Страница 48 из 88
Тут мельком – когда порыв ветра разгоняет дым – я вижу на стене над алтарем распятие и меня осеняет:
– Это распятие из Киркьюбё, украденное оттуда, найденное мною и конунгом в Бьёргюне – и пропавшее снова. Теперь оно висит здесь. И горит.
Я хочу внутрь. Трое, которые всегда рядом, Торбьёрн, Коре и Эрлинг, следуют за мной. Не знаю, что их влечет. Распятия они не видели. Но входят. Мы накидываем на головы куртки, поверх курток льем воду и пытаемся прорваться. Но дым и жар отбрасывают нас назад.
Теперь горит вся церковь. Я кричу этим троим:
– Я видел там распятие из Киркьюбё!
Они понимают, что это значит, и мы снова совершаем попытку прорваться. Но обрушивается крыша.
Теперь горит Христос. Я вижу, как он горит, как поднимается над огнем и дымом, над морем и искрами.
– Он возносится! – кричу я.
– Христос возносится! – кричат другие. И церковь погружается в море огня.
– Церковь мы не жгли… – говорит мне Свиной Стефан.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.
– Я отрицаю! – кричит он.
– Вот как! – говорю я и ухожу от него.
Внизу на берегу мы раздеваемся донага и моемся. Кто-то затевает перебранку. Я бью одного в лицо, и он замолкает. Торбьёрн сын Гейрмунда говорит мне:
– Зачем ты ударил человека?
Я рычу в ответ, что Торбьёрн мне больше не друг, и мы готовы вцепиться друг другу в глотки прямо на берегу. Церковь и город у нас за спиной сгорели.
Люди с кораблей посылают нам пару лодок, и мы отплываем. Трое суток мы с Торбьёрном сыном Гейрмунда не разговариваем друг с другом. Потом мы снова друзья.
Но было ли то распятие, что я видел, из Киркьюбё? Не знаю. Я больше не знаю и того, видел ли я возносящегося Христа. С того дня появилось во мне что-то, говорящее, что он, возможно, не возносился.
– Как, по-твоему, ее звали? – спросил однажды ночью Торбьёрн сын Гейрмунда.
– Быть может, Вибеке, – сказал я, – как одну святую, о которой мне рассказывал мой друг монах Бернард.
В моей памяти она носит это имя – женщина, найденная нами мертвой на задах усадьбы.
Потом от Хельги Ячменное Пузо и от других я узнал, что случилось в Сокнадале.
Хельги пошел к конунгу и просил освободить его от обязанности жечь в долине. Он сказал, что здесь у него была женщина: она должна была стать моей женой, но бросила меня. Выходит, я не был ей очень-то дорог, а она мне. Но если я сейчас снова столкнусь с ней? Он ползал на коленях перед конунгом и умолял, конунг сверкнул зубами в жестокой усмешке и велел Хельги следовать за остальными. Хельги был готов разрыдаться. А конунг смеялся – громче и резче, чем обычно. Он не внял мольбам Хельги.
– Ты терзаешь меня, государь, – сказал Хельги.
– И делаю это с радостью, – ответил конунг. Так Хельги последовал за остальными.
Оба рассказывали мне потом об этом: Хельги и Сверрир, и оба раза конунг Норвегии вызывал у меня отвращение.
Долина тесна, люди идут по трое. Вокруг не видно ни души – ни людей, ни скота, все подались в горы. Дома и усадьбы стоят пустые, кое-где на замках, а кое-где двери распахнуты настежь. Нигде никаких инструментов. Должно быть, унесли и спрятали. Люди конунга рассыпаются по долине по обоим берегам реки. Они не пропускают ни одной деревушки. Следующим утром будут жечь.
С Хельги идут двое парнишек. Это младшие братья Халльварда Истребителя Лосей, их зовут Эйвинд и Тор. Они немного трусят в неприветливой долине, но время бежит, ни души не видно, оба приходят в доброе расположение духа и начинают рассуждать обо всем, что они здесь найдут. Каждый из наших получил разрешение конунга брать все, что найдут, прежде чем поджигать. У каждой группы имеется кремень и трут. Нужно перейти ручей, и Хельги поднимает над головой берестяной короб с трутом. Раз он поскальзывается и чуть не падает.
– Это могло быть дорогое падение для нас, – говорит Эйвинд.
– И выгодное для бондов там наверху, – рассуждает брат. И продолжает путь.
Они зашли далеко в долину и выбирают усадьбу, которая достанется им. Но не идут прямо во двор, а располагаются в леске перекусить имеющейся снедью. Хельги следит за двором. Не видно ни души. Ватаги людей конунга Сверрира проходят мимо, они потны от перехода и бранятся, что могли бы с тем же успехом поджечь вечером, а не дожидаться завтрашнего утра.
