Страница 43 из 88
Она сказала:
– Благодарю тебя, Аудун, за то, что ты еще мой друг! Я послала за тобой, потому что уверена: ты окажешь мне помощь, в которой я нуждаюсь. Вопреки – и благодаря – тому, что мы однажды встречались так, как не следует мужчине и женщине, – кроме тех случаев, когда они должны…
Во мне всколыхнулась гордость, оттого что она отважилась заговорить о случившемся между нами. Мы сели на лавку у очага. Жар – но не от огня – полыхнул на меня, и я содрогнулся.
Она произнесла:
– Сходишь к нему от моего имени, Аудун?
– Да, – сказал я. Я догадался, что за этим она и прискакала в Нидарос.
– Пойди к нему и скажи: теперь и навсегда Астрид твоя женщина! Ты живешь в ее сердце, сияешь подобно звезде над грешной землей.
– Я скажу это.
– Скажи, что когда я встретила другого после вашего со Сверриром отъезда, и родила от него дочь, мною двигала ненависть к конунгу Норвегии. Ненависть вырвалась из любви к нему – из голода по нем, жажды по нем, как безумие! Я хотела возмездия. И получила его. Я раскаивалась каждый день с той поры.
– Я скажу это!
– Пойдешь ли за ним, если он не станет слушать, будешь ли жалить его словами, пока не сломается, возьмешь ли конунга Норвегии с собою на вершину, показав правду об Астрид и Сверрире из Киркьюбё?
– Я сделаю это.
– Я не требую стать королевой страны! Он может выставлять меня прочь с первым рассветным лучом, если бы только мрак ночи был нашим! Я не требую укрывать меня дорогим плащом, если только мне будет позволено сбросить свою жалкую одежду перед ним – не конунгом, но мужчиной, зная, что этот мужчина мой.
– Я скажу это, Астрид!
– А что он ответит? – спросила она. Голос ее дрогнул.
– Я могу предложить ему взамен только одно, – произнес я. – Ты потом узнаешь, что именно.
Она встала: одна из немногих женщин в моей жизни, и единственная – в его. Теперь я знал: я напишу сагу о них, о Сверрире и Астрид из Киркьюбё. Когда эти двое исчезнут, как ветер в траве, а наши жалкие сердца предадут земле, память и о нем будет продолжать жить для немногих избранных, постигших книжную премудрость. Это я хотел сказать ему.
Я оставил ее.
Следующим вечером мы сидели вокруг очага в конунговой усадьбе: конунг, я и еще несколько человек. Я поднялся и попросил остальных выйти. Впервые в жизни я позволил себе такую вольность в присутствии конунга. Я увидел, как в глубине глаз Сверрира вмиг вспыхнула радость. Он тоже был сдержанным человеком. Он оценил, что другой требует своего права: говорить наедине с конунгом страны.
Я отодвинул рог – не зная, допить ли его или выплеснуть пиво в огонь. Затем перелил свое пиво в его рог и сказал:
– Выпей ты! Тебе сейчас понадобится, государь!
Он откинулся на троне и с радостью и напряжением смотрел на меня.
– У тебя будет ребенок? – спросил он.
– Нет, – сказал я. – Хуже.
Он спокойно ждал. Я сказал:
– Ты, верно, помнишь, я упоминал, что хочу написать твою сагу. Время пришло. Я больше не могу следовать за тобой по стране. Кровь, виденная мною, – слишком тяжелая ноша. Деяния долгой череды дней изнурили меня. Время раздумий стучит в мою дверь. Найди мне уединение. Лучше всего у монахинь в монастыре, там красота и покой. Там долгими ночами я буду сидеть и писать мою сагу о Сверрире, конунге Норвегии.
Он наклонил голову и быстро сглотнул. Лишь немногие умели подобно ему выразить благодарность – без слов, но при этом с теплотой. Он положил ладонь мне на руку, убрал и сказал:
– Аудун! Я люблю тебя.
Прежде чем я успел сказать: «Ты не услышал, какова цена»; прежде чем хоть одно слово об Астрид слетело с моих уст, он заявил:
– Ты можешь найти себе келью в женском монастыре, но разве тебя не устраивает здесь? У меня не будет повода часто навещать тебя. И, уединившись здесь, тот, кто пишет сагу, не будет обеспокоен шумом конунговой усадьбы.
– Я удаляюсь от тебя, – сказал я.
– Но нам же нужно говорить? – спросил он.
