Страница 12 из 27
Чарльз, потребовав, чтобы я закрылась в коттедже, обыскал все соседние проулки. И там никого. В полном недоумении мы отправились на пикник.
И зря недоумевали. Месяца два спустя Сэм признался, что стрелял он. Из окна спальни — отличное место, чтобы ждать в засаде голубей. И отличное убежище, как он убедился, услышав мои крики, — естественно, он сразу понял, что я не пострадала, поспешил он меня заверить. Тогда он еще был с нами почти незнаком, а потому запер окно, запретил Неро лаять и притаился. Так он прощен? — спросил он.
Да, конечно, хотя он и задал нам загадку. Ну, прямо, сказал старик Адамс, выслушав эту историю, как когда он мальцом был… Жили-то они тогда в Белтоне. А в соседнем селенье — Уитл оно называлось — была каменоломня, — так рабочие тамошние держали голубей и по воскресеньям гоняли их. И сколько же это раз вспоминал старик Адамс свое давнее детство, и глаза его туманились, сколько же это раз велено было ему сторожить, когда появятся голуби, и тут же звать отца.
— Так он же не… не… — сказала я растерянно.
— Да еще как! — сказал старик Адамс— Белтоновцы ребят в Уитле на дух не переносили. Много воскресных обедов пополняли они таким манером. Стояли на крылечках и били дробью, когда пролетали уитлевские птички. А когда пыхтя являлся фараон по поводу нарушения порядка в день воскресный, все ружья давно были засунуты в печные трубы, а хозяева их знай свои огороды вскапывали…
Нам оставалось только надеяться, что эти воспоминания ни на что его не вдохновят; для полного счастья нам не хватало только, чтобы и старик Адамс принялся палить из окна своей спальни. И как-то вечером мы уже решили, что он все-таки соблазнился… Мы ужинали, на дороге грохнул выстрел. Кошки были дома, Аннабель у себя в конюшне… и после краткой паузы, когда наши вилки застыли на пути ко рту, мы перевели дух и продолжали есть. Минут десять спустя выстрел грохнул снова, и на этот раз я опрокинула чашку с кофе. А попозже, когда я мыла посуду — настолько позже, что я уже перестала ждать новых выстрелов, бах! бах! — вновь грянуло ружье, и я чуть не пробила макушкой потолок.
— Старый идиот! — сказал Чарльз, собираясь пойти и сообщить старику Адамсу, что он о нем думает. Мы знали, что это не Сэм — он уехал по делам. И в этот момент, чтобы совсем уж допечь мои нервы, затрезвонил телефон. Пронзительно, как будильник.
Звонил Джон Хейзел, живший выше по дороге. Мы слышали выстрелы? — яростно спросил он. И, не дожидаясь ответа (Джон, если его вывести из себя, сильно смахивает на хайлендского быка, кидающегося в атаку), сообщил, что чертовы идиоты братья Биггс стреляют по голубям у Трэммелов. То и дело будят младенца и пугают Дженет. С него хватит, сейчас он тоже постреляет!
— Но, Джон, послушайте… — начал Чарльз в сильном волнении.
— Да не в них! — сказал Джон сочным шотландским басом. — Буду стрелять в старую печь для обжига извести. Пусть-ка сами попробуют, каково это… Только решил вас предупредить, не то подумали бы, что война началась.
Нет, он правильно сделал, что предупредил нас. Бах! — грянул через минуту дробовик братьев Биггс, будя эхо. Уииии! — ответила малокалиберка Джона, точно птица просвистела крыльями. И трррр! (этого мы не ждали) — прогрохотал вверх по дороге автомобиль — за рулем белый как мел Берт Биггс, а рядом скорчился Эрн.
Остановившись в «Розе и короне», чтобы оправиться от потрясения, мокрые от испарины, они поведали свою историю старику Адамсу, упоенно их слушавшему. Мистера Трэммела голуби совсем допекли, сообщил Берт. Всю его брюссельскую капусту расклевали, это уж точно, подтвердил Эрн. Ну, Берт и прихватил ружьишко… Мистер Трэммел сказал, что можно… Ну, они себе тихо-мирно стреляли с дороги, и тут по ним как начали палить!
— Убийца свихнутый, не иначе, — сказал Эрн, и кружка у него в руке ходуном заходила.
— Самую чуточку по мне промазал, — сказал Берт, что было прямой ложью, но сельские жители без приукрашивания не могут.
— Да, не повезло, — двусмысленно сказал старик Адамс, невинно возведя очи горе.
