Спичка

И это было правдой. Сюзанна была ужасно испорченной маленькой девочкой. Иногда она тыкалась носом в обеденный стол. В другой раз не желала сидеть прямо. Временами забывала говорить «спасибо» и «пожалуйста». За любой из этих проступков ее наказывали заточением в шкаф не менее чем на час. Бабушка поясняла, что это для ее же пользы, но Сюзанне было невдомек, какая может быть польза от такого ужаса.

Шкаф был маленький, с затхлым воздухом, но самым ужасным было то, что в нем хранились старые меховые шубы бабушки Беннетт. Для ребенка с богатым воображением это место стало настоящим кошмаром. Темные безобразные норки щекотали ее бледные щеки, отвратительные пальто со стриженой бобровой оторочкой кололи худенькие ручки. Хуже всего было лисье боа с настоящей головой, которая служила наводящей ужас застежкой. Даже в темноте шкафа Сюзанна чувствовала, как эти лукавые лисьи глаза-стекляшки неустанно следят за ней, и она сидела, окоченев от ужаса, плотно прижавшись спиной к дверце и ожидая, когда острые лисьи зубы примутся ее пожирать.

Жизнь этого маленького ребенка приобрела мрачные, пугающие оттенки. К тому времени, как ей исполнилось пять лет, Сюзанна развила в себе защитные навыки, свойственные людям гораздо более старшего возраста. Она говорила тихим голосом, редко смеялась и никогда не плакала. Она делала все, что было подвластно ее ограниченным возможностям, лишь бы держаться подальше от пугающих роковых глубин шкафа, и столь усердно стремилась стать хорошей, что, возможно, преуспела бы в этом, если бы — среди ночи, когда она спала глубоким сном, — тело не начинало ее подводить.

Она стала мочиться под себя.

Сюзанна не могла знать, когда это случится. Бывало, что в течение нескольких недель не было никаких неприятностей, временами так проходил целый месяц, но, просыпаясь в одно непрекрасное утро, она обнаруживала, что лежит в лужице собственной мочи. Тонкие, словно из бумаги, ноздри ее бабушки неодобрительно подрагивали, когда Сюзанна представала перед ней. Даже Кэтрин, эта испорченная мать Сюзанны, уверяла бабка, никогда не делала ничего столь отвратительного!

Сюзанна пробовала прятать постельное белье, но оно было слишком громоздким, и ее уловку всегда обнаруживали. Когда так случалось, бабушка читала Сюзанне язвительную лекцию, после чего в наказание заставляла отнести испачканную ночную рубашку в шкаф. Едкий запах мочи смешивался с запахом камфары, пропитавшей старые шубы, и она начинала там задыхаться. Сюзанну окружали меховые чудовища, готовые в любой момент сожрать ее. Она прямо-таки ощущала, как их острые зубы впиваются в ее плоть, а мощные челюсти размалывают хрупкие косточки! Вдобавок, оттого что она так сильно прижималась к двери шкафа, вдоль ее позвоночника протянулись синяки, словно нитка обесцвеченных жемчужин.

Ночью Сюзанна боролась со сном. Она читала книжки из бабушкиной библиотеки и щипала себя за ноги, только чтобы не заснуть. Но ей было всего пять лет, и как она ни старалась, в конце концов впадала в забытье. И тут в кровать вползало чудовище с лисьими глазами и погружало в тело Сюзанны свои острые клыки до тех пор, пока ее маленький мочевой пузырь не опустошался на простыни.

Каждое утро Сюзанна просыпалась с чувством страха. Она боялась пошевелиться. Боялась вдохнуть, коснуться простыней. В тех случаях, когда она обнаруживала, что постель сухая, ее переполняло такое острое чувство радости, что она начинала испытывать тошноту. Все вокруг становилось ярее — вид на Парк-авеню из парадных дверей, блестящее красное яблоко, поданное ей на завтрак, ее серьезное личико, странным образом отражавшееся в серебряном бабушкином кофейнике. Когда же постель оказывалась мокрой, ей хотелось стать старой и умереть.

И вдруг, несколько дней спустя после ее шестого дня рождения, все изменилось. Скорчившись, она сидела в шкафу, запах мочи жалил ей ноздри, а в горле застрял комок страха. Мокрая ночная сорочка липла к щиколоткам, ноги запутались в испачканной простыне, которую бабушка велела прихватить с собой в шкаф. Глаза Сюзанны неотрывно смотрели в одну точку, вглядываясь сквозь темноту в то самое место, где, как ей было доподлинно известно, висела лисья морда.

