Страница 66 из 88
Письмо от папы нашлось в Лунде: его там спрятали. Так мы решили. Один из людей епископа Николаса изменил ему: он украл письмо, прежде чем его успели сжечь, а потом, следуя за Торбьёрном сыном Гейрмунда, добрался до Бьёргюна. Я положил письмо от папы на стол конунга. Оно освобождало его от проклятия.
Конунга больше не рвало. Но когда Симон вышел – а Симон был достаточно умен, чтобы не дожидаться моей просьбы, – Сверрир долго и молча плакал. Потом он сказал, что письмо должно быть зачитано во всех церквах страны, где только есть священники, – так, чтобы люди узнали, что папа освободил от проклятия меня и моих людей.
Но с того самого дня я никогда больше не видел Сверрира радостным. И смеялся он реже, чем прежде.
Подняв паруса, мы отправились на юг, вдоль берега Ранрики. Кораблей у нас было немного, но конунг решил не терять времени: ведь люди из Халея вскоре взойдут на корабль и возьмут курс на север. Конунг задумал укрыть свой флот в скалистых фьордах и напасть на противников, как ястреб с неба.
Кода стемнело, мы нашли глубокий залив. Он был узким, но слева от нас, меж скал, протекал приток. Если устье будет заперто, мы сумеем при штиле вывести свои корабли через этот приток. Выставили стражу. Среди воинов был и старший сын конунга, Сигурд, – он сопровождал своего отца в походе. Хакон, младший, тоже был с нами. Начал накрапывать дождь; люди, отдыхая на скалах, укрылись под кронами деревьев. Тихий, грустный вечер. И вот появился стражник: на нас напали враги.
Дело обстояло плохо, однако не столь безнадежно, как он сказал. Когда мы поднялись на скалистый остров, – конунг, тяжело дыша, спешил впереди меня, – мы увидели, что море кишит кораблями, устремившимися прямо на нас. Повсюду были воины с поднятыми щитами. Значит, они знали о нас больше, чем мы – о них. Конунг сказал, что уже вечер и вряд ли мы сумеем в темноте выбраться из залива. Он пристально вглядывался в водную гладь и улыбался.
Ибо темнота была и нашим союзником: враги не осмелятся продвинуться вглубь фьорда. Битва в незнакомых шхерах, под ночь, с храбрецами конунга Сверрира, – едва ли это соблазнит разумного епископа Николаса, если он вместе с ними, – а мы полагали, что он именно там.
Наступила ночь.
Для ленивых в войске конунга Сверрира эта ночь была многотрудной. Похоже, у конунга за поясом оказалось гораздо больше серебра, чем многие думали. На борту его личного корабля имелись пращи, да и Асбьёрн, мастер из Вермланда, которому конунг отсек ухо, тоже был с нами. Пращи были перенесены на сушу. Люди зажгли факелы, и при их свете, под надежной охраной, в дождь, мы установили на каждой стороне притока по праще.
Но все шло отнюдь не гладко. Асбьёрн из Вермланда изрыгал ужасные ругательства, когда обнаружил, что замок одного из двух ларей, которые он вез с собой, заклинил. По всей видимости, кто-то поковырялся в нем. И когда мастер наконец в бешенстве схватил топор и сбил злополучный замок – так, что крышка отлетела, – то он увидел, что две из четырех стальных пружины для пращей исчезли неизвестно куда.
Он сразу понял, в чем тут дело, и позвал конунга. Конунг собрал людей. Именно этой небольшой группе было строго-настрого приказано не отходить от мастера ни на шаг. Они научились от Асбьёрна ставить пращи. И вот теперь они здесь – все восемь человек. Один из них украл стальные пружины из ларя оружейника.
Черная ночь, ветер с моря, низкие тучи. Во фьорде невозможно разглядеть корабли. Их качает на волнах, и людям на борту не до сна. Оттуда, снизу, они видят наши сигнальные костры – по одному на каждой скале. И наверное, они спрашивают себя, почему там мелькают люди! Что они там такое делают, непонятно.
Конунг кликнул людей. Голос его, всегда строгий и властный, теперь пылал ненавистью: «Если не сознаетесь, я отрублю каждому ногу!..»
Мы стояли вокруг и молчали. Конунг взял в руки секиру. Ему протянул ее один из восьми, – Бьяртмар, молодой парень, которому Халльвард Истребитель Лосей в отцы годился. Конунг зорко взглянул на Бьяртмара. «Ты что-то знаешь?» – спросил он. «Нет», – спокойно ответил Бьяртмар. Конунг велел мне считать до двенадцати, и если никто не сознается, то всем без исключения отрубят ногу. Люди молчали.