– Конунг дает бондам время собраться и просить о мире, – говорит Хельги. Остальные ругаются в ответ.
Приходит ночь. Тихая и теплая. Нагорье отражается в воде, ветер шумит по склонам, в полночь загорается бледная звезда, и Хельги лежит и смотрит на нее.
– Однажды вы мучили меня, люди из отряда Эрлинга Кривого. Я приблизился к конунгу Сверриру. Теперь я здесь. Приложишь ухо к земле и слушаешь далекие шаги. Но приближаются они или удаляются, друг это или не друг?
Наступает утро. Похоже, день будет жарким.
Они идут во двор, там никого не видно. Как называется усадьба, они не знают, усадьба небольшая. Что-то здесь знакомо Хельги, но он не знает, что именно. Он, конечно, бывал в Сокнадале прежде как гость Арнтора из Хваля, но здесь он не был. Возможно, ему кажутся знакомыми ручеек за скотным двором или резные завитушки на двери чулана. Щемит грудь. Он говорит Эйвинду и Тору, приступайте. Ломайте замки. Берите, что найдете, если что-то осталось. Со мной не делитесь.
Они приступают. Хельги достает берестяной короб, спасенный от воды ручья. Вот кремень и трут, хорошенько располагайся во дворе и за дело. Спешить не нужно. Он высекает раз за разом, не пытаясь поймать мелкие искорки. Эйвинд выходит из чулана и говорит, что там особо не разжиться.
– Я нашел юбку, – заявляет он, прикладывает ее к животу, поднимает и делает вид, что за чем-то идет. – Ты не можешь высечь огонь? – вдруг спрашивает парнишка.
– Займись своим делом! – резко отвечает Хельги, и Эйвинд возвращается на скотный двор.
Одна искра падает на трут, Хельги сидит и смотрит на нее, не раздувая. Немного погодя начинает разгораться.
– Я помогу тебе, – говорит вошедший Тор. Он доволен, нашел свиной хрящик, расхаживает и грызет его. Он приносит охапку сена, и сразу вспыхивает пламя.
– В жаркий день хорошо горит, – говорит паренек.
– В преисподней горит еще лучше, – отвечает Хельги.
Он сидит и ждет, зная, что не один в усадьбе. Входит и разыскивает парнишек, они ломают сундуки, достают какую-то одежду и пару кадок, которые хотят взять в собой. Потом по приказу Хельги уходят на опушку леса.
– Следите за лесом, чтобы не вернулись бонды, – говорит он. Итак, он остается во дворе один.
Но он не один. Время от времени он бросает поленья в огонь, чтобы тот не потух. Идет в хлев и смотрит, там никого. Возвращается, ждет во дворе; день жаркий, он потеет.
– Ты никогда прежде не бывал здесь? – Спрашивает громко и оглядывается, не услышали ли его слова парнишки.
Там стоит она.
Белая, как нутряной жир, и без единого слова упрека. В ней нет враждебности. Она протягивает руку, но потом убирает. Он берет ее за руку. Ладонь холодна, как лед, поспешно отпускает ее.
– Да, здесь теперь живу я, Хельги, – говорит она. Он не отвечает.
Потом они садятся, но не рядом друг с другом. Огонь тлеет во дворе. Он бросает взгляды украдкой, она кажется ему уже не такой красивой, как зимой, когда они собирались пожениться, – но еще дороже, чем тогда. Она тихо говорит:
– Здесь в долине со мной обошлись нехорошо, когда я вернулась. У меня был муж, я его бросила. Худосочный старик, меня заставили выйти за него совсем юной. Я ушла от него. Но ты был человеком конунга Сверрира. И когда я вернулась, меня хотели утопить, ибо я не соблюла святость брака. Я напомнила им о том, что оставила приоткрытую дверь, убегая из усадьбы Каупангер. Потому что ненавидела конунга и его людей. Но они не слушали, связали меня и поволокли. Я сказала: «Развяжите меня, я пойду сама». Я шла за ними в горы. Они были храбрые, молодые бонды, мой муж заплатил им серебром. Ты слыхал о горном озере, где в старые времена топили женщин, изменивших своим мужьям. «Иди!» – сказали они и погнали меня. «Мы утопим тебя?», – сказали они. Я шла впереди, а они следом, немного били меня, но не жестоко, больше для удовольствия, чем из ненависти. Когда подошли к водоему, наступила ночь. «Рано поутру утопим тебя», – сказали они. Я поблагодарила. Тут прибежал мальчик. «Ее муж умер», – сказал он.