– Разве я не знаю все о тебе? – возразил я.
– Конечно, – сказал он, – кроме одного: что я хочу записать, а что нет…
Я посмотрел на него в упор – если это шутка с его стороны, то такая шутка навсегда засядет во мне занозой. Я снова взял рог, осушил его и сказал:
– Твои деяния – твои, государь. Но слово – мое.
Он догадывался, что играет с огнем, но бесстрашно подходил все ближе к нему. Говорил – не утруждая себя выбором осмотрительных слов, ибо знал меня и знал, что передо мной нет нужды облекать истинный смысл слов в мягкую шерсть. Он сказал прямо:
– Ты будешь писать сагу обо мне, конунге Норвегии. А конунг Норвегии сядет рядом и будет говорить, что должно вывести твое перо.
Я встал. Внезапно осознав, что он имеет в виду. И так же резко вдруг понял, что здесь пролегла огненная межа между конунгом Норвегии и мною. Страх перед этим жил во мне долго и только сейчас прорвался наружу? Я снова потянулся за рогом, нашел его и произнес:
– Ты правишь страной и народом, государь. Но моей сагой правлю я.
Я никогда прежде не видел Сверрира таким: рассеянным, заикающимся, не находящим слов.
– Не думал, что ты повернешь все так, Аудун, – сказал он.
– Ты лжешь, – ответил я, – именно так ты и думал.
– Аудун, – сказал он, – мы совершили вместе столько подвигов, однако и мои гнусности тоже были твоими – иногда. Не всегда, нет-нет! Я знаю, что каждую подлость измышлял мой мозг. Но, Аудун, ты тем не менее следовал за мною. Сказав все обо мне, ты скажешь все и о себе. И будешь выглядеть некрасиво.
– Но я сделаю это, – ответил я.
Он вскричал:
– Я не сделаю! Слышал, что говорил архиепископ? Помнишь, что я ответил? Ты, архиепископ Эйстейн, сказал за нас обоих! Он должен то, что должен. И я должен то, что должен. Думаешь, мне нужна сага, написанная тобою, моим близким другом, где ты рассказываешь всю правду о конунге Норвегии? Она не будет стоить мне титула. Не будет стоить ни власти, ни людей. Но она стоит мне памяти потомков.
– Нет, – сказал я, – память о тебе выиграет от правды и проиграет от лжи.
– Быть может, через десять поколений, – ответил он. – Но не через два.
– Выбирай за себя сам, – возразил я. – Я выбираю за себя.
Он вскочил и заорал – и я вскочил и заорал. Дикие, грубые вопли. Он бросил быстрый взгляд на дверь, испугавшись, что кто-то войдет.
– Притворимся пьяными, – сказал он отрывисто.
– Это ты пьян, конунг Норвегии! – закричал я. – Всегда у тебя найдется хитроумная ложь! Ты хочешь сагу, составленную из полуправды и мелкого вранья. Такого крохотного, что сойдет за правду, не будучи таковой. Ты будешь кричать: «Мы пьяны!» Потому что этому поверят твои люди. Но мы не пьяны.
Руки его дрожали, он достал из поясной торбы серебряное зеркало. Выставил передо мною.
– Ты не очень-то красив – сейчас, – сказал он.
Я взял зеркало и повернул к нему.
– А ты красивее? – полюбопытствовал я.
– Когда-то мы были друзьями… – медленно проговорил он.
– Сколько же это может продолжаться? – спросил я. – Знаешь, Сверрир, никто не может помешать мне думать, что я хочу. И только меч помешает мне написать то, что я думаю.
– Так далеко я не зайду, – сказал он.
– Потому что у тебя не хватит мужества, – парировал я.
Он заставил себя успокоить: таким он был особенно опасен. Чуть позже спросил, с усталостью в голосе:
– Хочешь, обсудим еще раз?
– Нет, – сказал я. – Мы и так обсуждали на раз больше, чем следует.
– Ты понимаешь меня? – спросил он. – Ты уяснил мои причины?
– Да, – сказал я, – и тем же правом могу спросить, государь: понимаешь ли ты меня? Испытывал ли когда-нибудь гнет истины в себе, зов истины – вопреки всему? Или ты конунг страны и не знаешь, что такое истина? Да или нет, Сверрир!
– Я должен то, что должен, – ответил он.
– И я, – сказал я и пошел прочь.
Он следом за мной.
– Ты все равно будешь писать… – спросил он.