И тут к нам приблизился Малыш, теперь уже юноша. Он был по-прежнему низкорослым и мог пройти меж ног взрослого человека.
– Господин, – сказал он, – обидно будет, если семеро таких славных воинов лишатся одной ноги только из-за того, что провинился восьмой.
– Если ты знаешь что-то, выкладывай, – крикнул конунг. Малыш выпрямился в полный рост, но это мало что изменило: его заветной мечтой было сочинить однажды такую песню, чтобы ею заслушался весь королевский двор. Малыш указал на Бьяртмара:
– Разве не ты был у ларя с инструментами и держал в руках отмычку? – спросил он.
Малыш спал по ночам рядом с кузнецом и его ларем и вполне мог заметить что-нибудь, ибо один глаз у него всегда был приоткрыт. Бьяртмар побледнел, и при свете костра это было заметно. Конунг кинулся к изменнику. А Малыш снова проговорил:
– Когда он отстегивал пояс, я слышал позвякивание монет.
Конунг сорвал с Бьяртмара пояс. На землю посыпались серебряные монеты.
– От кого ты получил их? – допытывался конунг.
– От одного человека в Тунсберге, который сказал, что это дар епископа Николаса, – произнес Бьяртмар.
– Где пружины для пращей? – продолжал конунг.
– Придется тебе нырять за ними, государь, – сказал Бьяртмар и холодно рассмеялся.
Конунг вновь подозвал к себе семерых и заявил, что один из них должен отрубить Бьяртмару обе ноги. Когда дело будет сделано, пусть сам виновный позаботится о себе и остановит кровь, если сможет.
– Есть желающий? – спросил конунг, и вперед выступил низенький человек по имени Сигвальд. Говорили, что этот Сигвальд приходится сыном Хельги Ячменное Пузо, но точно уверены в этом не были, и менее всего сам Хельги.
– Бьяртмар высмеял меня, когда я не смог пустить струю мочи так же далеко, как и он, – сказал Сигвальд.
– Здесь речь идет не о твоей мести, а о справедливом наказании, – отрезал конунг. Мы бросили жребий. Выбор пал на Сигвальда.
Конунг протянул Сигвальду секиру и сказал, что Бьяртмар должен сесть у костра, чтобы все, кто захочет, могли видеть его.
– На месте ли стража? – вдруг резко крикнул он.
– Да, – ответил ему Свиной Стефан, который тоже здесь, рядом. Стали искать какой-нибудь пенек, на который Бьяртмар мог бы положить свои ноги перед казнью, ибо конунг заявил, что секиры наши быстро затупятся, если мы будет рубить по камню. Нелегко было найти пень. Тогда наш плотник добрался до корабля и вернулся с куском доски в руках. Он промок до нитки и, поскользнувшись на камне, ругнул и Бьяртмара, и конунга заодно. Бьяртмар зарыдал и попытался приблизиться к Сверриру. Но воины оттолкнули его. Тогда Бьяртмар выкрикнул конунгу, что он осудил его отца, Халльварда Истребителя Лосей, на смерть.
– Помнишь ли ты об этом? Ты заставил его дожидаться смерти в Нидаросе, пока сам следил за конунгом Магнусом. Я был тогда маленьким мальчиком. И я видел все это.
– Знаешь ли ты, что попадешь в ад? – крикнул он конунгу. – Ты проклят!..
Но конунг ему не отвечал.
Бьяртмар положил ноги на доску.
И Сигвальд отрубил их.
На мгновение Бьяртмар потерял сознание, но потом очнулся и приподнялся, лицо его ужасно перекосилось, и он простонал, глядя на конунга:
– Твой сын, Сигурд, напился вчера вместо того, чтобы стоять вместе со своими людьми на страже. Поэтому корабли твоих врагов опередили тебя и не дали тебе уйти.
И он, побелев, скончался.
Люди молча оттащили тело в сторону.
Конунг велел поставить пращу, хотя она и оказалась непригодной. Ее должны были водрузить на кучку камней. Возвышаясь над скалой, праща эта должна служить грозным предупреждением врагу. Он приказал также своим людям выдолбить углубление в скале, чтобы исправная праща казалась безобидной. Ночь подходила к концу. Начало светать. А люди все носили и носили камни к праще, и на кораблях точили мечи.