Больше братья Биггс ружьишка с собой не захватывали. И все же, когда вокруг появилось столько новых соседей, а стрельба по чему попало словно бы превратилась в поветрие, благоразумие требовало не спускать глаз с Шебалу. Уж конечно она, решили мы, будет устремляться на стрельбище при всякой возможности.
На самом же деле не только недели и недели после того, как мы начали ее выпускать, она, очень довольная, оставалась на лужайке, но и, к нашему вящему изумлению, Сили заботливо оставался с ней. Мы могли оставлять их на несколько минут, а когда возвращались… вот она, заметная, точно подснежник в зимнем саду. Обгрызает листья мышиного гиацинта или деловито изничтожает лаванду, но всегда тут у нас перед глазами. А рядом с ней, исполненный снисходительного обожания, — Сили. Или если он все-таки отлучился (сочтя, как и мы, что ее на минутку можно оставить одну), то не дальше огорода, откуда, услышав наши голоса, тут же прибегал, полный тревоги и бормоча «мрр-мрр-мрр», заверяя себя, что все хорошо.
Только один раз он увел ее на дорогу. Видимо, познакомить с Аннабелью, потому что, когда я стремглав кинулась на поиски, они по ту сторону дороги заглядывали в щели конюшни.
— Домой! — приказала я сурово, и Сили, усвоивший эту команду еще в детстве, виновато проскочил через дорогу и перемахнул через стену.
― Домой! — приказала я Шебалу, и она в желании делать все, что делал Сили, тоже перебежала через дорогу, взвилась в воздух, явно понятия не имея, зачем он это сделал, но не желая от него отставать, — и плюхнулась прямо в ручей. Пустяки, сказала она, выбираясь из воды как ни в чем не бывало. Но Сили, правда, иногда выделывает непонятно что…
Видимо, там было удобно перебираться через ручей. На следующий вечер мы отправлялись в гости. Я сидела в машине с включенными фарами, а Чарльз закрывал ворота, как вдруг через дорогу перед машиной перебежала полевка с быстротой арабского скакуна. Видимо, она разделила с Аннабелью ее ужин, а теперь опаздывала на важное свидание. Точно на том месте, откуда прыгнули кошки, она тоже совершила гигантский прыжок. Вверх, через ручей, блеснув серебряным брюшком в лучах фар, и точно, как метко брошенный дротик, в маленькую дырочку в стене. А ширина канавы там добрых три фута. Рекордный прыжок для мышки! Надеюсь, сказала я, что кошки там ее не обнаружат. Он уверен, что нет, сказал Чарльз. Мышь, у которой хватило смекалки выбрать жилище, окруженное рвом, любую кошку проведет.
Вот так! Мы вернулись, отдохнув, сезон змей приближался к концу. Шебалу как будто никуда из сада не тянуло, а Сили (нам даже не верилось!) был счастлив оставаться с ней там. И вот в этот-то мирный период нашей жизни мисс Уэллингтон заметила даму с собаками.
Мы не знали, как ее зовут. Просто иногда она проходила мимо коттеджа с четырьмя-пятью собаками. Она казалась очень симпатичной, а собаки — послушными. Иногда они были на поводках, иногда трусили свободно, предположительно подчиняясь сигналам свистка, висевшего у нее на шее, хотя мы ни разу не видели, чтобы она им пользовалась. Бесспорно, они у нее вышколены, сказал Чарльз. А выводить их на прогулку всех вместе — большая экономия времени. Та же мысль, несомненно, пришла в голову и мисс Уэллингтон, потому что очень скоро и она прошествовала мимо с самыми разными собаками на поводках.
Нет, они были не ее. Мисс Уэллингтон холила и лелеяла большого черного кота, который ничего подобного не потерпел бы. Но она любила всех животных. Именно мисс Уэллингтон много лет назад в совершенно ложном убеждении, будто он мало разминается, привела в Долину соседского мастифа и спустила его с поводка. Он выглядел так печально, сказала она, словно обремененный цепями пленник на римском Форуме. А он с места в карьер погнался за Соломоном через огородный парник, так что Соломону пришлось наложить на раненую ногу двенадцать швов.
После этого мисс Уэллингтон сосредоточилась на Аннабели. К счастью, не настолько, чтобы водить ее гулять, но она постоянно приходила покормить ее. И обязательно поджаривала предназначенный для нее хлеб. Как-то раз она объяснила мне почему. Она всегда срезает с хлеба все корки, сказала она. Ведь неизвестно, куда заезжал с ним булочник. А пока я искала, что бы такое ответить на это признание, она добавила, что потому-то и поджаривает все корки, прежде чем принести их Аннабели. Она ни за что не угостит милочку хлебом с микробами.