Страница 5 из 14
Когда мужчины отправились на торжественный пир в трапезную монастыря, Карл на своей лохматой лошадке галопом поскакал через поля к реке. Он больше не чувствовал уколов ревности. К этому способу Карл прибегал, будучи оскорбленным или чем-то встревоженным. Тогда он садился в седло и скакал до тех пор, пока пульсирующая кровь в его теле не проясняла голову.
Он быстро скакал вдоль реки, объезжая хижины и коровники. Заметив группу обнаженных купающихся юношей из дворца, Карл осадил лошадь и бросился на горячий песок, срывая с себя мокрую от пота льняную рубаху. Но он оставил на себе замечательные туфли из Кордовы, чтобы подойти к воде. Юноши, хорошо знавшие Карла, приветствовали его как нового «римского патриция».
– Мы, герои Рейна, – закричал один, – обходимся без всяких патрицианских штучек! Мы достаточно сильны, чтобы целовать девушек и повергать своих врагов наземь одним ударом меча – банг!
– И ножами взрезать им кошельки и глотки – чик! – в тон ему отозвался Карл.
Он не мог сразу отплатить едкой насмешкой, однако сумел придумать подходящий ответ. Нырнув в реку, он поплыл на другой берег и обогнал всех пловцов. Уже сейчас Карл мог превзойти многих взрослых мужчин в плавании, верховой езде и выслеживании зверя.
Когда Керольд с прислуживающими мальчиками принес холодное пиво благородным пловцам, Карл осушил свой кубок раньше остальных. После того как пиво охладило его тело, он придумал еще один ответ:
– Из всех героев-франков самый страшный удар мог нанести только мой дед и тезка Карл, потому что ему не нужны были меч или булава. Голым кулаком он мог проломить череп медведю.
– Тогда его кулаки были стальными и из них торчали обломки кремня!
– С мечом в руках, – продолжал Карл, пропуская мимо ушей эту реплику, – кто может сравниться с моим отцом Пипином?
– Лев и бык! – хором отозвались мокрые пловцы. – Расскажи нам о мече, льве и быке, как Пипин разделался с ними.
Карла не пришлось просить дважды. Он наполнил кубок, выпил и постарался, чтобы его пронзительный голос стал низким.
– Однажды Пипин сидел на своем походном стуле в окружении благородных сеньоров. Сначала на поле выскочил разъяренный бык. За ним последовал голодный, жаждущий крови лев. Лев прыгнул на спину быку, чтобы сломать ему шею. И Пипин крикнул своим подданным: «Благородные сиры, оторвите этого зверя от быка или убейте его, если вас не затруднит!» Благородные сеньоры задрожали в ужасе, и ни один из них не сдвинулся с места.
Мальчики с пивом и пловцы затаили дыхание, чтобы лучше слышать, так как им очень нравилась эта история, хотя они слышали ее много раз.
– Когда Пипин увидел, что они застыли на месте, – продолжал Карл, – он вскочил и выхватил свой меч из лучшей стали. Этим мечом он нанес всего один удар. Лезвие меча пронзило шею льва. Затем проткнуло шею быка и глубоко вошло в землю. Это был такой удар, который редко видят глаза людей. Франкские герои, увидев это, задрожали от страха и лишились дара речи. Разделавшись таким способом и со львом, и с быком, Пипин вложил меч в ножны и вернулся на свое место.
Выслушав историю, все развеселились и стали пить на согретой солнцем траве. Вытянувшись, Карл ждал, пока просохнет кожа, радуясь доброму товариществу и броску через реку, где он был первым среди пловцов.
Он скрыл от своих товарищей ту боль, которую причиняли воспоминания об утреннем помазании Карло-мана. Это было нечто личное, о чем ему не хотелось говорить.
Годы шли, и он научился таить в себе подобные обиды.
В 13 лет Карл вымахал выше шести футов. Обладая крепким сильным телом и мощной шеей, он мог без устали носиться по лесам и запросто переплывал свои любимые реки Маас и Рейн. Его большая неугомонная голова с длинным носом и узкой щеточкой темных усов отличала его как настоящего Арнульфинга, потомка первого Орла-Волка. У него был такой пронизывающий взгляд широко раскрытых серых глаз, какой бывает у тех, кто постоянно выслеживает добычу в густой чаще. Но некоторая неуклюжесть еще оставалась, и голос Карла, когда он кричал, был таким же пронзительным, как у подростка. Когда он хохотал, то двигал ушами вперед-назад, словно буйное веселье в голове передавалось телу.
