйной и бесплодной своей энергии. Все эти социальные слои — по самой своей природе — нуждались в атмосфере неустойчивости, постоянных смещений, опал и казней, открывавших перспективу именно для самых неспособных, в атмосфере конфискаций имущества, после которых и им перепадали какие-то крохи. Эти люди готовы были подписывать приговоры, врываться в чужие дома, затягивать тетиву лука вокруг шеи обреченных — движимые не страхом, нет, побуждаемые рвением и сами побуждавшие Андроника к новым казням, новым процессам, новым ссылкам и смещению с должностей.
Одним из самых преданных сторонников государя был Стефан Айохристофорит, которого — шепотом — именовали Антихристофоритом, так что в его преображенной фамилии слышалось имя Антихриста. Сын мелкого податного чиновника, он страстно мечтал о карьере, но долго не мог пробиться наверх. Он пытался жениться на знатной женщине — но был наказан за наглость: ему отрезали нос и на его спине плясали усмиряющие ремни. Но безносый и поротый, он не оставил своих притязаний — он использовал в свою пользу всеобщее презрение, бесстыдно появлялся повсюду, вел себя, словно шут, сам себя называл подонком, грязным цветком зла и постепенно сделался правой рукой Андроника.
А левой рукой был Константин Трипсих, убийца императора Алексея, «возлюбленный сын и вернейший человек» Андроника, как его именовали царские указы, нажившийся на конфискациях. Он отправлял на пытки и осуждал на смерть не только тех, кто дерзнул хоть слово сказать против нового порядка, но и тех, кто в мыслях затаил недовольство. Он отправлял на пытки и судил — пока по тайному и ложному навету сам не был схвачен и ослеплен.
И новый патриарх Василий Каматир был опорой режима Андроника — в прошлом посол в Италии, который подвергся немилости Мануила и провел долгие годы в опале. Переворот Андроника открыл ему внезапные перспективы, он сменил дипломатическую карьеру на богослужение и возглавил константинопольскую церковь, дав предварительно письменное обязательство во всем поступать, как будет угодно императору.
Террор был делом не одного Андроника — еще большую ответственность за него нес слой мелких чиновников, лавочников и зажиточных крестьян, ставших теперь вельможами, военачальниками, командирами гвардейских отрядов, судьями, сборщиками налогов и — прежде всего — добровольными палачами. Не от страха, но от зависти и от ненависти творили они насилие, и патриарх Василий Каматир благословлял судей и палачей.
Короче говоря, режим Андроника разрушил все то, что пытались создать его предшественники. Он отказался от робких попыток перестроить Византийскую империю по образцу западных государств. Он физически истребил Комниновский клан, с которым на протяжении последнего столетия была связана оборона империи. Он вернул государство к вертикальной подвижности середины XI столетия, когда у власти стояли евнухи и случайные выходцы из чиновной среды. Возвращение к старому закономерно вылилось в террористический режим Андроника I.
Правда, царствование его было недолгим. В 1182 году он вступил в Константинополь. В конце 1183 года убийцы расправились с Алексеем. А в сентябре 1185 года народное возмущение покончило с самим Андроником.
Те самые причины, которые создали популярность Андронику, вскоре привели к ослаблению государства. Сердца лавочников он рассчитывал завоевать антилатинской пропагандой и разгромом домов латинян — но этим он вызвал возмущение на Западе, дал предлог для интервенции: в 1185 году сицилийские нормандцы овладели Диррахием, затем подошли к Солуни. Разгром аристократии и казни вельмож создавали иллюзию демократического режима — но Андроник и его прихвостни уничтожили лучших полководцев, а те, кто избег казни, бежали или находились в опале. Оборона Солуни от нормандцев стала одной из самых печальных и вместе с тем одной из самых позорных страниц в византийской истории.
Наместник Солуни Давид Комнин не подготовился к осаде: в городе не хватало оружия, припасов, протекала цистерна для питьевой воды. Но Давид Комнин боялся не неприятеля, а столичных властей — и поэтому он сообщал, что во вверенном ему городе все в порядке. Едва нормандцы подошли к Солуни, он стал отправлять победные реляции, а взятие в плен первого рядового солдата превратилось в подлинное торжество. К тому же Давид Комнин был сугубо штатским человеком. Он носил широкополую войлочную шляпу, модные панталоны и разъезжал, как евнух, на муле. Он прятался от стрел и от солнечного удара, предоставляя военным действиям идти своим чередом, а при первом известии об успехе нормандцев оставил поле боя и погнал своего мула внутрь неприступной солунской цитадели. 24 августа 1185 года Солунь, второй город империи, пала. Нормандцы двинулись к Константинополю.