Она была столь сосредоточенна, что сначала ничего не расслышала. Постепенно в ее сознание стал проникать пронзительный голос бабки и вместе с ним низкий голос мужчины, который был ей незнаком. Она знала лишь очень немногих мужчин. Привратник почтительно называл ее «маленькой мисс», но, похоже, голос этот принадлежал не привратнику. Еще был мужчина, ремонтировавший в ванной протекавшую трубу, и доктор, сделавший ей в прошлом году укол. Сюзанна видела на улицах во время прогулок и других мужчин, но она была не из тех малюток с ямочками на щечках, что привлекают внимание взрослых, поэтому с ней заговаривали лишь очень немногие.

Сквозь толстую дверь ей было слышно, как этот мужской голос постепенно приближается. Он был громким. Сердитым. Она отпрянула назад, и ее окутали меха. Норка, бобр — их мертвые шкуры обвились вокруг нее. Она громко вскрикнула, когда ей в щеку ткнулась ужасная лисья морда.

Дверь резко распахнулась, но она за всхлипываниями от страха этого даже не заметила.

— Боже правый!

В панике она еще глубже забилась в удушающие меховые глубины, инстинктивно ища спасения от нового ужаса в ужасе привычном.

— Боже правый! — повторил тот же голос. — Какое варварство!

Она плакала, уткнувшись в злобную лисью морду.

— Иди сюда, дорогая, — произнес голос, на этот раз более мягко. — Иди сюда!

Сюзанна, жмурясь от яркого света, медленно повернулась навстречу этому мягкому, певучему голосу, и ее глаза впервые узрели Джоэла Фальконера.

В свете дня он казался таким огромным и золотистым, с мощными плечами и крупной красивой головой. Словно волшебный принц, сошедший со страниц одной из ее книжек, он улыбнулся и протянул ей руку:

— Иди сюда, дорогая. Я не обижу тебя. И никому не дам тебя в обиду.

Сюзанна была не в силах двинуться с места. Она хотела этого, но ноги запутались в простыне, а в щеку уткнулась лисья морда. Он потянулся к ней. Она инстинктивно вздрогнула и отшатнулась назад, в шубы. Высвобождая ее из мехов, он приговаривал:

— Все хорошо. Все хорошо, дорогая!

Он поднял ее своими сильными руками на уровень груди. Сюзанна ожидала, что он отпрянет, когда обнаружит ее мокрую ночную рубашку и учует резкий запах, но этого не произошло. Напротив, он крепко прижал ее к своему дорогому пиджаку и понес в спальню, где помог одеться. А потом навсегда забрал ее из пентхауса на Парк-авеню.

— Ах уж эта тупая, глупая сука, — бормотал он под нос, уводя девочку прочь от этого дома.

Много позже Сюзанна поняла, что говорил он вовсе не о ее бабке.

Джоэлу Фальконеру не была свойственна сентиментальность, и весь его прежний опыт не мог подготовить его к той эмоциональной встряске, которую он испытал, увидев Сюзанну, зверьком забившуюся в изъеденные молью шубы его тещи. Даже сейчас, шесть часов спустя, когда он посмотрел на Сюзанну, пристегнутую ремнями к соседнему самолетному креслу, у него все внутри перевернулось. Ее серые глаза казались громадными на маленьком треугольном личике, волосы были стянуты в косички так туго, что казалось, кожа вот-вот лопнет, обнажив хрупкие кости. Она смотрела прямо перед собой. С тех пор как он вытащил ее из шкафа, она почти ничего не говорила.

Джоэл глотнул принесенного стюардессой бурбона и постарался не думать о том, что стало бы с Сюзанной, не зайди он, повинуясь какому-то слабому импульсу, в дом к теще. Кэй не любила мать, поэтому он встречался с этой женщиной всего несколько раз на приемах, и за время их недолгих разговоров трудно было понять, что она психически больна. Но Кэй-то должна была это знать!

Подумав о жене, Джоэл ощутил знакомое смешанное чувство неудовольствия и возбуждения, которое ей всегда удавалось вызывать в нем. Она и о дочери-то рассказала лишь через несколько месяцев после их свадьбы — примерно в то же время, когда он начал жалеть, что решился на этот брак. Кэй заверила его, что ребенку будет лучше жить у ее матери, и, не испытывая желания взваливать на себя бремя воспитания отпрыска другого человека, он не стал спорить. Она посещала дочку каждый раз, когда бывала в Нью-Йорке, и он полагал, что о ребенке хорошо заботятся. К тому времени, когда Кэй родила ребенка уже от него, он почти позабыл о существовании другого.