Он выглядел моложе своих лет, и ему суждено было остаться таким. Молодой Карл с радостью мчался верхом на коне впереди своих спутников, пускал стрелы или метал копья прямо с седла, делил оленину и медвежатину со своими голодными товарищами, щедро раздавал свои доходы, слушал восхваление его силы и ответный хор ликующих голосов. Он не любил, когда товарищи покидали его, оставляя наедине с собственными мыслями.
Так же как сокольничие и лесничие, следовавшие за ним в стремительной скачке, он одевался в вызывающую зуд фризийскую шерсть и кожу для защиты от холодов и сырости. Он чувствовал себя свободно со своими оруженосцами и веселыми юными деревенскими девушками и всегда мог приковать их внимание какой-нибудь историей или песней. Такому Карлу невозможно было сопротивляться. Женщины быстро уступали энергии его тела в сочетании с непреклонной волей.
Другой же Карл, одинокий, молчаливый, сознавал собственное невежество и беспомощность, когда из-за этого он допускал промахи. Его отец, в отличие от Карла, был уверен в себе. Подстрекаемый честолюбивой матерью Карла, он преодолевал опасности с легкостью Мефистофеля. Младшая сестра Карла Гизела была серьезной, спокойной и в то же время отдалившейся от остальных.
С каждым годом его младший брат Карломан все больше завоевывал всеобщую любовь. Монахи обители Святого Дени, бывшие наставники Пипина в его молодые годы, стали учителями мальчика. Фулрад уделял все свое внимание мальчику, который так легко овладевал латынью. Совершенно очевидно, что Карломану были присущи проницательность и рассудительность отца.
В течение этих тринадцати лет во франкских хрониках почти не упоминается имя Карла. Он не сопровождал своего отца в двух успешных походах через Альпы в Италию. Вообще говоря, это умалчивание в записях не так уж удивительно. Записи велись, если вообще велись, добросовестными писцами в монастырях, стоявших на перекрестках дорог, куда путники доставляли сведения о тех или иных событиях. Эти монахи-хронисты очень тесно умещали слова на клочках поцарапанного пергамента, потому что папирусная бумага времен римлян с Востока больше не поступала. Таким образом они записывали важные события каждый год со дня Сотворения мира. По их подсчетам, прошло 5960 лет с тех пор, как Бог создал небо и землю.
Они отмечали эпидемии чумы, появление в небе комет, чудеса и редкие события, вроде «прибытия органа в землю франков». Один такой хронист упомянул о Карле в 763 году: «Вновь король Пипин с армией и старшим сыном по имени Карл вторгся в Аквитанию и захватил много замков». Другой хронист, Адо из Вены, добавил, что, «взяв Клермон, они сожгли его дотла». Из их молчания явствовало то, что Карл служил своему отцу безропотно и ничем особым не выделялся.
В остальных случаях новости передавались в переписке между королевским дворцом и дворянскими поместьями. Не то чтобы Пипин и его сеньоры умели писать; они просто ставили свой знак под текстом писца.
В одном письме папа римский убеждал Пипина не разводиться с женой Бертрадой.
Трудно объяснить, почему Пипин хотел избавиться от матери Карла. Тем не менее именно тогда их самый младший сын умер вскоре после рождения. Берта достигла зрелого среднего возраста, ей было далеко за сорок. Властная королева франков совсем не походила на ту хорошенькую скромную любовницу, подарившую жизнь Карлу.
И Пипин, как это делали до него все крестьяне Арнульфинги, укладывал с собой в постель молодых девушек. Вследствие чего Берта, без сомнения, решила заняться политикой.
В этом она противопоставила себя Пипину и тем самым совершила ошибку. Поэтому от папы пришло письмо, предупреждавшее короля, чтобы тот не разводился с женой. В их размолвке Карл, должно быть, тянулся больше к матери, очень любившей его.
Карл женился на женщине, которую звали Гимильтруда. Известно только ее имя и то, что была она не из знатной франкской семьи и не вызвала никакого переполоха при дворе. Гимильтруда родила ему единственного сына, которого назвали Пипином, следуя традициям Арнульфингов, дававших имена либо Карл, либо Пипин.