Переносная дверь

Мир сдавил голову Пола, точно тиски.

– А, – пробормотал он.

Она же, поглядев на него, невесело улыбнулась.

– Если вам так хочется знать, мы только что поссорились.

– А, – повторил он и бессовестно солгал: – Жаль.

– Вот почему я плакала.

– А, нуда...

Вздохнув, она поглядела мимо него, словно его вообще тут нет.

– Я приехала в такую даль, лишь бы посмотреть на него в этом дурацком мюзикле, потому что он без конца мне про него рассказывал, а когда пришла, то подумала: «Какой смысл?» Вот из-за чего все...

– Извините, – прервал ее Пол, – сказав «мюзикл», вы имели в виду Гилберта и Салливана?

Она наградила его таким взглядом, на какой можно нанизывать кебаб.

– Ладно, пусть не мюзикл, а оперетта. Вам они нравятся?

– Нет.

Она едва заметно кивнула, словно была вынуждена признать, что ответ верный.

– Поэтому я пошла за сцену и так ему и сказала. Сказала, что, на мой взгляд, какой нам смысл встречаться. А он сказал, что не понимает, о чем я, а я сказала, вот именно, вот почему нам нет смысла тянуть эту лямку дальше, потому что мы оба просто сами себе лжем, просто нет никакого...

– Смысла?

Она кивнула.

– А потом я вернула ему CD, который он подарил мне на прошлое Рождество, и авторучку, которую он мне одолжил четыре месяца назад, когда мы ходили на байк-шоу в Эрлз-корт, и ушла.

– Понимаю, – сказал Пол. – Значит, этот тип – любитель Гилберта и Салливана?

Нахмурившись, она пожала плечами:

– Раньше не был. Раньше ему было дело только до тяжелых байков, защиты животных и борьбы против глобального потепления. А потом, с месяц назад, он стал вдруг совсем странный. Начал носить соломенные шляпы и дурацкие вышитые жилетки, сказал, что вступил в любительский драмкружок и что будет звездой в дурацкой оперетте, которую они ставят. Он словно в другого человека превратился. Взял и ни с того ни с сего превратился.

Пол на минуту задумался, якобы над ее словами. Но вместо того чтобы сказать, что у него на уме, выпалил:

– Такое впечатление, что у него появился кто-то еще.

– Вот и я так думала, – вздохнула она. – Только сомневаюсь. Ему ведь все время хотелось, чтобы я ходила на репетиции или слушала, как он репетирует свой дурацкий текст. Я, конечно, говорила ему, чтобы не приставал, но он все равно просил. Поэтому едва ли тут другая девушка. – Она нахмурилась: – А когда я сказала ему, что все кончено, вид у него был искренне удивленный, точно для него это полная неожиданность. Если бы он нашел другую, то наверняка был бы счастлив, что может со мной порвать, как по-вашему?

– Наверное, – ответил Пол, а потом его осенило, точно он сэр Исаак Ньютон и ему на голову только что упало огромное вкусное запеченное яблоко. Да, до недавнего времени у худой девушки был парень. Но сейчас этот парень в «Общественном центре искусств Хайгейт» щебечет, как впавший в маразм соловей, а он, Пол, тем временем сидит с ней в пабе. Более того, следовало учесть совпадение во времени. В самый темный для нее час, когда она больше, чем когда-либо, нуждалась в ком-то Судьба подхватила его в Кентиш-тауне и выбросила тут, в подходящем месте, в подходящее время. Внезапно все обрело смысл – за исключением того довольно дурацкого факта, что Судьба сочла необходимым нарядиться в двух давно покойных пропагандистов поп-культуры девятнадцатого века. Но если Судьба от этого тащится, не ему ее критиковать. Всякому свое, счел он, ведь могло быть гораздо хуже. – Мне, честное слово, жаль, – сказал он со всей искренностью, на какую был способен. – У вас, наверное, ужасно скверно на душе.

Она пожала плечами.

– Немного. Я хочу сказать, да, он мне нравился, в какой-то момент даже очень нравился, но у меня всегда было такое чувство, что когда я с ним, это не настоящая я, если вы улавливаете, о чем я. Я была не та я, какой хочу быть, я была той, какой он хотел меня видеть, или, во всяком случае, той, какой, по его мнению, мне хочется быть ради него, и ни один из нас не был самим собой, поэтому мы и не могли быть сами собой вместе, поэтому во всем не было никакого смысла – ни для меня, ни для него. Понимаете, о чем я?

– Да, – солгал Пол. – Для вас ужасная, наверное, была ситуация.

– И для него, надо думать, тоже.

– Очень может быть. На самом деле, – признался он, хотя ни за что не мог бы сказать почему, – я ни разу ни с кем не порывал, поэтому точно ничего не знаю.

– А-а, – протянула она, – значит, у вас долгие прочные отношения?

– Нет.

Она над этим задумалась, будто над сложным примером из устной арифметики.

– Значит, у вас никогда не было девушки.

– Не было.

– А.

– Нет, я пытался, – пояснил он. – Но все, кто мне нравился, от меня отмахивались.

Она поглядела на него поверх стакана, на губах у нее белели усы пены, что, в общем и целом, ей шло.

– Правда?

Он пожал плечами:

– Это не так уж важно. Я просто хотел сказать, что лучше любить и потерять и так далее.

– Нет, не лучше.

– Не лучше? Ну, наверное, вы правы. Я лишь пытаюсь сказать, что не могу сказать, что знаю, как вам плохо, но думаю, что очень плохо, хотя, вероятно, вам мое сочувствие не нужно, поэтому мне лучше заткнуться. Вот, собственно, и все.

– Спасибо, – кивнула она. – Хотя, возможно, оно и к лучшему. Боюсь, я не слишком приятный человек.

«Вот это уж точно», – подумал он.

– Вы симпатичнее мистера Тэннера, – сказал он. – Я на него сегодня наткнулся в «Теско».

Она широко раскрыла глаза.

– В «Теско»?

– Вот и я то же самое подумал, – ответил он. – Хотя, с другой стороны, чего в этом странного? Ну... ведь даже распоследним гадам нужно иногда ходить за покупками.

Она нахмурилась:

– Я бы подумала, что он заставляет все покупать жену.

– И я тоже. Но выходит, что нет. У него был список, и он по ходу что-то в нем черкал.

Она почти улыбнулась.

– Он вас видел?

Пол кивнул:

– Я на него едва не наступил, и он со мной заговорил прежде, чем я успел сбежать («Как мы с тобой только что»). Он посмеялся над моей пиццей.

– Вот гад.

– Так я и подумал. Она вздернула губу.

– Готова поспорить, его жена готовит по рецептам из телешоу Делии Смит. Или какие-нибудь модные блюда из полуфабрикатов, которые покупает в «Маркс энд Спенсере».

– Если уж на то пошло, они собирались ужинать фрикадельками. Он сам мне сказал.

– Фрикадельками?!

Пол кивнул.

– Это только доказывает, что в мире все-таки есть справедливость. Сорок с чем-то лет портишь всем вокруг жизнь, но рано или поздно тебя ждут фрикадельки. И поделом ему, на мой взгляд.

Слабая искра с кончика одного пальца на кончик другого, нет, даже не пламя, ничего, столь живого и яркого, как огонь, ничего такого зрелищного или явного. Но немного тепла сырым холодным вечером – никаких соловьев на Беркли-сквер, только приглушенный рев джаз-банда (одна половина которого как будто играла «Бал ставней в Темном городе», а конкурирующая фракция всеми фибрами души дудела «Алло, Центральная, дайте мне доктора Джаз», они проигрывали битву и, вероятно, это знали, но никто не мог бы обвинить их в том, что они сдались; а тем временем музыкальный автомат наяривал последние хиты в счастливом кибернетическом самозабвении). Странно, что столь шумное, неряшливое мгновение могло быть совершенным, но оно таким было, потому что на сей раз она улыбнулась: пусть это был только проблеск, краткий и диковинный – как падающая звезда.

– Мне, наверное, пора, – сказала она.

«Ох!» – подумал Пол, и совершенное Мгновение растаяло, словно снег под газовой горелкой.

– Что ж, – сказал он вслух, – хорошо, что мы встретились. И, честное слово, мне очень грустно...

Она пожала плечами.

– На самом деле это не так уж к плохо. – Тут она помедлила, и Пол почти увидел, как крутится колесо рулетки, как прыгает по нему маленький белый шарик. – Значит, до понедельника, – сказала она, и секунда в секунду из угла четко и ясно джаз-банд заиграл «Когда войдут маршем святые». Не в словах дело, а в том, как она их произнесла.